Хищное утро (СИ)

xxxv

Я думала о словах Лиры несколько дней, но так и не решилась пойти с этим к бабушке. Она, может быть, и разобрала бы по косточкам все интриги, настоящие и выдуманные, но попутно наверняка заставила бы меня погружаться в ту самую «политику», куда я не хотела лезть, пока только была возможность этого не делать.

Вместо этого я попыталась назначить встречу с Харитой Лагбе, но та была занята, — наверное, тянула жилы из Волчьей Службы, к собственным удовольствию и выгоде.

Дома же как-то всё стихло. Расследования меня касались мало; Става больше не приезжала. Горгульи так и стояли в мастерской, и Хероватый сиял в пространстве своей зелёной башкой — краска оказалась помимо прочего ещё и люминесцентной. Созданная Ксанифом змея наконец начала худо-бедно ползать, и в качестве поощрения я разрешила ребёнку покататься на Малышке и взяла его с собой в поездку в Новый Гитеб, где пришла пора поверять заводских големов у наших заказчиков.

Ёши вёл себя пристойно и даже, как оказалось, извинился перед бабушкой за резкость; правда, судя по её поджатым губам, извиняться у него получалось гораздо хуже, чем хамить. Теперь он провожал меня иногда долгим, задумчивым взглядом.

А, приехав из Гитеба, я обнаружила на своём письменном столе вырезанную из дерева фигурку. Она была не выше ладони и вырезана тончайше, так, что можно разглядеть каждое пёрышко в хвосте птицы и каждую каплю из тех, что образовывали разбивающиеся о землю струи воды. То ли девушка, то ли юноша, не понять, — тонкие запястья, длинные волосы, свободные рубашка и штаны, босые ноги, — человек улыбался светло и ясно, прикрыв глаза и ловя лицом солнце.

За пояс у статуэтки была вложена дудочка. Я не заметила её раньше, когда выбирала своё дневное отражение, а теперь видела ясно. Наверное, это был Сказитель; тот самый, которого в классике изображают седобородым старцем с лежащей на коленях цитрой.

Я — и Сказитель? Ерунда. Но фигурка была восхитительная, и я переставила её бережно на полку, пробежалась пальцами по перьям птицы, коснулась легонько невесомых веток цветущего вишнёвого дерева. Что-то во мне смеялось, и смех становился искрами и лепестками.

А с Ёши мы толком не разговаривали — до самой субботы.

Амрис Нгье был мечтатель: вот главное, что знает о нём каждый колдун. Он хотел, говорят, построить новый прекрасный мир, в котором найдётся место и двоедушникам, и колдунам, и детям луны; он видел чарующее будущее, в котором все наши различия оставались в прошлом, а важным было лишь то, что между нами общего.

По правде говоря, почти всё, что мы знаем об Амрисе — слухи и легенды, рассказанные полушёпотом; а действительно важных вещей о нём никто и не знает толком.

Колдовские летописи не сохранили не только его даты рождения и происхождения, но даже — имени Рода: ни на одном из островов как будто бы никогда не слышали о семействе Нгье, а сам Амрис появился откуда-то из пустоты, когда нанял в порту острова Мкубва корабль, пообещав морякам заплатить вдесятеро за плавание на материк.

В те года между двоедушниками и колдунами не было практически никаких отношений: только самые северные из Родов, Бишиги и Вилль, делили с мохнатыми море, — да и те общались с волчьими послами, не покидая палубы. В Кланах рассказывали про нас дурные, глупые сказки, а среди колдунов находились те, кто верили, будто «оборотники» воют на луну и теряют разум, превращаясь в зверя. И, конечно, когда странный Амрис Нгье сошёл на берег материка, о нём судачили и болтали, а потом — забыли, рассудив, что где-то там он и сгинул.

Но он не сгинул. Он купил треугольник земель от шестнадцатого колена Змеицы до рубежного поста на западе и Одинокой скалы на востоке, и там, среди меандров реки, холмов и заболоченных полей, в стороне от всех трасс и удалении от будущей железной дороги, построил свой Университет, который тогда ещё назывался частной старшей школой.

Первые годы это был один унылый корпус учебного здания и что-то вроде мрачной, возведённой наспех деревни, преподавали там только языкознание, а среди учеников была всё больше целеустремлённая беднота, у которой не было шанса попасть в более престижное заведение. Амрис преподавал сам и нанял лектрису из лунных, а на следующий год — старого филина-заклинателя; слухи о школе прокатились по миру, и среди учеников появились сперва лунные, а затем и отчаявшиеся от островной жизни колдуны.

Школа росла и росла, пока не стала Университетом, — сейчас уже третьим из всех по величине и престижу. Благодаря Амрису Нгье колдуны стали бывать на материке, а на острове Вилль даже появилось с годами посольство двоедушников.

Сам Амрис, говорят, кончил плохо: его идеи о единстве народов назвали чернокнижием, а самого его убили. Но дело его живёт, а выросший вокруг университета Огиц стал для многих из нас новым домом.

Из уважения к памяти Амриса и его вкладу все Старшие, постоянно проживающие в городе, и некоторые другие колдуны читают в университете маленькие спецкурсы по близким себе дисциплинам. Мастер Тибор Зене изучал со студентами классический эпос, мастер Серхо Иппотис читал искусство транзактного анализа движения небесных тел, а я вела практикумы у двух небольших групп, на которых мы пытались разобраться в материалах и конструкциях. С архитекторами мы сравнивали мосты со скелетами горгулий, а с инженерами моделировали согласованное движение конечностей. Придумывали они, а плела чары — я, потому что без дара Рода Бишигов они, конечно, не могли бы подчинить материю.

Я увлечённо разбирала с ребятами, почему же всё-таки нашу модель лошади из картонных трубок и пластилина заваливает на бок и корёжит, и не сразу поняла: щекочущее ощущение в лопатках — это потому, что за мной наблюдают.

Сперва, конечно, подумала о плохом: напряглась, кинула импульс чар сопровождающим меня сегодня Птичкам; потом развернула немного корпус и незаметно поддёрнула рукава, чтобы увидеть в подточенном ритуальном зеркале в запястье мелкое отражение.

И с удивлением узнала в наблюдателе Ёши.

Он был в коридоре и смотрел на меня через стекло кабинетной двери. Сидел на подоконнике с ногами, в привычном ворохе гладких тканей; на коленях — что-то вроде блокнота, над которым быстро-быстро порхал карандаш.

Он уже рисовал меня раньше, и по плечам пробежала непонятная дрожь. В этом было что-то странно-волнующее: продолжать работать и делать вид, будто я занята делом — зная, что кто-то смотрит на меня, отслеживает каждое движение и превращает их в линии рисунка.

— Давайте посмотрим, как смещается центр тяжести нашей конструкции в движении…

Как я выгляжу сейчас — если смотреть со стороны? Я старалась держать спину ровно, но быстро забывалась, увлечённая четырёхногой картонкой. Проверяя расчёты студента, я не сразу заметила, что по привычке грызу карандаш; вот я потянулась наверх за сборником таблиц, рубашка под кольчугой вздёрнулась, на несколько секунд открыв поясницу.

Он подглядывал за мной, — не в ванной, конечно, но я всё равно чувствовала в этом что-то запретное и неожиданно… приятное?

Дунула труба, — это был сигнал к окончанию занятия. Я надиктовала список из трёх статей и монографии, которые студентам нужно будет прочесть к следующей неделе, накрыла футляром арифмометр, потушила чары и смахнула картонную модель в мусорное ведро.

— Добрый вечер, господин Ёши, — дружелюбно кивнула я, прикрыла дверь и принялась греметь ключами. Аудитории в университете запирались на артефакторные замки, которые когда-то, наверное, были идеально исправны, но с тех пор прошло довольно много времени.

— Добрый день, — отозвался Ёши, продолжая что-то чёркать.

— Что привело вас в инженерный корпус?

— Случайность, — он поднял на меня взгляд и улыбнулся. — Встречался со старым знакомым, шёл к выходу, заметил вас.

Звучало это, честно говоря, довольно подозрительно. Он следит за мной? Но зачем? Если бы ему что-то было нужно обо мне узнать, было бы гораздо проще — ну, например, начать со мной разговаривать.

— Хотите посмотреть? — тем временем безмятежно спросил Ёши и протянул мне блокнот.

Блокнот был крупноформатный, почти как альбом в твёрдой обложке, и увесистый. В нём оказалось два полных разворота меня: несколько десятков быстрых набросков, самой узнаваемой моей чертой в которых была коротко стриженая голова. Вот я склоняюсь над столом, вот тяну руку за ускользнувшим карандашом, вот подтягиваю петлю в чарах, а вот — прикусываю губу.

Я пролистнула ещё и с некоторым облегчением увидела на предыдущем развороте какого-то дяденьку в толстой дублёнке и полосатом шарфе, изображённого в таком же множестве коротких кадров, а затем — смешливую кудрявую женщину средних лет с тяжёлой авоськой, наполненной консервными банками, и девочку школьного возраста с воздушным шаром, и молодого мужчину, курящего у фонарного столба.

Все эти листы были подписаны сегодняшней датой, а более ранние — аккуратно вырваны.

— Очень… продуктивно, — неловко сказала я и протянула рисунки обратно. — Кто все эти люди?

— Прохожие, — он пожал плечами. — Я люблю рисовать с натуры, когда человек не знает, что на него смотрят. Люди не умеют позировать, а в жизни можно наблюдать свободную, характерную пластику. Какие у вас планы сейчас?

— Я закончила на сегодня, — я покачала на пальце кольцо с ключами. — Вернусь домой, надо просмотреть чертежи по дебаркадеру.

Ёши прищурился, а потом сказал:

— Предлагаю сбежать.

— Куда?..

— Куда-нибудь.

— Вы же не хотели со мной общаться?

— Вы же были этим недовольны?

Я покрутила в голове идею «побега». О чём разговаривать с Ёши, по-прежнему было совершенно не ясно. С другой стороны, если он всё-таки соблагоизволил сделать что-то для нашего брака, — наверное ведь, нужно хватать эту возможность, пока она есть?..

— Хорошо, — сказала я, смиряясь с тем, что мой муж — полный придурок. — Давайте, действительно, сбежим. Только мне нужно сдать ключи.

Ёши очень серьёзно кивнул:

— Подожду тебя на проходной.