Хищное утро (СИ)

lxxxii

Много позже я узнаю: своим спасением я обязана не Ёши, не Ставе и не Конклаву, — глупенькой двоедушнице с хрусталём в волосах.

Когда сработали чары на кристаллах, горгулий тряхнуло и выключило, а нас с Ёши накрыло ловчей сетью, — вроде тех, какими усыпляют в заповедниках зубров, чтобы перевезти их подальше от трассы и подползающей к лесу границы поселений. Это хорошие, надёжные чары, многократно проверенные на практике, тщательно пересчитанные на человеческий вес и должным образом сплетённые; и всё же нужно было быть полным придурком, чтобы применить их к колдуну, вышедшему из Рода Се.

Если я свалилась сразу же, то Ёши сбросил с себя знаки, как птица стряхивает с перьев воду. И даже без посоха смог сделать много громкого и неприятного для похитителей.

Но их было всё-таки — увы — четверо, и в конце концов непокорного колдуна скрутили-таки чарами и увезли к одному из входов в подземные тоннели, — из тех, что Волчья Служба всё-таки не смогла отыскать в хитросплетениях тайных коридоров.

— Ну что же ты так, друг, — выговаривал Хавье, пожимая Ёши руки. — Я полагал, ты понимаешь всю важность нашей работы.

— Они не представились, — прошамкал Ёши, с трудом шевеля разбитой челюстью.

Не ясно, стали бы Ёши пересказывать великий замысел чернокнижников, если бы не эта драка. Разумеется, никто не торопился доверять ему: сложно думать, будто, похоронив сестру и жену, Ёши станет вернейшим последователем их идей; для этого недостаточно вырезанных в дереве неклассических архетипов.

И всё же Хавье вёл пространные беседы и не счёл нужным вырезать на коже приятеля отменяющих знаков, ограничившись только обыском и кровным обязательством не препятствовать… не покидать… не применять вредоносных чар… и разные прочие «не».

Хавье и раньше благоволил Ёши и считал его близким другом, потому и хотел тогда, в день, когда мы не пошли в планетарий, пригласить его обсуждать ритуал. Тибор был значительно мнительнее и осторожнее и допускать во внутренний круг чужака отказался; теперь же Тибор был мёртв, а Хавье отчего-то считал, что партнёр по покеру и любитель неклассических отражений легко разделит его убеждения. Может быть, он думал, как и я когда-то, что Ёши — носимый ветром лист, без привязанностей и ценностей; свободный, мать его, художник, нелепый и толком ни к чему не способный; тридцать лет — а всё ещё не мастер. А, может быть, Хавье был во власти эмоций и предвкушения от сбывающегося замысла. Так или иначе, это была ошибка.

Потому что Ёши — хоть и художник — был немыслимо упрям.

Ночью, запертый в одной из подземных гостиных, он разбил зеркало в своём запястье. Вынул его часть, заляпав все ковры бурой кровью, а потом много часов чаровал над крошечным осколком.

Обычные связные зеркала создают парами, отрезая их от одного пласта и заклиная их так, чтобы отражаться друг в друге. Но свадебные зеркала — то другое дело; свадебные зеркала отражают родовую кровь и связаны не только друг с другом, но и с зеркалами в склепе.

Потом Ёши будет пытаться, но так и не сможет повторить то своё заклинание. А той ночью он смог достучаться через осколок до склепа Бишигов, поймать в кадре меняющего лампадки голема и велеть ему позвать Керенбергу. Бабушка сбежала в склеп с клюкой наперевес, в старушачьем ночном платье.

Уже через час в особняк приехала Става, а следом за ней — поднятый с постели Серхо Иппотис, в чести которого, по её словам, Керенберга была уверена больше, чем в своей собственной. Из банка забрали мои бумаги. Лисы метались по городу тенями. Лунные заглянули в глаза статуй, подкупленные линиями угольных рисунков: когда Керенберга не справилась с переговорами, Ёши, закатив глаза, обещал нарисовать каждому из делегации по личному портрету, а золотую деву — вырезать из дерева. Серхо связался с Персивалем, Персиваль — с самыми доверенными людьми в Комиссии по запретной магии, мастер Вито достал в каком-то из законсервированных архивов планы тоннелей…

Нет; нельзя сказать, будто все они совсем уж ничего не сделали. Но именно Олта пришла к университету вместе с лунными — и привела Усекновителя.

Он был, говорят, прекрасен в своём гневе, как и положено лунному. Он был рыцарем в белоснежных латах, и его светлые волосы казались сияющей в солнечных лучах серебряной короной, а сам он был небесным воином, воплотившемся вдруг на грешной земле. В руках его был огромный меч с рукоятью, покрытой тайными знаками; глаза его горели потусторонним пламенем; слова его становились железными листьями и усыпали собой дорогу.

Если бы он не пришёл, всё длилось бы гораздо дольше. И для меня, наверное, было бы уже поздно.

Он поднял меч — и тысяча молний ударила в нечестивцев, посмевших заиграться в запретную магию. Он взялся руками за края толстой ткани мироздания — и свёл их вместе.

Бездна смотрела на мир его глазами, и в ней был один только лунный свет.

Колдовская вода взметнулась чёрной волной — и поникла. Хищная пустота подавилась ею, закашлялась и умолкла. Мигнул электрический свет, а лунный снова взялся за меч.

— Я ваша кара, — сказал он, и слова упали в каменные плиты приговором. — Я проклятие, пришедшее к тем, кто возомнил себя богами.

На бесконечные мгновения луна заслонила собой солнце. А когда чернота уступила место летнему полудню, их больше не было: ни Олты, ни Усекновителя.

— Что он такое? — деловито спросила Става у обнажённой золотой женщины.

Она усмехнулась высокомерно:

— Тебе ли не знать, Меленея?

— Сучка, — фыркнула Става.

И они обе засмеялись.

Есть люди, которые болтают и разевают поражённо рты; есть те, что кусают губы и смотрят, как заклинатели пытаются подступиться к гранитной пробке свежей гробницы; а есть и те, кто просто работает. В конце концов, что ей за дело до сумасшедших лунных? Все они не от мира сего, так чему удивляться, помог — да и ладно. Но теперь-то всех этих бессознательных придурков — неслыханная милость Усекновителя, оставить их в живых! — нужно аккуратно собрать в кучку, опознать и сфотографировать, а потом заполнить много-много бумаг, потому что клятые колдуны любят бумажки даже больше, чем хороший секс и пожрать. А, значит, у Ставы полным-полно дел, и можете вы все, бездельники, шевелиться немножко побыстрее?!

Ударная группа росомах уверенно обшаривала помещение, от пола до потолка, вглядываясь в углы и безжалостно вскрывая вентиляцию. По фрескам метались красные точки прицелов. Группа лис бесцеремонно раздевалась: вот одна фигура поплыла, сжалась и скользнула в коридоры рыжей стрелой; вот и другую будто скомкала чья-то безразличная рука, смяла в багровую кашу и вылепила из неё мохнатого зверя. Молоденькие полицейские протянулись вдоль стен нервной цепочкой, — понабрали, шипела на них Става, неучей по объявлению!

Чернокнижники собирались на ритуал довольно большой, но всё-таки камерной группой: их было никак не больше тридцати человек, и всех их здорово приложил Усекновитель. Если бы не он, была бы, наверное, страшная бойня: через тоннель Служба прорывалась силой, и в той битве кровь лилась с обеих сторон. Теперь же двое представителей Конклава тихо расспрашивали кого-то, а лунные все как один замерли перед фреской, изображающей небо, будто до глупых человеческих бед им вовсе не было никакого дела.

— Асджер Скованд, — рычала Става, потрясая своим блокнотом. Она была вся в чёрном, и маска смешливой девчонки слетела с неё и разбилась: теперь ей никак нельзя было бы дать меньше тридцати. — Матеуш Вржезе, Тибор Зене. Мне нужно имя убийцы и способ! Ну?!

Но никто не мог ответить ей ничего внятного, и Става, раздражённо дёрнув плечами, подсела к Ёши, подпирающему стену у гробницы.

— Достанут её, не тупи, — сказала Става. Наверное, именно так она понимала сердечную поддержку. — За полчаса невозможно сдохнуть от голода, даже если ну очень постараться! И может быть, хоть ты знаешь, кто убивал чернокнижников?

— Знаю, — безразлично отозвался Ёши. — Это совершенно очевидно.

— И кто же?

— Полагаю, это была Метте Морденкумп. Или, может быть, Ханне.

— Метте Морденкумп?!

Ёши пожал плечами.

— И что же, — Става почесала нос о тяжёлые наручи, в которых, кажется, пряталось оружие, — девчонка убивала людей, и об этом никто ничего не знал?

— По меньшей мере, должна была знать Керенберга Бишиг.

Если бы я была там и слышала это немыслимое обвинение, я возмутилась бы, конечно, и отстаивала честь порядочной колдуньи и собственной бабушки. Ну и что с того, что когда-то она и сама была Морденкумп? Те времена давно позади! Она отринула свою кровь, чтобы стать настоящей Бишиг, и после смерти она вернётся в наш Род.

Но я, кажется, не очень-то разбиралась тогда в людях. Потому что Ёши, как выяснилось позже, был прав.