Хищное утро (СИ)

lxx

— Хотелось бы обратить внимание достопочтимого Конклава на…

Понедельники остались мукой, нескончаемым гулким кошмаром: на заседаниях фальшиво сочувствовали Роду Бишиг, допустившему громкую аварию в порту, в тысячный раз зачитывали одни и те же вопросы по поводу дела Родена Маркелавы и обсуждали какие-то нелепые ходатайства. Даже про свободный торг здесь почти не говорили: волки официально сообщили о том, что ведут расследование, но связь Тибора Зене с чернокнижием пока не была озвучена.

Иногда мне хотелось встать, откинув стул на мраморные полы, назвать всех бездельниками и попросить позвонить, если речь пойдёт о чём-то хотя бы относительно полезном. Но это было бы, конечно, неприлично.

Лира вернулась в город в начале мая, но приходить в Холл перестала, осознав это, похоже, глубоко бесполезным. Она осунулась, побледнела и выглядила тенью прежней Лиры Маркелавы, Королевы по жизни и отражению. Чёлка ей ужасно не шла, а нарисованный будто синими чернилами знак стал чётче и детализированнее.

— Ты говорила с Мигелем об оракуле? — спросила я как-то.

У Мигеля ужасно испортился характер, и на заседаниях он частенько припоминал другим Старшим старые обиды и нанесённые оскорбления. Даже Варра Зене, избранная новой Старшей вместо Тибора, которая пока чувствовала себя не слишком уверенно и старалась отвечать уклончиво и мягко, как-то отозвалась на его обвинения резко.

— Зачем бы?

— Он твой отец, он Старший, и он мог бы…

Лира только рассмеялась печально:

— Что он мог бы, если даже ему Роден не сказал ни слова?

У меня не было, честно говоря, уверенности, что Роден действительно был с Мигелем так уж молчалив. Става пока не радовала нас особенными открытиями: я знала только, что задержали какого-то высокопоставленного двоедушника, и что в Огиц прибыла пышная делегация лунных, среди которых были глаза сразу трёх жрецов. И всё же, если Роден был замешан, а Хавье с удовольствием обсуждал с Ёши чернокнижие, — мне с трудом верилось, что Мигель об этом не знал.

В самом конце апреля пришла скорбная весть: Магдалина Клардеспри умерла. Об этом Конклаву сообщила Жозефина, с привычно нейтральным, ровным лицом, — и мне казалось, что из всего Конклава расстроилось от силы три человека, а Мигель и вовсе как будто выдохнул с облегчением и одобрением. Но я не стала бы ручаться, что это не было плодом моей бурной фантазии и излишней мнительности.

— Она стала мне являться, — сказала Лира, когда мы закрылись с ней в моей гостиной пошептаться. — Оракул.

— Учит чему-то?

— Немного. Она сказала мне, что Роден будет жить, если ты его оправдаешь.

— Я?!

— Ты входишь в Конклав. Из пятнадцати Старших твой голос может быть…

Я потрясла головой:

— Лира, ты говоришь о невозможном. Я не могу судить иначе, чем по крови и по совести!

— Бишиг, пожалуйста. Ты слышишь? Я прошу! Пожалуйста! Он мой брат, он хороший человек и мастер. Ты не можешь убить его.

— Но ведь Оракул сказала, что только один из вас может…

— Я придумаю что-нибудь. Будущее переменчиво. И если оно будет хоть какое-нибудь…

Я не железная, у меня есть сердце, и оно болело от того, что она говорила. Мне не могло быть так страшно, как ей, — но от неё будто расходилась чёрным туманным кольцом эмоция такой силы, что ею сбивало с ног.

— Пообещай мне, Бишиг, — тяжело сказала Лира. — Пообещай мне!

Я обещала ей вспомнить о её просьбе, когда буду выносить решение, — это уже было куда больше, чем я должна была бы говорить. Лира смотрела на меня ожесточённо и зло, — так, будто готовилась за неправильный голос отдать меня саму морским чудовищам.

— Он убивал людей, — напомнил Ёши. Он лежал на разобранной кровати, заложив руки за голову, а я куталась в его халат; было раннее утро, которое мы провели в постели, и теперь для меня начинался день, а Ёши, наоборот, собирался наконец уснуть. — Он работал на чернокнижников.

— Он всё равно ничего не скажет, — тихо возразила я. — Какая разница, где именно он будет молчать? И неужели это я должна убить его за то, что…

Я утопила лицо в воротниках.

Халаты пропахли Ёши. Жёсткое шитьё царапало щёку, но я всё равно пряталась в тканях, в тепле и темноте, как будто какие-то тряпки могли продлить для меня беззаботную мягкую ночь, в которой не нужно было ничего решать.

— Иди сюда.

Он накрыл нас обоих одеялом.

Ёши пытался меня как-то убедить в том, что спальня — неподходящее место для того, чтобы обсуждать дела. В каких-то местах он портил меня и добился в этом серьёзных успехов: я безжалостно подняла ценник на нестандартных созданий, всерьёз подумывала о найме ещё одного подмастерья, а на фестивале Кораблей, когда мы смотрели с Ёши вместе масштабный речной парад, сгрызла огромное эскимо в шоколаде.

Но в каких-то других местах дурным влиянием была уже я. Так, Ёши всё-таки после долгих ворчаний взял на себя часть финансовых задач, заказал цветы для сада, а ещё — разговаривал со мной про работу, чернокнижников и деньги даже в ванне с солями.

Правда, иногда эти беседы сами собой превращались во что-то совсем другое.

Я вспоминала про Сонали и жалкий суррогат чувств всякий раз, когда видела шрам на его груди, и в какой-то момент эта мысль превратилась в повседневный фон, привычный и оттого почти неслышимый. Мы врастали друг к друга понемногу, привыкали, сближаясь; он слушал, как я пою, а я собирала его рисунки; он говорил о зыбкости и космосе, а я учила его составлять бумаги для получения сертификатов. И это было всё больше и больше похоже на настоящий брак, пусть без жаркой любви и безграничного доверия, но с уважением и принятием.

— Ты очень сильная, — сказал Ёши, касаясь чуткими пальцами шеи и гладя чувствительную линию, переходящую в ключицы. — Ты знаешь, как правильно.

— Да, — вздохнула я.

И, потеревшись носом о щетину, шепнула:

— Хороших снов.

И он отозвался в тон:

— Тихого утра.

День голосования настал неожиданно.

Я готовилась к нему, я ждала, переживала, взвешивала, и всё равно не верила до того самого момента, как не увидела перед дверями зала офицера Волчьей Службы.

Он был весь при параде: в тёмном мундире, с нашивками и орденом, с клинком в белых ножнах с золотом. Тележка с томами дела тоже была тут, а поверх папки с перечнем документов лежала ещё одна, красная, и из неё выглядывал бланк с водяными знаками.

Мигель сидел за столом, как будто всё это вовсе его не касалось. Жозефина накрасилась ярче обычного. Серхо пришёл с посохом: как председатель, он имел право не разоружаться при входе в Холл, но почти никогда этой привилегией не пользовался. Алико Пскери была бледна.

Я пересчитала ещё раз мысленно: пятнадцать Родов, шесть Северных, восемь Южных и Уарды. Только дурак станет искать в Конклаве истины: обычно все Южные, кроме Сендагилея, поддерживают Маркелава, а Сендагилея, в память о кровной вражде, голосуют против них; Северные держатся вместе.

Будет ли так же сегодня?

— Предлагается, — тихо зачитал Серхо, — признать Родена Маркелава нарушившим Кодекс, отлучить от Рода, изгнать с островов и передать представителям Волчьей Службы для установления справедливости. Прошу уважаемых Старших высказаться по существу предложения.

— Мой сын — достойнейший колдун, и всё его преступление — в неаккуратном выборе заказчиков. Он работал по найму, уважаемые Старшие, как делает всякий достойный колдун, когда желает поддержать Род. Неразборчивость при выборе заказа — дисциплинарный вопрос, который Род может и должен решить без участия третьих лиц. Из вопросов ясно, что артефакты — лишь повод для волков сунуть нос в колдовские дела. Я слышу так.

— Я слышу иное. Серьёзность преступления бесспорна и доказана, — скрипуче возразил мастер Жао. И, вопреки обычным воззрениям Южных, продолжил: — Я не вижу причин ссориться с Кланами, когда даже Кодекс предписывает не делает этого.

— Чернокнижие угрожает всем, — твёрдо сказала я, когда до меня дошла очередь. — Расследование преступлений в наших интересах так же, как и в волчьих. Если Служба сумеет установить истину и способствовать законности лучше наших внутренних сил, решение очевидно.

— Пенелопа права, — неожиданно поддержал обычно молчаливый Иов, — нам не нужны ни война, ни буйство Бездны.

— Коллеги, они получат бывшего сына Старшего Рода, — с сомнением протянула Жозефина. — Волки уже задавали плохие вопросы. Неужели остров Бишиг живёт так богато и привольно, что не имеет тайн, которые хотел бы сохранить?

— Это наш закон, — тихо, но горячечно говорила Варра Зене. Она наверняка знала о делах Тибора больше нашего и уже точно не хотела бы, чтобы их расследование зашло далеко. — Это наша земля! Они предали кровь, выгнали нас в нищету. Сколько ещё мы должны прогибаться?

Они заспорили, а я мысленно пересчитала говорящих. Иов, Жао и Юдифь — Южные, но говорят о законе; Жозефина и Варра — Северные, но говорят о чести. Интересны дела твои, Тьма.

Наконец, Серхо поднял раскрытую ладонь — и разговор стих.

— Прошу уважаемых Старших огласить своё решение.

— Против, — резко бросил Мигель Маркелава.

— За, — пожала плечами Мисурат Сендагилея.

— Против, — Варра Зене вся напряглась и сжала кулаки.

— За, — тихий голос Иова Аркеаца был едва различим за стуком чёток.

Они говорили, один за другим, и Серхо перекладывал чёрные и белые камушки из шкатулок в золотую чашу.

— Конклав принял решение.