Из озера взметнулись молнии

XII

Время шло, а все обещания Управления остались невыполненными. По-прежнему работали лопатами и мотыгами. О чем думают в этом Управлении? — волновался Мартин. Чем они там занимаются? Хотят, чтоб мы голыми руками, без всяких машин строили, да не что-нибудь, а новую дорогу, плотину, турбинный зал, генераторный, да еще сколько всего… А чем? Словно они там с ума посходили! О чем думают? Я обиваю пороги народного комитета, комитета партии, Управления, добиваюсь приема у Махмуда, у его заместителя, у каких-то канцеляристов, чернильных душонок, для которых все сводится к бумажкам, всяким там справкам. Просишь их, умоляешь, а почему? Они же разговаривают со мной так, будто я для себя прошу, для своей семьи, которой у меня нет. Боже мой! Доходит ли до их сознания, что нельзя построить гидроэлектростанцию голыми руками… Пишешь им, а что толку! Если и ответят, все равно обещание не выполняют. А прижмешь их фактами — начнут оправдываться и не скрывают своего безразличия и даже враждебности к тебе. Хочется повернуться и уйти, дверью хлопнуть. А они со мной вежливы, потому что я засучив рукава взялся выполнить невыполнимое. Этот сможет, думают, наверное, ничего, вытянет. А какой ценой? Что люди надрываются, что я ночей не сплю — это их меньше всего беспокоит. «Где нам взять? Страна была разорена полностью». Да разве я сам не знаю! Своими глазами видел ужасы войны, самому пришлось пережить многое, остался один на свете… А они придумывают тысячи причин, чтобы доказать свою правоту, ничем не хотят помочь. Выкручивайся, как знаешь! Этому долговязому Махмуду бесполезно говорить, кресло директора Управления для него дороже всего на свете, ходит надутый, что из того, что он тоже работает много, какая польза от этого? Ведь где мы были, там и остались, топчемся на одном месте. До каких пор будем оправдываться последствиями войны, сваливать свою вину на обстоятельства, на объективные трудности-да на все, что угодно! Сейчас все в наших руках. Нет оправданий! Трудом и пролитым потом укрепляется страна, а не болтовней и бумажками. Не по словам, а по делам будут оценивать наши результаты. Много говорим — мало делаем. Кровью полили мы свою землю, теперь надо оросить ее рабочим потом…

Мартин посмотрел на часы, но не смог разглядеть стрелок. Еще темно. Он нащупал на столе спички и зажег лампу. Было всего два часа ночи. Нет, заснуть я больше не смогу, решил он. Наскоро оделся и, забыв умыться, вышел. Дверь заскрипела и осталась открытой.

Неуемная странница луна склонилась над землей, всматриваясь в деревья, в бурлящие источники, потрескавшиеся скалы, а Мартину кажется, что она насмехается над ним и над его стройкой, передразнивает их, награждая каждого длинным уродливым двойником. Ну да бог с ней, с луной. Вот река — это другое дело. Как ее укротить, навязать ей свою волю, подчинить ее бурное течение? Спотыкаясь о камни и глыбы земли, поросшие травой, он идет к реке, играющей лунными бликами. Вслушивается в тишину летней ночи. Стройка еще молчит. Но рассвет неумолимо оттесняет темноту с горизонта, рассекает ее своим голубовато-белым мечом, гасит лунное сияние, разрушает злые чары ночи. И кажется, что все на стройке вступило в борьбу с мраком, отчетливо проступает каждый холм вырытой породы, катки, доски, новая дорога… Мартин удивленно смотрит вокруг, он впервые понял, как много появилось у него союзников в этой чужой долине. Вот ведь, в природе все находится в состоянии борьбы, размышляет он, одно исчезает ради возникновения другого. И так изо дня в день, бесконечно- дни и ночи. Вся жизнь на земле, все, что дышит и живет, состоит из этих противоречий, постоянного умирания во имя возрождения нового. А моя жизнь? Я всего себя по кусочкам роздал этим туннелям, насыпям, плотине. Но родится станция, и электричество десятки лет будет питать этот край… Как до этого еще далеко, сколько работы, сколько борьбы! Что ж, борись. С Управлением, а не только со стихией природы. Я все ругаю Биедича, а может, он и сам должен все выбивать, вечно ходит с просьбами, с требованиями… Я прошу у него, а он — у министра. А министр у кого? Кто у кого требует, и кто должен выполнять эти требования? Конечно, что могут дать наши фабрики, наша тяжелая промышленность, ведь все только зарождается. А Махмуд? Хватит ли у него смелости, чтобы бороться, говорить то, что думает, требовать, убеждать, доказывать?.. Кому? Тем, кто внизу или кто наверху? Кто перед кем должен держать ответ? Все оправдываются то одним, то другим, какими-то глупостями. А находятся и такие, кто просто обманывает. Что же делать? Давай, Мартин, отвечай самому себе. Что молчишь? Чего ждешь? Снова ты со своими рассуждениями зашел в тупик, а этого не должно быть, потому что человек всегда обязан знать, чего он хочет и как противостоять даже самому себе. Ведь уже не первый раз я задаю себе вопросы и отвечаю на них то так, то эдак, а то и вовсе никак и не знаю, чем даже самого себя уговорить, а тут столько дел, столько забот… Но не для удовольствия же я задаю себе эти вопросы, а потому, что от этих проклятых забот скоро с ума сойду, измучили они меня…

Мартин смотрит на небо. Солнце с трудом прокладывает себе дорогу сквозь череду плотных облаков. Гляди-ка, даже солнце без борьбы взойти не может, думает Мартин. И вдруг спотыкается, чуть не падает. Что это со мной? Словно пьяный. Да, пьяный — от бессонных ночей, от странных и кошмарных снов. Неужели я настолько устал? Сегодня заснул в полночь, около двенадцати часов, а кажется, что вовсе не сомкнул глаз.

— Что это со мной происходит? — громко спрашивает он самого себя, а эхо в долине повторяет его слова. Он вздрагивает и быстро идет прочь от реки, из-под ног летят камешки, трещат сучья. — Везде борьба, — повторяет он, шагая вверх по крутой укатанной дороге, покрытой щебенкой из белого камня. Сразу же после этих слов вспыхивает солнце и густо-красная полоса на небе возвещает начало дня. Солнце поднимается не спеша, как будто нерешительно и постепенно окрашивает все на земле яркими красками. Засияли бисерной белизной и пурпуром верхушки гор, ожили и вспыхнули изумрудом сосны, туи и неуклюжие дубы. Углубленный в свои мысли, Мартин звонко шагает по дороге. И вдруг забывает обо всем на свете: его оглушает шум реки, рокот и завывание бурлящей воды, какая-то странная перекличка стремительного потока и каменных берегов. Беснуется, как будто это поможет! — думает он о реке, как о живом существе. Он стоит на краю недостроенной плотины, смотрит на гору вырытой земли, на огромные валуны-белые, светло-голубые, серые, — их собрали по берегам реки и в притоках, добыли в каменоломне. Мы взнуздаем тебя, река, и ты станешь покорной, будешь служить нам. Гнев твой разобьется о плотину, но мощь твоя возрастет — ты морем станешь. А за плотиной превратишься в жалкий ручеек… Но река шумит, пенится, беснуется еще сильнее, она словно кричит инженеру: века не совладали со мной, не замедлили мое течение, так тебе ли я поддамся? Я живу, ты это видишь, человек, или нет? Эй ты, выскочка, я не терплю угроз! Кто ты такой? Никто и ничто! Немощен ты, а грозишь. Что тебе нужно от меня и от моих берегов? Все это мое! И эти камни, такие, какие есть — и темные, и светлые, — я изваяла и окрасила. И деревья эти, и цветы — я вспоила, да будет тебе это известно, неразумное ты существо! Моим дыханием все здесь вскормлено и оживлено. Без меня, без моих притоков повсюду кругом была бы пустыня! Понимаешь или нет? Эй ты, слушай! Откажись от своих замыслов, не надоедай мне! В гневе и озлоблении я смету, уничтожу все, что ты строишь! Неужели тебе невдомек, что ты без машин былинка, а моя сила во мне самой! И я не только жизнь, но и красоту дарю здесь всему вокруг. Посмотри! Эти стройные сосны от самой вершины до корней-все это мое! Протри глаза, посмотри, как все зеленеет вокруг меня, какое великолепие, какая буйная, яркая зелень. Одумайся, неразумный! Прочь с моих берегов!..

До чего же я устал, вообразил даже, что река гонит меня из этой долины, а я приехал сюда специально, чтобы с ней встретиться, покорить ее, заставить работать. Но она грозит мне, прогоняет, хочет сохранить первозданную красоту долины. Да, какие высокие и крутые у нее берега, сколько цветов среди скал! Даже деревца пробиваются меж камней. Какие соки находят они здесь? Чем живут? Какая мощная и страшная эта река! После разлива земля в долине становится желтой, но тем обильнее урожай. А какое разнообразие света и красок в ее глубине, в бурлящих потоках на перекатах! Форель с красноватыми пятнышками, удивительные золотистые рыбки, совсем черные рыбины, темно-зеленые раки на дне… Чудесная долина! Но что станет с рекой, когда ее перекроют плотиной? Неужели это будет означать смерть для нее и для всего, что с ней связано?

Мартин смотрит на реку, восхищается стремительностью ее течения, ее озорной игрой со встречными камнями и вдруг ловит себя на мысли, что не знает, зачем сюда пришел, что ему нужно было на стройке. Резко повернувшись, он почти бегом бросается назад, но ему кажется, что шум реки становится еще более оглушительным, гневным, пронзительным до боли в ушах, в сердце. Он закрывает уши руками, ему надо забыть утренний бег реки, звенящее ликование и плач на каменистых перекатах, злобное шипение на скалистых порогах. Сине-голубое спокойное небо раскинулось над долиной и ущельем. Может быть, и оно не хочет слышать зов и стенания реки? Мартин идет все быстрее и быстрее, он почти бежит, и, как видение, перед ним возникает горное озеро, окруженное лесом, светлый поселок на берегу. Да, прекрасная долина исчезнет, но засияет озеро, еще более величественное. Так бывает в природе, в жизни…

— Эй, товарищ Крстаничин!.. — раскатилось эхом по ущелью.

— А, это ты, Марко, куда так рано? И тебе чего-то недостает?

— Да вот вышел освежиться, товарищ директор, полюбоваться красотой ущелья и этой кипящей рекой. Хочется досыта наглядеться. Ты же знаешь, люблю я песню и природу. А ты по делам ранней зорькой, как всегда?

— Да, только и я загляделся на реку, залюбовался ее чудесным даром покорять человеческую душу. Ведь я тоже люблю природу. Только нет времени для мечтаний, времени всегда не хватает. Сам знаешь…

— Мы здесь все изменим, а ущелье останется, сохранится, как и раньше, люди будут любоваться его красотой.

— Но не будет реки, а без нее, знаешь как, не будет той красоты, что раньше.

— Найдутся источники, мы не сможем все их отнять у ущелья. Красота останется, жизнь будет продолжаться, ты знаешь это лучше, чем я.

— Как хорошо ты рассуждаешь, Марко, мудро, а вот меня одолевают какие-то странные сомнения, жалко мне реку. К добру это или нет — не знаю…

Они шли к баракам, разговаривали. Пайковский рассказывал о местных и пришлых людях, о колеблющихся, циниках, добрых и злых, вспоминал и старые времена, рабочих, заходивших к нему в харчевню, воров с городских окраин, грузчиков с самарами[8] за спиной, сгорбленных, почерневших от солнца, от тяжелых грузов и от тяжелой жизни, о бродягах в лохмотьях, умиравших от голода на городских тротуарах…

Стройка уже пробуждалась от сна.