Из озера взметнулись молнии

XIX

На городской площади по соседству со старыми, одряхлевшими домишками возвышаются четыре многоэтажных дома с бетонными балконами и рыжей черепичной крышей. Перед зданием Уездного народного комитета на вымощенной камнем площадке установлен стол, на нем керамическая ваза с белыми розами, графин с водой и граненый стакан. Сахат-кула, многое повидавшая на своем веку, размеренно, как делает это каждый день, отбивает время. Наум Китаноский, члены Уездного комитета партии, Мартин и Махмуд подходят к столу. Наум смахивает седые пряди со лба, оглядывается вокруг и, получив слово от председателя комитета, говорит о том, что для жителей сел, расположенных в районе плотины, будут построены новые дома из настоящего кирпича и бетона, с отдельными помещениями для скота. Там не будет такого, как в старых домах с земляным полом, где скот содержался в первом этаже, а на втором жили люди.

— Недавно я побывал на строительстве нового села, — продолжает он, — посмотрел планы и убедился, что ваши дома будут украшены балконами из железобетона, как вот эти, в центре города, а не из бросовых досок, корявых и гнилых, как раньше. Старые дома пойдут на слом, а полученный материал — доски, камень, саманный кирпич — передадим строительству на сооружение временных жилищ для семей рабочих.

— Не отдадим свои дома! Ломайте вы свои, в городе! — раздаются голоса.

— Убежал из села, купил дом в городе… Знаем мы тебя!

— Забираешь, только забираешь, а что нам даешь? — неистово кричит кто-то в толпе. — Дома наши, не твои. Мы кирпич делали, доски стругали вот этими крестьянскими руками!

— Хочешь дома разрушить, да еще и материал забрать. В один прекрасный день и наши души заграбастаешь…

— Товарищи! — Смуглые щеки Китаноского залились краской. — Вы получите в сто раз больше, чем стоят ваши дома, вы это прекрасно знаете. Сейчас ни у кого нет такого дома, какой получит каждый из вас.

— А земля, кто нам за землю заплатит? И дома, и землю — все забираете…

— Государство заплатит. Земля оценена. За все будет заплачено. И горные пастбища будут недалеко от ваших новых домов. Чего вы еще хотите?

— Хотим наше, не хотим чужое! — выкрикнул крестьянин в первых рядах толпы. Пытаясь спрятать свое усатое лицо, он надвигает кепку на глаза и отворачивается. — Братцы, не пойдем в горы! Пусть он сам живет в горах. Мы же люди, а не волки.

— Никто нас не спрашивал, когда начали строить это чудо-юдо! А сейчас хотите отыграться на наших спинах?

— Какая это народная власть, если она народ в горы выселяет? Вы-то в городе, а мы, крестьяне, в лесу живи? С медведями и волками?..

— А что станет с могилами?

— Неужели и их переселять?!

— До чего дожили… И мертвым не даете покоя. Такая ваша власть?

— Мы исполняем завет павших борцов за свободу, — перекрывает Китаноский возмущенный гул. — Мы осветим электричеством всю нашу страну. Пусть каждая семья перенесет останки своих предков. Места хватит везде, у себя на родине живем.

— Неси ты своего отца, оставь в покое наших. Пусть все знают, что могилы будут под водой…

— А церковь? Кто нам построит новую церковь? Разве возможно такое кощунство? — сетует какой-то старик.

— Отстань ты с церковью, не до нее сейчас, — резко отвечает молодой крестьянин.

— Как же без церкви? Ты что, безбожник?

— Это не наша забота, пусть у попов голова болит, — вмешался один из членов комитета. — О церкви их спрашивайте. Уездная церковная община решит этот вопрос.

— Смотри-ка на него, поучай лучше свою жену, а не нас! — кричит бородатый крестьянин, не снявший бараньей шапки, хотя солнце уже печет немилосердно. — Знаем мы, чего вам надо! И мы можем кое-что, руки-ноги у нас не отсохли. Вот они, наши крестьянские кулаки!

Толпа зашумела, задвигалась. Самые озлобленные выкрикивают ругательства, угрозы и тут же прячутся за спины. Другие их одергивают, начинается перебранка между теми, кто понял, что озеро принесет всем благо, и теми, кто не может оторваться от своих клочков земли и прогнивших лачуг.

К столу подходит Махмуд, он кажется сейчас еще более худым и высоким. Схватившись руками, как клещами, за край стола возле Наума и глядя прямо в лицо тем, кто только что выкрикивал слова ненависти, он говорит спокойно, как будто его это нисколько не задело:

— Послушайте, товарищи, мужчины и женщины, где бы вы ни жили — в селе или в городе, я скажу вам то, что есть на самом деле, без хитростей. Вот я приехал из Белграда, из Управления планирования и проектирования, чтобы осмотреть строительство, поговорить с вами, рассказать вам, что по нашему требованию для крестьян, которые переселяются из тех мест, где разольется озеро, будут построены дома, каких нет ни в одном селе во всей нашей стране. Послушайте меня, поймите, в новых домах вам лучше будет жить. Рядом пастбища, в доме электрический свет, да и земли больше, чем сейчас.

— Горной земли, на которой хлеб не вызревает… Такую ты нам землю предлагаешь?! Мы-то знаем, где хлеб растить. Сам живи там, паши, сей, ломай себе шею!

— Выматывай из Белграда!

— Ты земли не нюхал, мотыги в руках не держал, а учишь крестьян, как жить. Сам как сыр в масле катаешься, живешь в городе, одет по-господски, а нам мозги солишь! Думаешь, мы, крестьяне, ничегошеньки не видим. Нет, и у нас есть глаза!

— Есть, кто говорит, что нет, — так же спокойно отвечает Махмуд. — Для вашего блага строим, для ваших же глаз, для детей ваших…

— Правильно! — подхватывают голоса. — Видишь, из Белграда приехал человек, чтобы нам все объяснить, поговорить с нами.

— Во время войны крестьянин был нам и друг, и кормилец, — продолжает Махмуд. — Он был вместе с рабочими, делил с ними и горе и радость. Мы хотим, чтобы электрический свет был не только в городах, но и в селах, и вот здесь у вас.

— Тогда вас кормил и сейчас кормит, а вы ему по шее.

— Говорят и так и эдак, а лошадей у нас забирают! Дети на себе тащили хлеб с поля… Вы и их мучите, — все еще слышатся, как из подземелья, хриплые выкрики.

— Пусть вначале проведут свет в наши дома! — вступают новые голоса. — Сперва нам, а уж потом в рудники и в шахту. А то из других сел насмехаются над нами за то, что нас прогоняют из собственных домов.

— Я вам обещаю, — Биедич поднимается на цыпочки и еще больше нависает над столом, лицо его светлеет, как и площадь, с которой постепенно расходятся люди. — Не только я, но и товарищи из Народного комитета тоже обещают. Вот товарищ Наум, видите его? Первая линия электропередач будет проведена в ваши села и в рудник, что по соседству. Хотите поступить на работу — пожалуйста, можете не заниматься землепашеством.

— Мы и без света жили, а вот без хлеба не проживешь. Нет без него жизни. Небось был на войне, знаешь, что такое хлеб. Хлеб — это жизнь.

Словесная перепалка еще продолжается, в ней одобрение и злоба, надежда и горечь, но слившиеся голоса людей уже напоминают шум далекой реки, бурлящей и пенящейся на перекатах.