Из озера взметнулись молнии

XXVII

Под руководством Бошевского бригада рабочих заканчивала выемку грунта в самом дальнем конце подземного машинного зала, в мрачной темноте под вырубленными в каменистом грунте сводами. Вносили и выносили карбидные лампы, доливали в них воды, а они фукали пламенем, потом стихали для важности и снова вспыхивали, длинными огненными языками лизали темноту. Каждый новый метр свода, испещренного круглыми темными камешками на фоне спрессованного песка, должен был закрепляться балками, а уж потом сооружались железобетонные опоры, их обшивали досками, пока бетон не затвердеет. Без незамедлительной установки крепежных балок ни Мартин, ни Бошевский не разрешали работать. Но этим жарким, душным днем Мартин уехал в город, и техник принялся убеждать Бошевского, что не нужно терять времени на закрепление и без того прочных сводов.

— Да ты послушай, товарищ Дамьян, — говорил маленький, узколобый, глазастый человек, прожаренный южным солнцем, — зачем делать лишнюю работу? Этот свод не хуже настоящего бетона. Мы только теряем время на установку креплений. Посмотри, какой прочный свод.

Дамьян поднял лампу, посмотрел внимательно и даже постучал молотком по тяжелому камню. Все-таки лучше закрепить, решил он. Кто его знает, а вдруг рухнет?

— Мы не имеем права рисковать. Свод прочный, но…

— Да эта порода тверда, как бетон, не нужны здесь никакие подпорки. Вот в шахтах, разве там все крепится? Послушай, Дамьян, не враг же я сам себе. Разреши под мою ответственность.

— Нельзя, отстань, я никогда бы не взял ответственность за то, что рискованно.

— Эх, товарищ Дамьян, минимум два дня, минимум, говорю тебе, потребуется, чтобы все это закрепить. А зачем терять время? Не нужны здесь крепежные работы.

— Если что случится, шею тебе сверну, ответишь за все. Болтаться тебе на виселице, если хотя бы с одним рабочим случится несчастье. Но лучше брось эту дурацкую затею, лучше закрепи!

— Беру все на себя, тут нечего беспокоиться.

Каждый раз, когда Крстаничин отсутствовал, стройку обходил Бошевский. Серьезный и деловой, он ни на волосок не уступал техникам и бригадирам. Выйдя из подземного зала, он остановился. Не случилось бы чего! Вот упрямый. Даже Мартин с ним толковал на эту тему. Зачем на рожон лезет? Странный человек…

Дамьян вернулся, подошел к технику, которого едва различил в темноте возле рабочих, долбивших породу.

— Слушай, Никола, делай так, как я сказал. И никак иначе! А сейчас до свидания, мне еще всю стройку обходить, — строго сказал Дамьян и тотчас ушел.

— Осточертел ты со своими приказаниями. Тоже мне — «и никак иначе». Мы сами с усами. Подумаешь — геодезист, большой ученый. Только время терять, — сердито бурчал себе под нос Никола, но все-таки сказал рабочим, чтобы перестали копать. Приказал сооружать крепления, тесать балки и спорные столбы, скреплять их железными скобами, чтобы в случае обвала они не расползлись и не рухнули. Никола измерил, определил место для опор и расстояние между ними, показал, с чего начинать, потом отошел в сторону, где свод еще не был закреплен, и стал наблюдать.

— Все это глупости, блажь Дамьяна, здесь можно бетонировать сразу, без крепей, без этих дурацких бревен и досок… Только Бошевскому может прийти на ум требовать от нас бестолковую работу. Порода и без того твердая. Что же, делать, так делать… Крепи, давай! — продолжал ворчать Никола, не обращая внимания, что сверху тонкой, но все увеличивающейся струйкой начал сыпаться песок.

В тот момент, когда, не переставая твердить, что все это не нужно, излишне и глупо, он нагнулся и стал отмерять расстояние для следующего столба, прямо ему на спину рухнула огромная глыба земли. Никола распластался под ней, вся нижняя часть его тела была завалена. Сбежались рабочие и, действуя крепежными балками, как рычагами, с трудом отвалили в сторону темно-желтую тяжелую глыбу слежавшейся породы. Никола был без сознания. Рабочие принялись тормошить его, обливали водой, кричали над ухом, звали его по имени, но он не приходил в себя. А когда очнулся, стал страшно кричать, умолял, чтобы избавили от мук, прикончили. Оказалось, что обе ноги у него сломаны — когда его подняли, они повисли на сухожилиях. Прибежал Радивое, потрясенный, расспрашивал рабочих, как все случилось, ругал Бошевского.

— Ведь надо же было, чтобы сейчас, когда дело пошло на лад, вдруг случилось такое. Какой бес его попутал? Эх, сто чертей! — кипел Радивое.

Весть о несчастном случае распространилась по всей округе с неудержимой быстротой, обросла чудовищными небылицами, всколыхнула волну недоверия и ненависти к строительству. И уже частенько шепот перерастал в крик, молчаливый гнев — в призывы бить и крушить. Старики и старухи словно взбеленились. Раньше они сиднем сидели по своим углам, а теперь, как в Судный день, высыпали на улицу, средь села толпятся, наперебой толкуют о гневе божьем, покаравшем Ханово. Особенно неистовствует Стамена, беснуется, выкрикивает такие ругательства, которые раньше не осмелилась бы произнести вслух, подбивает людей двинуться на стройку и все там разрушить, превратить в прах. Она ходит и по соседним селам, проклинает, вопит, как помешанная, поминает Содом и Гоморру, говорит об их погибели, а люди собираются вокруг нее, слушают, удивляются и заключают, что старуха умом тронулась.

— Чего ждете? Пойдемте все там разрушим! Э-эх, ведь и ваши дома пойдут под воду, а не только мой хан. Пойдемте, чего стоите?

— Ступай домой, Стамена, брось эти глупости, разве мало тебе своей беды…

— Оставь меня в покое! Ты думаешь, я рехнулась?

— Ты же старая, опомнись. Не след тебе заниматься такими делами.

— А мой Петко, говорят, бомбу взял в руки. Эх, сынок, и очаг твой, и лавку — все разрушат, сломают. Тогда поймешь, каково мне сейчас…

— Иди в город и убедись, что твой Петко делает. Не баламуть здесь.

— Петко? Говорят, ему там хорошо, скоро поправится. Только как мы жить-то будем?..

— Как жить? — уставившись в искаженное яростью старушечье лицо, спрашивает брат или сват Дамьяна. — Он и ты, старая, будете спать на матрацах, набитых деньгами. Думаешь, мы не знаем, сколько у Петко деньжищ? Катись отсюда, вали домой! Чего треплешься без толку? Народ смущаешь.

— А твое какое дело? С их голоса поешь, щенок. Тоже, наверное, грабишь народ!

— Иди, Петковна, пока я не позвал милицию. Стыдись! Как можно в твои-то годы так безобразничать?

— Чего мне стыдиться? И Петко, и я всю жизнь работали, чтобы скопить под старость. А сколько месяцев добирался мой старик до Америки… А как там работал, мучился…

— Иди, Стамена, иди домой.

— Не пойду! — выпучив выцветшие глаза, кричит она и грозит палкой. — Хоть убей, а не замолчу. Все, что нажито, что заработано — все ломают, все отнимают. Будь они прокляты! Эй, люди, слышите меня или нет? Им жить, а нам страдать и мучиться!..

Еще долго кричала, шипела, грозила старуха, звала крестьян сровнять плотину с землей. Совсем потеряв голову, с горящими безумными глазами она простирала к людям руки, хватала их за одежду, вопила прямо в лицо:

— Не осуждайте старого человека… Ведь он уже одной ногой в могиле. Конец близок… Неужели под конец жизни вы его в тюрьму посадите?