Из озера взметнулись молнии

XXXV

Песни по вечерам, пересуды о гробнице Марко, о его веселой свадьбе прекратились, умолкли веселые разговоры и смех, даже Мата Бисерин перестал отпускать свои шуточки. Всем передалось настроение Мартина, вернувшегося из Белграда злым, озабоченным. Жесткие, даже гневные нотки прорывались у него, когда он говорил об Управлении, о Биедиче и его работниках. Но глядя, как растет стройка, а вместе с ней и люди, Мартин радовался и гордился. С этими думами, мрачными и обнадеживающими, тревожными и успокаивающими, он засыпал, с этими думами и просыпался. Вот он ходит по стройке, расставляет людей на объектах, то подбадривает их, а то раздражается, кричит. Рабочие в замешательстве, косятся на него или хмурятся, огрызаются или недоуменно молчат.

— Что это происходит с Мартином? Как бы он не сорвался совсем. А ведь был такой добрый человек…

— Он болен, потому такой резкий.

— Только и знает кричать как сумасшедший…

— Это после того, как съездил в Белград, он так изменился. Угрожает, кричит. Что с ним такое? Что за дьявол в него вселился?

— Боюсь, уж не свихнулся ли он… Ходит как чокнутый.

— Брось болтать чепуху! Чего ты хочешь, это строительство — не шутка. Сколько забот! Он не из железа, он тоже человек, а все свалилось на его плечи.

— Жалуется на Биедича, того, что как-то был здесь у нас, да еще на каких-то министров. Я слышал, как он говорил с Бошевским, с нашим геодезистом. Мартин кроет министров в Белграде почем зря…

— Да, ругает он их крепко, я сам несколько раз слышал, хлещет их так, что страх берет. Это добром не кончится…

— На его месте я бы тоже кричал и ругался. Он по ночам не спит. Марко мне сам говорил: всю ночь напролет у него лампа горит. Всю ночь! Кто же такое выдержит?..

— Слушай, мне все это понятно, но он не имеет права орать на рабочих. Я уже видел, некоторые не остаются в долгу, отвечают. Глотку драть и мы умеем.

— А что было бы со стройкой без него, что было бы со всеми нами? Когда он заболел — помните? — стройка словно замерла тогда. И Бошевский, и Радивое, и все мы были как без рук.

— Конечно, без него плохо, но и так нельзя тоже…

Мартина можно увидеть и у плотины, и там, где бетонируется площадка под первую турбину, и у водослива, и у машинного зала, и на насыпи. Где только он не побывает за день! Появляется, когда никто его не ждет, и уходит незаметно, просто исчезает, чтобы снова появиться в самом неожиданном месте. А когда чувствует, что валится с ног от усталости, пристраивается где-нибудь подремать. Он видит во сне кряжистого, плечистого монтажника, который мускулистыми руками затягивает гайки на турбине, собирает, прилаживает детали. На большом фанерном листе, напоминающем школьную доску, прикреплен ватман с планом монтажа. Лопасти турбины стальным блеском сверкают на солнце. Крстаничин смотрит, любуется, потом хватает Бошевского за руку и говорит:

«Как хорошо, что это наша машина, сделанная нашим заводом, руками наших рабочих. Представь, с какой мощью будет вращаться турбина. А на каком прочном основании она смонтирована! Смотри!»

«Вижу, смотрю не отрываясь. Какая она красивая!»

«Да, да, больше не надо ждать, пока получим из-за границы, не надо упрашивать, чтобы скорее прислали».

«Смотри, товарищ директор, как сияет сталь! Просто произведение искусства, а не турбина…»

Мартин смотрит то на машину, то на Дамьяна и рабочих, которые толпятся вокруг, ему всех хочется обнять, сказать сотни ласковых дружеских слов. Вместе с Дамьяном он склоняется над монтажным листом, над сложными линиями схем и рядами цифр и радуется как ребенок. Рабочие подносят мелкие детали в раскрытый зев корпуса турбины, крупные тяжелые детали с помощью блоков опускают на место на толстых рыжих канатах. Голый до пояса монтажник и Дамьян Бошевский работают большими разводными гаечными ключами, на жилистых руках набухли мышцы, сплелись в крепкие узлы. Только клонящееся к горизонту солнце уже не достает их своими лучами, а рука Мартина, которую он подложил под голову, затекла, и он открывает глаза. Сон улетел, вернулась действительность, тяжелая, без прикрас.