Из озера взметнулись молнии

XVII

Однажды, когда все кругом было залито прозрачным голубым воздухом и солнечным светом, а такие дни бывают на юге в любое время года, на новой дороге над постоялым двором остановился автобус. Высокий человек, статный, седой, с продолговатым лицом, крючковатым носом и шрамом на щеке вышел из старенького облезлого автобуса. Он обвел взглядом строительство — плотину, гору породы возле машинного зала и входов в подземный турбинный зал, бараки, которые, как ему показалось, протянулись вдоль всей котловины. Не спеша, но уверенно он стал спускаться по протоптанной тропе к стройке. Подошел к постоялому двору, доживавшему свои последние дни под палящим солнцем, — крыша покривилась и прогнулась, из гнилых рам глядят подслеповатые оконца. Человек остановился, рассматривая его, как какие-нибудь древние развалины. Странный домишко. Каким чудом он сохранился? И тут из ворот появился старик, согбенный под тяжестью забот, совершенно седой, с обвисшими белыми усами. На изборожденном морщинами лице помаргивали беспокойные серые глазки.

— Пожалуйста, входите, у меня есть хорошее вино, знаменитый черняк, комовица[11], сливовица… — заговорил он умоляюще и так пристально вглядываясь в незнакомца, словно увидел в нем продолжение своей жизни. Приезжий тоже посмотрел на старика, весь облик которого не мог его не озадачить, покачал головой и немного растерянно ответил:

— Спасибо, у меня нет времени… здесь, наверное, буфет стройки? А в каком бараке канцелярия, директор?.. Отчего вы так забеспокоились?

Старик еще ниже опустил голову, все его существо охватило беспредельное отчаяние, оно клокотало, разрывало его на части, руки старика затряслись, он не ответил, а опустился на землю, вцепился в нее.

— Лучше живым в могилу, — бормотал он. — Неужели мне суждено еще жить?..

Удивленный такой встречей, директор Управления, а это был именно он, постоял минутку, наблюдая за стариком. Он уже понял, что перед ним собственник этой развалюхи, что это постоялый двор и трактир. И зашагал дальше, вспоминая новую дорогу и письма Мартина, в которых тот просил прислать, помимо всего прочего, каток для строительства дороги… Увидев, что из широко открытых дверей одного из бараков валит дым, Биедич подошел, заглянул внутрь и увидел поваров.

— Скажите, товарищи, где найти директора строительства?

— Пройдите немного дальше, посмотрите вон там, за тем бараком, — ответил Марко, но по одежде понял, что это гость необычный, и с любопытством спросил:

— Вы, наверное, из Белграда? Приехали посмотреть, как тут у нас? Что же не зайдете на кухню и в столовую?

— Придет время — зайду, — сказал приезжий и быстро зашагал к предпоследнему бараку, где была канцелярия и комната Мартина.

Мартина он не застал, потому что тот сразу же, как кончился дождь, отправился на объекты и до самого вечера пропадал на площадке, предназначенной для монтажа турбин, и в машинном зале, который уже бетонировали.

Когда на горизонте последние солнечные лучи прожаривали порыжевшие рваные облака, Мартин вернулся в канцелярию. Распахнув дверь, он увидел за столом Махмуда Биедича, тот сидел в расстегнутой рубахе, пиджак был переброшен через спинку стула, а новое зимнее пальто пепельного цвета висело на вешалке рядом с его вытертой курткой. Мартин застыл на пороге. А директор Управления стал медленно подниматься со стула, меряя взглядом Мартина. Взгляды их скрестились. Крстаничин смертельно побледнел, густые брови сдвинулись, собрались в два грозных узла. Он стоял и в упор смотрел на Биедича, и тот опустил глаза. Мартин с трудом овладел собой, подошел к гостю поближе и наконец заговорил:

— После двух с половиной лет вижу тебя здесь. Чудно все это, Биедич. Не следовало тебе и сейчас приезжать. Мне было бы стыдно на твоем месте быть директором Управления и впервые появиться на таком важном объекте спустя два с половиной года после начала работ.

— Но ты не спрашиваешь, мог ли я, было ли у меня время для этого.

— Как не быть, было. Но по-твоему, пусть другие бьются головой об стену, а ты лучше отсидишься в своем кабинете. И ты, и многие другие, что подхалимничают перед тобой. Даже ответа на письма приходится ждать по нескольку месяцев. Трудно тебе и твоей административной службе написать несколько слов? У бога дни крадете, а времени не напасетесь.

— А что писать? Что, Мартин? И мы ждем решений свыше, и нам приходится ждать, чтобы получить то, что просим. Какой толк от пустой переписки?

— Толка нет, а может быть, есть. Ведь если ты мне напишешь, что у вас нет ни одного грузовика, не можете получить, тогда я хоть сам буду думать, что предпринять. Ты даже представить не можешь, сколько людей здесь кормятся тем, что привозят нам продукты на ослах и лошадях… А почему вы мне не поможете кадрами? Может ли один человек быть одновременно и главным инженером, и директором, и снабженцем, и богом, и чертом?..

— Ты же знаешь, Мартин, — примирительно начал Биедич, — какими кадрами мы располагаем. Где у нас инженеры-строители и какие они?

— Да они просто не хотят уезжать из Белграда! Сидят в тепле, переливают из пустого в порожнее. Зачем им мотаться по стройкам?

— В канцеляриях тоже нужны работники. Разве я могу всех послать на стройки?

— Тогда прогони их, зачем в Управлении столько инженеров? Какая там польза от них? А если они никудышные, зачем их держать в таком важном учреждении? Решай сам, наконец, что с ними делать, не жди, что они покаются и станут лучше.

— Легко решить, труднее привлечь их на свою сторону, заставить работать, как надо, научить быть полезными обществу.

— Но они не школьники, не двадцатилетние студенты. Каждому из них больше сорока, и если тебе, Махмуд, удастся их перевоспитать, тогда можешь плюнуть мне в лицо. Они уже сформировались, даже простых чиновников ты из них не сможешь сделать! Но все равно пошли ко мне кого-нибудь из них, я с ним справлюсь. А замечу, что занимается разными махинациями и вообще не тем, чем нужно, — шею сверну, да и рабочие спуску не дадут.

— Пока ты заметишь, они тебе всю работу дезорганизуют, и весь твой труд и труд сотен людей полетит к черту. А у меня на шее не только это строительство, много еще других. Куда надо ехать в первую очередь? Ну-ка реши сам.

— Ты сегодня увидел, Махмуд, мотыгой и лопатой тоже можно многое сделать, если заниматься работой, а не болтовней и разными оправданиями. Обюрократился ты, оторвался от практики. Когда человек спрячется в четырех стенах, то начинает думать как канцелярист, а самомнение его растет вместе с подбородком и животом.

— У меня, как ты мог заметить, нет подбородка. Привычки канцеляриста я, может быть, и приобрел, но давай оставим это. Я знаю, тебе нелегко, знаю, что ты начал с нуля, без машин, без специалистов, — все это знаю. Только…

— Без единой машины, без кадров!

— Да, буквально голыми руками. Только и мы в Белграде не бездельничаем, сколько я ночей не спал из-за всего этого… Во время войны у меня и то не было такой седины. И ты и я поседели после войны, вот в чем дело, из-за того, что пришлось восстанавливать страну после разрухи. Кое-чего нам удалось добиться: генераторы, турбины, электрооборудование — все это будет доставлено на ближайшую к вам станцию ширококолейной железной дороги, а республиканское транспортное предприятие обеспечит подвоз до строительства. Знай, что и нам нелегко. Только… но, пожалуй, хватит об этом.

Лицо Мартина посветлело, глаза засияли, на запекшихся от палящего солнца губах заиграла улыбка. Он шагнул к Биедичу и протянул ему руку. Махмуд долго тряс ее, склонившись к нему со своей высоты. Но тут же Крстаничин спросил:

— Когда пришлют? А монтажники? От качества монтажа, сам знаешь, многое зависит.

— Скоро. Монтажников у нас нет, все на стройках. Решай сам, как быть…

Они еще постояли, глядя друг на друга.

— Пусть другие решают, а то все мне приходится. Где я найду монтажников? Скажи мне, где? Если их нет в столице, то в здешних краях и подавно нет. Ну какую помощь получило строительство от Управления до сих пор? Я спрашиваю, какую? Турбины и все остальное энергетическое оборудование стройка могла бы получить от Министерства энергетики. Да! А это твое скоро может растянуться на несколько месяцев или лет… Я тебе больше не верю! — Крстаничин уже почти кричит.

В ответ — тишина. Слышатся только отдаленные голоса рабочих и песня молодежной бригады, марширующей с плотины. Издалека доносится лай овчарок, блеяние овец, возвращающихся с пастбища, звон бубенцов… Ночь медленно опускается на поселок Ханово.