Кай из рода красных драконов 5

Глава 36 Пуповина Умай

Я помолчал, нахмурился.

Как это так? Выходит, призрачных зверей видели все, а женское лицо — я один?

Спросил осторожно:

— Разыгрываете, что ли?

Майман посмотрел на меня с жалостью:

— Какой уж тут розыгрыш. К жене тебе надо, Кай, раз бабы даже на небе мерещатся. Сейчас переговорим с волками, а утром — езжай-ка назад, к своей Шасти? Дело-то молодое.

Я помотал головой:

— Но я видел не Шасти. Женщина была уже в возрасте, зим тридцать пять или сорок, похожа на Майю.

Уловив на лицах воинов недоумение, я пояснил:

— На женщину, что нашла меня на поле боя и выходила. Я думал, что вижу богиню здешних гор, просто они похожи. Есть же у вас богини?

— У женщин есть Умай, что помогает им рожать и убирать детей, — согласился Ичин.

— Убирать? — переспросил я.

— Отнимает, если они слабы для среднего мира. Это дело шаманок, я плохо знаю, как оно у них там происходит. У воинов — свои духи, обряды, у женщин — свои. Наверное, есть у них и Майа.

Ичин говорил так, словно не знал Майю, мать двух своих воинов — Ойгона и Темира. Но деревня-то небольшая…

Майа… Умай…

Лицо в небе было синевато-серым, что я списал тогда на особенности освещения. А идущие по облакам звери были похожи на пульсирующую пуповину, что тянулась от этого странного небесного лика к земле…

— Скажи, Ичин, — спросил я, уже что-то смутно подозревая. — А брат мой Ойгон… Почему именно он заступил дорогу духу медведя? Ведь медведь — самый сильный из духов, он мог развалить горы. Что ему маленький человек, даже не шаман?

— Так и Ичин не шаман, — ухмыльнулся глава волков. — Так, камлает себе. В горах без этого — никуда. А Ойгон — он особенный воин, медведица его выкормила.

То, что здесь каждый немного шаман — я давно уже понял. И видел, как Ичин советовался с Ойгоном. Но медведица? Неужели и такое бывает?

— Ойгон родился весной, и в ту же ночь мать его умерла, — скупо пояснил Ичин. — В ту весну ни у кого из женщин не было молока, и шаманка призывала из чащи маралуху, чтобы она кормила Ойгона. Но некоторые говорят, что не маралуху, а медведицу, — он кивнул на ухмыляющегося Маймана. — Хорошая шаманка и это умеет. Её аил на отшибе, только туда и мог приходить дикий зверь. В таких случаях говорят, что воина выкормили горные духи. Он с рождения видел все три мира — верхний, нижний и средний. Ойгон — как никто понимал горных духов. И отводил уже от деревни гнев духа медведя. Никто не знает, почему он считал себя воином, а не шаманом.

— А Темир? — спросил я. — Они сводные братья?

— Да они и вовсе не братья, — улыбнулся Ичин. — Оба росли в аиле шаманки, она — мать всех сирот.

— Постой, но Майа… У Ойгона и Темира есть мать, Майа!

— Она померещилась тебе в бреду, — сочувственно покивал Ичин. — В нашем роду нет женщины с таким именем, Кай. Это шаманка принесла тебя на спине в деревню и долго лечила от раны.

— Но я же помню Майю!

Я смотрел в удивлённые лица воинов и вспоминал разные мелкие странности.

Как Майа, крепкая и сильная баба, одна осталась в деревне со стариками и старухами. Как она исчезала во время горного перехода, стоило мне только выпустить её из виду. Как никто её вроде бы и не замечал…

— Но она же шла с нами в военный лагерь! — вспомнил я. — Её воины видели! И Ойгон с Темиром! И в небе я видел её лицо!

— Значит, сама Умай присматривала за тобой и за приёмышами шаманки, — решил Ичин. — Пусть она и сейчас поможет тебе говорить с волками! Смотри на эти горы: любая пещера — её лоно, любая женщина — её дочь. Но все знают, что у Умай — только одна дочь. Потому она и богиня — мать-прародительница каждого из родов. И стоит обидеть её — заплачут все матери в этих горах. Если сумеешь — объясни всё это волкам. Может, тогда они и не тронут Белую Суть.

Я задумчиво покивал.

— Выдвигаться надо, — сказал Майман, глядя на постепенно опускающееся солнце. — Чтобы свет не ушёл. Ночью — плохие переговоры.

— Ичигина ждём, — пояснил шаман. — На разведку ушёл. Сказал — кто-то идёт за нами.

Майман вскочил. Воины императора вполне могли уцелеть и устроить нам засаду или внезапный камнепад. Потому мы и шли так медленно, с остановками, высылали вперёд разведчиков.

— Почему он ушёл один? — вскинулся предводитель волков.

— Так и за нами один идёт, — пожал плечами Ичин. — Ичигин — сильный воин. Да вон он уже!

Вверху на тропе действительно показался Ичигин — как всегда полная невозмутимость. За собой он тащил на верёвке Нордая со связанными руками.

— Удрал, гад! — разозлился я.

— И к Кориусу побежал, — кивнул Айнур, озираясь. — Но один побоялся, за нами шёл. На чём бы его тут повесить, чтобы не болтался уже под ногами? Вечно ты, заяц, не можешь зарезать сразу!

— Зачем сейчас резать? — удивился Ичигин, приветливо помахав нам рукой. — Путь ещё долгий, пусть мясо само за нами идёт.

Он посмотрел на Нордая, как на барашка — худой, но на суп сгодится.

Я знал, что охотники человечину не едят, а вот Нордай не знал и впечатлился. Но изо всех сил делал вид, что смелый. Мальчишка.

— Нишай, что скажешь? — спросил я молчавшего колдуна.

— Да лучше б зарезать здесь, пока не спустились к Белой горе, — вздохнул он. — Лишний наследник — это повод для бунта через одну или две зимы, когда в Вайге залижут раны. Лучше, если там будут знать сразу: правит теперь Камай. А все остальные приспешники императора — в земле.

Нордай засопел от возмущения. Наверное, рассчитывал, что колдун не разрешит его убивать. Они же всё-таки оба из рода драконов, «высшая раса» да ещё и кровные братья по матери.

Он и Камаю был братом. И я дал парню шанс уцелеть. Понадеялся на щенячий возраст: что вырастет и подрастеряет дурь.

Но доброты «демона» Нордай не оценил. А вот на милость Нишая почему-то рассчитывал.

Этим он и подписал себе приговор. Нишай был слишком умён, чтобы пощадить брата, натасканного на трон и личное превосходство.

Пожалеть наследника мог только я, других тут этому не обучали. А разумных критериев для того, чтобы оставить Нордаю жизнь, просто не было.

Ичигин обвёл глазами «начальство», пожал плечами и развязал парню руки — охотники связанных не убивают.

Айнур посмотрел на меня, но я помотал головой. Это уж пусть они сами. Ещё детей я не резал.

Зарубить Нордая вчера, во время сражения, я мог бы вполне. Но казнить безоружного?

Нордай поискал глазами хотя бы палку. Схватить камень или рвать противника зубами ему не позволяло воспитание.

Ичигин усмехнулся. Вот ему — позволяло. И на месте наследника он бы ещё поборолся за свою жизнь.

Айнур прищурился, как кот. Думаю, у него давно уже руки чесались. Но он стерпелся со мной. Принял моё командование, когда признал в безродном зайце княжича Камая.

Хотя… Может быть, наш предводитель уже спланировал, где и как прирезать Нордая? Потом, попозже.

Правая рука у Айнура была на перевязи, и он неловко вытащил клинок левой.

Нишай помотал головой — это всё-таки был его кровный брат.

— Не надо мучить, — сказал он. — Дай я.

— Ну уж нет, — Айнур оскалился. — Я должен убить хоть кого-то из этого отродья, чтобы отомстить за правителя Юри! За всех, кто заживо сгорел в крепости!

Он неловко замахнулся.

Нордай понял, что убивать его будут долго и как попало, и сделал шаг назад, выставив вперёд руки.

— Дайте мне меч! — крикнул он. — Дайте мне меч, и я умру, как воин!

— Хрен тебе, а не меч! — огрызнулся Айнур. — Как воин ты умер вчера. Кай тебя пощадил, но ты и до этого не дорос, скудоумный паршивец! Сдохнешь теперь, как скотина!

Я отвернулся: зрелище предполагалось малоприятное.

Между камней наросла заячья капуста. Я отковырял толстый листок и сунул в рот. В этот момент скала вздрогнула, и я услышал звук камнепада.

Обернулся.

Духи не согласились с нашим решением, оставив Айнура с занесённым мечом и вытаращенными глазами. Скалистый выступ обвалился, утягивая Нордая за собой.

Гиреш рявкнул и взмыл в воздух, закружившись над нами, но не успел подхватить мальчишку, камнем летящего со скалы.

Вскрик — и тело исчезло между камней, провалившись в трещину.

Айнур посмотрел вниз и сказал расстроенно:

— Нехорошо он как-то упал. Лучше бы иметь чёткий проверенный труп. Даже если парень не выживет, всё равно у врагов будет возможность достать потом «наследника», как камень из сапога!

— Если выживет — значит, выживет, — отрезал Ичин. — Его забрали горные духи. А они теперь — наши союзники.

Гиреш опустился рядом с нами на камни, заскулил. Ичин потрепал его по холке — уж волк был не виноват точно.

Майман кивнул и позвал своего крылатого зверя. Пора было выдвигаться на последний прогон.

— Может, поискать тело? — спросил я у колдуна, всё ещё мрачно смотревшего вниз.

— Ичин прав — пусть решают духи! — тряхнул головой Нишай и решительно пошёл вперёд по тропе.

— Хрен с ним, — вздохнул Айнур. — Надо спускаться к Белой горе. Нам ещё нужно Чиена вытащить из дыры под скалой. Вот его я в горах не брошу. Да и дикие твои уже топчутся внизу, заждались.

Волков у Белой горы собралась приличная стая. Большая часть из них встретила нас на четырёх лапах, демонстрируя, что путь закрыт, а они — прежде всего охрана.

Только Шани, Бурка и его дядя были в человечьем обличии.

Бурку разодели, как принца. Но, когда я спрыгнул с Мавика, он обнял меня — довольно потрёпанного — безо всяких церемоний.

— Наследник Раху изъявляет милость к тем, кто сражался с ним бок о бок! — прогнусил дядя Бурки. — Мы будем жить с человеками в мире. И скрепим сегодня этот мир кровью той, что живёт в Белой горе.

Я молчал, выжидая, что он ещё нам заявит, и воодушевлённый тем, что ему не возражают, дядя продолжил:

— Люди боятся и ненавидят Дьайачы. Они хотят, чтобы тень Белой горы была наказана за убитых и замученных ею детей.

Айнур уткнулся глазами в землю. Я понимал, что Дьайачы для него — это волшебные мечи и воинские сны неофитов. Она была нужна нам. Но Айнур обещал мне молчать.

Зуб, что наточили на Белую Суть волки, был неимоверной длины. Дьайачы не одну сотню лет давала воинам молоко, сводила с ума детей крылатых воителей.

— Дьайачы сражалась вместе с нами, — осторожно напомнил я. — Без её света мы не смогли бы поразить Эрлика.

— Это верно, — согласился дядя. — А потому мы не убьём её сразу, а будем судить! Наш суд — самый древний и самый мудрый!

Я оглянулся на Нишая. Тот хмуро кивнул, делая шаг вперёд.

Если кто-то и поможет мне сейчас навешать диким волкам лапши на пушистые уши — то только наш мастер чёрного слова. Моего красноречия тут вряд ли хватит.

Надо было объяснить волкам, что Дьайачы, конечно, дура, но без неё цивилизация в этих местах не сдюжит.

Что отделяет людей и волков от дикости? Только тоненькое «человечье» — странная и необъяснимая суть, вытолкнувшая нас из мира зверей, как бы мы ни выглядели.

Драконы, крылатые волки, сапиенсы — все мы были «людьми», пока Дьайачы поддерживала нас.

Но это нужно было объяснить так, чтобы поняли все — и двуногие, и четвероногие «люди». Надеюсь, и сама Суть тоже кое-чему научилась и перестанет лезть со своими закидонами.

— Видит солнце! — воскликнул дядя, вскидывая руки. — Она виновна!

— Дух не может быть виновным или не виновным, — парировал Нишай. — Его мир — иной, он непознаваем для людей. Помыслы духа отличны от людских помыслов. Вы уже сражались с духами и были наказаны.

— Дьайачы — не дух! — взвился дядя.

Бурка молчал. Видимо его стреножили, как и мы — Айнура.

— Поклоняясь солнцу — вы поклоняетесь матери всего живого, Умай. — Нишай говорил медленно, делая паузы и играя голосом, как заправский артист.

Он поднял руку к солнцу и указал на него. И оно, уже красное, словно бы легло на ладонь колдуна.

— Вы забыли сияющий щит Дьайачы? — вопрошал Нишай. — Вы забыли вступившихся за неё духов? Дьайачы — суть всех разумных нашего мира. Пещера в Белой горе — не просто пещера. Это все ваши пещеры, где самки приносят волчат. Если Дьайачы уйдёт — волчат больше не будет. Вы убьёте само порождающее начало, понимаете это? Если понимаете и таково ваше решение — мы согласны. Пусть род людей вымрет, но отомстит!

Нишай кивнул Дьайачы, и она вышла из-за строя воинов и охотников, словно была готова отдаться в лапы диких.

— Мы должны простить её⁈ — взвыл дядя. — Ту, что калечила наших детей?

— Она сражалась за вас, за весь наш мир! — оскорбился Нишай.

— Но воины больше не посмеют забирать волчат и давать им молоко Белой горы! — Шани, учитель Бурки, шагнул вперёд и оттёр дядю.

— Да будет так! — подтвердил Нишай. — Люди каменного города и люди долины Эрлу станут жить в мире. Они вольны вступать в союзы и не вольны убивать друг друга. Мы — братья, порождённые одной пещерой. Мы не будем забирать волчат, но и не откажем тем, кто станет охотиться вместе с нами!

— А драконы? — влез дядя.

— Драконы — напоминание о том, как далеко может зайти человеческая глупость, — развёл руками Нишай. Здесь нам нужен ваш мудрый суд, чтобы признать: звери они или всё ещё люди?

Дикие волки у Белой горы заволновались. У них был отличный слух.

Заволновался и дядя. Он исподлобья разглядывал Нишая, ища, к чему бы придраться. Потом уставился на меня.

Мы встретились глазами.

— Скажи, человек, почему ты спас наследника Раху? — спросил дядя вкрадчиво. — Может, ты хотел вылечить дикого волка, чтобы приучить его к седлу?

— Брата? К седлу? — удивился я.

Бурка заулыбался. Это был сильный ответ.

Дядю аж перекорёжило.

— Но ты не будешь мстить Дьайачы за других своих братьев, искалеченных Белой горой? — спросил он. — Почему?

— Мир духов и богов — слишком не похож на мир людей… — Я указал на Белую Суть, бледную, со слезами, текущими по щекам. — Посмотри, Дьайачы плачет, слушая нас. Может быть, она вела нас трудным путём и теряла так много, чтобы не потерять на лёгком пути всех? Она-то готова сейчас погибнуть, но что будет потом с нами?

Дядя заворчал себе под нос. Думаю, он ругался на своём, волчьем. Но вслух не сказал ничего.

Дикие волки расступились и пропустили Дьайачы в её гору.

С десяток охотников пошли за ней следом, чтобы проводить и не допустить случайностей, ведь среди диких волков могли найтись недовольные общим решением.

Красное солнце коснулось лучами Белой горы, окрасив вершину алым.

— Мир изменился, — сказал Нишай.

— Ещё бы, — кивнул я. — Но переговоров с людьми я боюсь не меньше.