Корабельная слободка

XII Чудесный ящик

Это был и впрямь он, отставной матрос из ярославцев Егор Калинников, по прозвищу Ту-пу-ту, однорукий и одноногий. После морского боя под Наварином в 1827 году Егор Калинников очнулся в корабельном лазарете и, заметив у себя на теле как бы нехватку, объявил сидевшему у него в ногах закадычному другу, земляку-волгарю Елесе Белянкину:

— Елисей, разумей: куда как лучше туловищу без ноги, нежели ноге без туловища. Имею туловище — значит, жив. И хоть одна теперь у меня рука, да коли придется, так и той можно поднести чарку к губам. А заместо ноги будет у меня теперь деревяшка — ту-пу-ту.

И стал с этого дня веселый матрос Егор Калинников Егором Ту-пу-ту.

«Ту-пу-ту, ту-пу-ту», — стучит деревяшка Егора по каменистым тропкам Корабельной слободки, где в хатенках своих матросские жены поджидают мужей из дальнего плавания. У Егора на спине ящик, а в ящике — чудеса.

«Ту-пу-ту, ту-пу-ту», — шагает Егор по аллеям Мичманского бульвара, где по утрам сидят на зеленых скамейках отставные адмиралы. Адмиралы читают на бульваре газеты «Русский инвалид» и «Северную пчелу». Давно оглохшие от пушечной пальбы и просто от старости, адмиралы разговаривают, крича во весь голос, точно командуют на корабле во время жестокого шторма. Егор со своим ящиком подтягивается, выпрямляется, обнажает голову и — ту-пу-ту, ту-пу-ту — лихо проходит мимо адмиралов, утрамбовывая деревяшкой морскую гальку, рассыпанную по аллее.

На базаре, на Корабельной стороне, в толчее матросов с военных кораблей, греков-рыбаков, татар-садоводов и босоногих мальчишек, Егор дает свои представления.

В ящике у Егора дыра, в дыру вставлено увеличительное стекло. Установив свой ящик на раскидную подставку, Егор объявляет:

— Гей, молодки, павы-лебедки, ребята-ежики, матросские ножики! Покажу я вам Париж, город — прямо угоришь. И жарко и парко, любо-дорого-мило. Подходи, по копейке с рыла.

Поглядеть на Париж всего за медную копейку охотников на базаре много. Тем более, что в чудесном ящике Егора Ту-пу-ту можно заодно увидеть и «русскую знать, что любит денежки мотать: едет в Париж с золота мешком, а возвращается с палочкой пешком».

Но в последние годы зрителей у Егора Ту-пу-ту сильно поубавилось. Во всем Севастополе не осталось почитай ни одного человека, кто бы не видел Парижа и русскую знать у Егора Ту-пу-ту в его ящике с увеличительным стеклом. Разве только какой-нибудь татарин из глухого аула остановит где-нибудь поблизости свою скрипучую маджару, запряженную парой верблюдов. Он будет долго рыться в бездонных карманах своих широчайших шаровар, чтобы выудить оттуда копейку и положить ее на ящик с городом Парижем. И будет поджарый татарин, высушенный крымским солнцем, глядеть на Париж с утра и до полудня, покачивая головой, и причмокивая, и приговаривая:

— Ц-ц-ц… Скажи пожалуйста! Ай-ай…

И Мишук, и Николка Пищенко, и Жора Спилиоти — все они тоже по десятку раз видели город Париж и проходили по базару мимо дяденьки Ту-пу-ту не останавливаясь. Егор сидел подле своего ящика и пил кипяток из солдатской манерки.

Но вот теперь вдруг столько народу, к дяденьке Ту-пу-ту и не протолкнешься, только голос его надтреснуто гремит из толпы, разносясь по базару из края в край:

— Ребята-ежики, матросские ножики, красотки-молодки, павы-лебедки! Что было, как было, знай-плати по копейке с рыла. А было в Азии, не в Европе, при городе было при Синопе, что стоит на Черном море, где хватили турки лютого горя; досель не очухались басурмане, всё ходят будто в тумане. Дело было далеко за ночь, как вздумал Нахимов Павел Степаныч по морю поплавать, паруса у корабликов поправить: посмотреть адмиралу не мешает, всё ли на море в порядке пребывает, не мутят ли его воды вражьи корабли и пароходы.

Егор прокашлялся, крякнул, сплюнул… То и дело переваливаясь с единственной ноги своей на деревяшку и с деревяшки обратно на ногу, он продолжал попрежнему зычно, на весь базар:

— Стоит на мостике Нахимов, бежит волна морская мимо. Да тут в трубу адмирал примечает: не только-де ветер в море гуляет — видно вдали, за волною, в тумане, гуляют в просторе морском мусульмане; в облаках играют их ветрила[25], и ветрил тех — несметная сила. Иной от чужого флагу дал поскорее бы тягу, прямо сказать — навострил бы лыжи, а Павел Степаныч им — подходи поближе! Добро, мол, пожаловать, непрошенные гости. Не иначе, как быть вам сегодня на погосте. Впредь вы у меня без спросу не покажете в море носу.

Толпа стояла молча, напряженно слушая, все больше очаровываясь складной речью дяди Егора.

Слушатели только дивились, откуда это у человека берутся такие слова и как ловко тут прилажено одно слово к другому.

— Кричит им с мостика Нахимов: не пройдете вы сегодня мимо. Мы силе вашей дивуемся, дай-ко вблизи на вас полюбуемся; уж назад не отступим, пока вас не отлупим; пущу, мол, на дно твою шаланду… И дает своим кораблям команду: стой, ребятушки, ровняйся, на якоре укрепляйся. Что ты думаешь? Турецкие канониры стали палить в пушки и мортиры; только из-за дыма всё палили мимо; море волнуется, а турки беснуются. Наши всё крепились и молчали, да вдруг разом отвечали; ударили с корабля с «Константина», и погибла турок половина; стали турки словно шальные, как грохнули на корабле на «Марии»; не галушки им посылал, не баранки лихой комендор Елисей Белянкин, посылал он каленые ядры — были турки божьему свету не рады.