Корабельная слободка

XXXIV Встреча в зарослях кизила

Времени было вдоволь, усачи были и точно из британского морского штаба и ушли на целые сутки. Бабушка Елена принялась было хлопотать, чтобы накормить чем-нибудь Жору и его товарищей, но у нее всей провизии оказалось только черствая лепешка да две луковицы. Пойти раздобыться чем-нибудь у соседей было невозможно: ветер стал шквалистым, ливень перемежался с крупным градом.

На полке у бабушки стояли мясные консервы в желтых металлических банках, и две бутылки красного вина, и полголовы сахару, и галет мешок… Но все это принадлежало поселившимся у нее англичанам, и бабушка боялась даже прикоснуться к этому.

Долго пришлось Николке убеждать бабушку Елену. Он доказывал ей, что греха тут никакого нет, если взять у врага немного еды; и что усачей бояться нечего: все равно завтра на рассвете ребята вместе с бабушкой бросят все и уйдут отсюда, — поминай тогда, как звали! Пусть эти усачи хоть лопнут потом от злости, и очень даже хорошо, если они лопнут. Такие это сквалыги, только бы себе в живот, а бабушка в это время у них на глазах с голоду пропадала.

— Нешто нет? — кричал Николка. — Ни до чего им нету дела! Живут тут у бабушки, и всё. В преферанец либо в свист режутся и консервы жрут.

— Что верно, то верно, — вяло согласился Мишук, зевая во весь рот.

Бабушка Елена долго раздумывала и все колебалась и не соглашалась… Очень она была напугана: никак не ожидала, чтобы на старости лет — и столько всего натерпеться. Но, видя, как измучены ребята, голодные и холодные, — а у Жоры и вовсе зуб на зуб не попадал, до того вымок он и продрог, — видя это, бабушка наконец согласилась взять от всего понемножку.

Она раздула огонек на шестке и взяла с полки мясца кусочек из начатой банки, крупки горсточку, пару галет и обломочек сахару. Из всего этого получился такой ужин, вкуснее которого ребята, кажется, никогда не едали. Наваристый суп с галетами и кипяток с сахаром… И тепло в домике, горит на столе масляный ночник… Но на улице что делается!

Дождь и ветер носились по темной улице из конца в конец и словно мокрыми плетями били по чему попало. Там нигде, должно быть, не оставалось живого места: все было исхлестано ветром и дождем.

— Ветер, наверно, десять баллов, — сказал Мишук, прислушиваясь к неистовому завыванию за окошком.

— Давай все двенадцать, — поправил Мишука Николка. — Ураган. А в море как теперь!.. Страсти…

— Наших нет теперь в море, — заметил Мишук. — Все на бастионах.

— И на бастионах ураган? — спросил Жора.

— А ты как думал? — сказал Николка. — На море ураган, а на бастионах солнышко играет?

— Обязательно и на бастионах ураган, — подтвердил Мишук.

Ребятам смертельно хотелось спать. Разомлевшие от тепла, от горячего супа и кипятка с сахаром, они уронили головы на стол и тотчас задремали. Бабушка постлала им на полу и с трудом уложила. Штанишки, куртки, обувь — все это бабушка развесила перед шестком, на котором еще тлели угольки.

Очутившись на полу, ребята сразу заснули как убитые. Но бабушка только забылась на часок и вдруг открыла глаза и присела на лавке.

Такой погоды бабушка Елена не могла запомнить. Уж так-то выл ветер, ревело море, бил дождь в стены и окна домика! На улице что-то страшно грохотало, что-то разрывалось на куски, что-то переламывалось пополам.

Бабушка пробовала задремать еще хоть на часок, но не могла. Она лежала долго в беспросветной темноте — ну прямо глаз выколи! А ребятам хоть бы что! Они не спали целые сутки, целые сутки провели на ногах и теперь посапывали на полу, угревшись друг подле друга под ватным одеялом, сшитым когда-то бабушкой из ситцевых лоскутков.

Слабый рассвет забрезжил на дворе, и бабушка встала и глянула в окошко.

Лет сорок подряд, с тех пор как поселились они в этом домике с дедушкой Христофором, бабушка Елена каждый день смотрела в окошко на бухту и на море, но никогда еще не видела подобного тому, что довелось ей увидеть сегодня. Черные волны гигантских размеров вбрасывались в бухту, и вода в бухте клокотала, как в кипящем котле. Вода уже залила всю набережную, а корабли, сорванные с якорей, сталкивались и расшибались, и обломки их носились по волнам. Где-то стреляли пушки, должно быть подавая сигналы о бедствии. Вдали, за бухтой, в море беспомощно моталось огромное транспортное судно, и стреляли, должно быть, с него. Ему грозила неминуемая гибель. Бабушка все это видела. Она не знала только, что на этом транспорте теперь находится взятый англичанами в плен начальник балаклавского гарнизона капитан Стаматин.

Вечером 1 ноября, накануне этой жестокой бури, капитан Стаматин был переведен из арестного дома на английский военный транспорт «Ливерпуль». Капитана Стаматина отправляли в Константинополь вместе с большой партией тяжелораненых солдат и офицеров из корпуса лорда Раглана. Второго ноября на рассвете транспорт должен был сняться с якоря. Но ветер еще ночью достиг силы полных двенадцати баллов, а на рассвете на транспорте лопнули якорные цепи, и судно вылетело пулей из бухты в открытое море. В одно мгновение на транспорте оказались сломанными все мачты и сорван руль. Обрушившаяся на судно волна смыла с верхней палубы всех вахтенных матросов вместе с вахтенным офицером. Корабль стал игрушкой волн и ветра.

Капитан Стаматин оставался в отведенной ему каютке на носу корабля. Все, что было в каютке, расшвырялось килевой и бортовой качкой в разные стороны, и на капитана Стаматина упал сверху, развеяв густую пыль вокруг, пробковый спасательный пояс. Капитан Стаматин подумал, что, может быть, это сама судьба посылает ему орудие спасения от смерти и плена, и стал прилаживать на себе пояс и завязывать позади тесемки. Едва он управился с этим, как волна пробила иллюминатор и вода хлынула в каюту. Стаматин недолго думая открыл дверь и полез куда-то наверх.

Он очутился на батарейной палубе транспорта, и его сразу чуть не убила ринувшаяся на него пушка. Сорвавшаяся с привязи, она, как бешеная, носилась из стороны в сторону, в зависимости от того, куда кренилось судно. Пушка уже вышибла закрытые ставни в амбразуре и словно только и ждала появления капитана Стаматина, чтобы броситься на него. Но судно неожиданно дало обратный крен, и пушка рванулась обратно. Капитан Стаматин мигом забился в закуток за поворотом между лестницей и стенкой, куда не добиралась взбесившаяся пушка. И все, что творилось на море и в бухте, сразу открылось капитану Стаматину сквозь открытую амбразуру.

— Ишь, как бунтует, разыграй-царевич! — сказал капитан Стаматин и даже как будто улыбнулся.

Бедствие было велико, но оно не печалило капитана Стаматина. Он хотел, чтобы ветер дошел до крайнего неистовства, волны поднимались еще выше и море расступилось и сразу проглотило в своей пучине все эти корабли, и фрегаты, и корветы, и пароходы… Все они вломились полтора месяца назад в тихую Балаклаву и всё развеяли там, как солому.

Еще одна пушка сорвалась тем временем с лопнувших канатов, и уже две пушки носились теперь словно в паническом ужасе по батарейной палубе из конца в конец, налетая одна на другую. Капитан Стаматин слышал где-то близко вопли раненых и командные выкрики на непонятном ему языке и полез еще выше. По дороге он снял со стенки спасательный круг и надел его через плечо. Едва он выбрался на верхнюю палубу, как его подхватила налетевшая волна, взмыла с ним высоко вверх… и он полетел, как щепка, с волны на волну, с волны на волну и захлебнулся в тяжелой, черной, мутной воде.

Когда ребята проснулись, было уже совсем светло. Вся черепичная крыша с домика была сорвана. Дождь и град хлестали в разбитое окошко, и вода с подоконника стекала на пол.

— Ветер двенадцать баллов, — сказал Мишук.

— Шторм, — откликнулся Жора.

— Ураган, — поправил Николка и подбежал к окну.

Над бухтой носились сорванные с домов крыши, полотнища парусиновых палаток, кубы прессованного сена, корзины, мешки, бревна, доски… Мачты на кораблях раскачивались, как пьяные. Они с треском переламывались, и обломки их подхватывал ветер. А в море близ берега огромный военный транспорт швыряло по волнам, как скорлупку, и на судне не было ни мачт, ни кормового флага; должно быть, не было уже и руля. Это был английский военный транспорт «Ливерпуль», с палубы которого только что сорвался в море капитан Стаматин.

Николка заявил, что в такую погоду и думать нельзя пускаться в обратный путь: надо подождать, пока утихнет.

— А постояльцы бабушкины вернутся из штаба — нас увидят… — возразил Жора и даже к окошку подошел поглядеть, не поднимаются ли по тропинке на гору усачи с красными якорями на синих куртках.

— А мы скажем, что только на минуточку забежали к бабушке, — успокоил Жору догадливый Николка. — Мы им тоже скажем, как вчера дуралею этому с одеялом: «Мэ-э!» — козу искали.

Это понравилось ребятам и бабушке Елене тоже понравилось. А Мишук опять стал лягаться, как вчера, и прыгать и чесать ногой у себя за ухом. Все смеялись и ждали, когда утихнет буря.

Однако время шло, а буря не утихала. Бабушка заткнула разбитое стекло подушкой, но подушка быстро намокла, и с нее струйкой потекла на пол вода. Бабушка подставила таз, и вода со звоном стала падать и накапливаться в тазу. Скоро всем захотелось есть, а бабушка, как и вчера, не знала, что делать. Николка снова стал убеждать бабушку взять немножко у постояльцев, и Мишук с Жорой тоже уговаривали бабушку. И они рассказали бабушке про матроса-героя Петра Кошку. Кошка бы уж так не оставил: все бы съел до крошечки, а неприятелю оставил бы шиш. На то война! А так что же получается? Неприятель будет обжираться, а русские станут помирать с голоду? Кто же тогда будет Севастополь защищать, и вылазки делать, и дедушку Христофора лечить в госпитале? И тогда дедушка Христофор совсем умрет.

Бабушка Елена замахала руками: она не хотела, чтобы дедушка Христофор умирал. И она бросилась к полке, снова отщипнула из банки волоконце мяса, взяла из мешка одну галеточку и опять раздула на шестке огонь.

Буря не утихла и к вечеру, и все волей-неволей оставались на месте и ждали, что вот-вот вернутся с дежурства усачи.

— Хоть бы их водой захлестнуло в их проклятом штабе! — буркнул Николка.

Но бабушка покачала головою и сказала, что грех так говорить.

— И вовсе не грех, — стал спорить с бабушкой Николка. — Дедушка Перепетуй говорит, что все они разбойники, пришли сюда нас мучить. И Нахимов тоже сколько раз говорил на пятом бастионе, где мой тятя: «Братцы! Прогоним врага с родной земли, сбросим его в море». Это значит, чтобы он там захлебнулся, враг. И всё.

Сказав это, Николка вышел в сени взглянуть, не возвращаются ли усачи из штаба.

Он приоткрыл дверь на улицу. Ночь была там безмерна и словно полнилась конским ржаньем. С бухты ли шел этот рык, яйла[58] ли гудела? Все же ветер немного ослабел, а на улице было бело от нападавшего снега.

Николка постоял, поглядел, послушал, как рычит и корчится ночь, и вернулся в дом.

Ребята решили не ложиться. Может быть, утихнет еще хоть немного, и тогда они сразу тронутся в путь.

— Ветер восемь баллов, — сказал Мишук, прислушиваясь к свисту: вью-вью-у-у!

— Восемь, больше не будет, — подтвердил Николка.

— Пошло на убыль, — добавил Жора.

И все согласились, что пошло на убыль и надо собираться в дорогу.

Уже и с потолка пошло капать, и штукатурка стала отваливаться большими кусками: снегу-то ведь навалило прямо на чердак!

Жора вспомнил, что у дедушки была тележка, в которой он возил на базар рыбу. Надо было захватить с собой эту тележку, а то у бабушки ноги пухнут; как ей с больными ногами такую дорогу пройти? И Жора пошел в сарай искать тележку.

Светало. Ветер дул ровно, и сила его была теперь не так велика. Таял снег, стекая вниз с горушки. Вода с набережной сошла обратно в бухту, и вся набережная была завалена обломками разбитых кораблей. По всей Балаклаве бродили люди с зажженными фонарями, собирая, что уцелело от страшной бури второго ноября.

Сарай, как и дом, стоял без крыши, которую тоже снесло ветром. Но тележка в сарае была на месте, полная пустых рогожных кулей. Жора стряхнул с кулей снег и выкатил тележку из сарая.

Все вышли на улицу.

— Четыре балла, — сказал Мишук.

— Четыре, — согласился Николка и взял с тележки совсем еще новый куль.

Пока бабушка Елена укладывала в тележку какие-то свои узелки, Николка вернулся в дом и набил весь куль продуктами. Все поместилось в куле, и шиш остался на полке. Мясные консервы, галеты, сахар, крупа, вино — все проглотил бездонный Николкин куль.

«Пусть-ко попостятся, гады! — злорадствовал Николка, завязывая куль поднятой с полу тесемкой. — Небось всё бабушку морили голодом, а нынче и сами без обеда останутся».

Надо было торопиться, а то как бы в самом деле не нагрянули усачи. Николка незаметно сунул куль с продуктами в тележку, и все стали спускаться с горушки.

Было очень скользко. Снег стаял, но на тропинке еще не просохло. Жора и Мишук поддерживали бабушку, а Николка тащил тележку.

Буря наделала столько хлопот неприятелю, что никому не приходило в голову о чем-нибудь расспрашивать каких-то мальчишек и старушку. Ребята выбрались вместе с бабушкой за город и пошли берегом моря той же тропой, по которой третьего дня пришли. Они узнали место, где их остановил тогда вражеский солдат, закутанный в одеяло. И всем им стало весело при воспоминании о том, как они одурачили этого болвана, тыкавшего своим штуцером в набитый сеном мешок.

— Мэ-э! — протянул Мишук.

И Николка с Жорой, забавляясь, стали ему вторить. Но в это время чей-то слабый голос донесся к ним из-за кизилового куста:

— Ой!.. то самое… Есть тут кто-нибудь? Русские люди…

Все остановились, и Николка с Мишуком, оставив бабушку с одним Жорой, бросились к кусту.

За кустом лежал заросший щетинистой бородой старик в изодранном и запачканном грязью офицерском мундире. Старик был обвязан пробковым поясом, а через плечо у него был продет спасательный круг. Лицо и руки у старика были в синяках и царапинах, а на лбу пламенела большая багровая, шишка.

Старик пошевелил пересохшими губами и произнес:

— Детки, спасайте меня, спасайте капитана Стаматина…

И закрыл глаза.

Мишук и Николка кинулись за бабушкой и за тележкой, и бабушка слова не могла вымолвить от удивления. Капитан Стаматин содержался в арестном доме, потом рассказывали, что его отправляют в Константинополь, и вдруг такой случай!

Жора бегал за водой к морю; Мишук снимал с капитана Стаматина круг и пояс; Николка развязывал куль и вынимал оттуда одно за другим: вино, галеты, сахар… Бабушка Елена только покосилась на Николку, но на этот раз ничего не сказала. Она принялась обмывать капитану Стаматину лицо и приводить полумертвого старика в чувство. Бабушка влила капитану в рот вина с полбутылки, и капитан сразу порозовел весь и даже улыбнулся. А когда бабушка стала пихать ему в рот намоченные в вине галеты и кусочки консервированного мяса, старик открыл глаза, присел и стал закусывать с большим аппетитом. Насытившись, капитан Стаматин рассказал своим спасителям, как это все с ним произошло и как морская волна накатилась с ним на берег. Обессиленная, она стала откатываться обратно в море и оставила капитана Стаматина на берегу в зарослях кизила.

Но что может сотворить судьба с человеком! Похоже, что после бури несчастному капитану совсем память отшибло. Еще полтора месяца назад бабушка Елена видела капитана Стаматина на балаклавском плацу. Ну, прямо — орел! В глазах огонь, грудь колесом… Правда, капитану Стаматину шел восьмой десяток, и грудь у него была выкачена колесом только потому, что в Севастополе военный портной Ерофей Коротенький не скупился в таких случаях на вату. Но все же приятно было смотреть на военного человека, который прохаживался вдоль фронта своей роты и вдруг оглушал и плац и бухту раскатистой командой:

— Ба-ррабанщи-ик!.. Горр-ни-ист!..

Или:

— Сборр к зна-мени-и!.. то самое… Прравое пле-чо!..

Вся Балаклава собиралась смотреть, когда капитан Стаматин выводил по праздникам свою роту на плац. А теперь — увы! — на что смотреть? Перед бабушкой Еленой был дряхлый старичонка, который все еще воображает невесть что.

Капитан Стаматин рассказывал историю своих злоключений, все порываясь вскочить и броситься на невидимого врага. А бабушка Елена, глядя на капитана, предавалась своим печальным размышлениям.

Между тем выглянуло солнце, дорога обсохла… Тогда решено было всем, вместе с капитаном Стаматиным, двигаться дальше, не теряя времени. Но капитан Стаматин после всего пережитого только и смог, что выбросить ногу и отвести руку. Это, однако, не подвинуло его вперед ни на шаг. Ребята и бабушка тоже — все они стали упрашивать капитана Стаматина сесть в тележку. Но капитан наотрез отказался. Он даже обиделся, заявив, что он не какой-нибудь несчастный инвалид и все знают, как он храбро защищал Балаклаву. Приосанившись, он тут же скомандовал:

— Смирно! Застрельщики впереди, обоз в арьергарде! То самое… Шагом марш!

Жора, Мишук и бабушка вышли вперед, а Николка потащил тележку вслед за ними. Капитан Стаматин стал снова выбрасывать ногу, но от этого попрежнему получался не марш вперед, а шаг на месте.

«Этак нам и в год до Севастополя не добраться», — решил Николка, наблюдая тщетные усилия капитана Стаматина сдвинуться с места.

И Николка, остановившись, принялся снова уговаривать капитана сесть в тележку.

По словам Николки, на всех бастионах всем было известно, что капитан Стаматин герой. И Павлу Степановичу Нахимову это тоже известно. И Меншикову и Истомину — всем, всем известно, что капитан Стаматин не хуже Казарского. Казарский на маленьком бриге отбился в 1829 году от двух турецких кораблей, а капитан Стаматин с одной ротой отбивался от целого корпуса. И капитану Стаматину, наверно, поставят памятник в Севастополе, и это даже очень просто, потому что Казарскому уже есть памятник.

Капитан Стаматин во все глаза глядел на бойкого мальчишку и ладонь к уху приложил, чтобы лучше слышать… То, что он, капитан Стаматин, храбрый офицер и честно выполнил свой долг, в этом он не сомневался. Но чтобы памятник ему поставили в Севастополе, это ему не приходило в голову.

Сказав о памятнике, Николка перешел на другое.

Хотя, говорил Николка, капитан Стаматин и герой и ему поставят памятник, но капитан Стаматин теперь человек раненый: он весь исцарапан, и шишка у него на лбу такая, какой Николке никогда не приходилось видывать ни у кого из мальчиков во всей Корабельной слободке. И в других слободках — в Артиллерийской, в Цыганской, в Карантинной, даже в Каторжной — нигде в Севастополе ни у кого никогда еще не было такой шишки, и такая шишка может быть только у тяжелораненого. А тяжелораненые никогда не ходят пешком: их либо переносят на носилках или же перевозят в повозках, полуфурках, тележках. И дабы окончательно убедить капитана Стаматина, Николка, вспомнив матроса Кошку, добавил, что перевозить тяжелораненых в тележках полагается по всем статьям морского устава.

И памятник, и действительно исключительных размеров шишка, и морской устав — все это так подействовало на капитана Стаматина, что он полез в карман, достал оттуда тряпочку и несколько раз высморкался. Глаза у него набухли, нос покраснел, и, всхлипнув, он повалился в тележку. Николка, не теряя ни минуты, сразу потащил ее за оглобельки, а Мишук стал подталкивать сзади. Жора поддерживал бабушку. Дело пошло бы у них очень споро, но дорогу время от времени преграждали всевозможные предметы, выброшенные на берег вчерашней бурей. И не только вещи, исковерканные и разбитые, преграждали им путь, но и трупы матросов в синих куртках с красными якорями и трупы лошадей, верблюдов и мулов. Впрочем, тропа спустя некоторое время стала удаляться от моря, и останавливаться приходилось иногда только из-за упавшего на дорогу каштана или тополя. Все же у деревни Алсу пришлось и дольше задержаться. Здесь капитан Стаматин по требованию Николки вывернул свой мундир наизнанку и залез в тележку под рогожи. Пока капитан Стаматин возился с этим, Николка ползком подобрался к часовне, где стоял турецкий пикет. Но турок там уже не было, часовня полна была конского навоза, а образа были все изрублены в щепы. На пороге валялась с размозженной головой желтобрюхая змея.

Когда Николка вернулся к своим, у капитана Стаматина один нос торчал из-под рогожи.

— Лево руля![59] — скомандовал Мишук Николке, когда тот снова ухватился за оглобельки.

— Есть лево руля! — весело откликнулся Николка.

Взяв лево руля, он мигом раскатил тележку по скату. Мишук едва успел ему крикнуть:

— Так держать!

Но Николка уже не откликался. Он летел вместе с тележкой вниз по скату, ветер свистел у него в ушах — только свист, и ничего больше, — так что даже вопли капитана Стаматина в тележке Николка принимал за свист и вой ветра в корабельных вантах.

Неожиданно на пути у Николки выросли два порядочных камня. Николка мгновенно решил взять препятствие с ходу и прянуть поверх рифов, не убавляя парусов. И он перемахнул через камни вместе с тележкой.

Раздался треск, и еще громче завопил капитан Стаматин, подкинутый высоко кверху. Тележка вырвалась у Николки из рук, и всё — тележка, Николка и капитан Стаматин — полетело в колючий кустарник, разросшийся вдоль тропы.