Корабельная слободка

XXXVI Встреча под старым кленом

Так прошло несколько минут.

Николка переводил глаза с одного гроба на другой, с разбросанных по всему подполью костей на оскалившийся посреди них череп, с бабушки Елены на капитана Стаматина. И вдруг встрепенулся Николка, поднял повыше зажженный огарок, вытянул голову вперед. Между двумя гробами, в кирпичной стене, чернело большое пятно. Что бы оно такое было? Николка чуть дыша сполз по лестнице вниз и, стараясь не наступать на кости, подобрался к тому, что густо чернело между гробами, низко, у самой земли.

Это было отверстие, отверстие, пробитое в кирпичной кладке неизвестно для чего. Может быть, там старый тайник, кем-то уже открытый и, без сомнения, очищенный; а может быть, подземный ход, лаз — но куда?

Мишук и Жора попрежнему оставались на лестнице, вцепившись один в другого, и не сводили глаз с Николки. Они видели, как Николка погрозил им пальцем, потом приложил тот же палец к губам… И они поняли: молчок, мол, тихо, ни гу-гу. Николка стал после этого уменьшаться в размерах и пропал, словно ушел в стену в том месте, где она чернела большим полукруглым пятном. И тотчас в подполье стало снова непроглядно темно.

Но все это только показалось Мишуку и Жоре в подполье с гробами при слабом свете воскового огарка. Николка в размерах не уменьшался, он только опустился на корточки и полез в отверстие в стене, вытянув вперед руку с зажженным огарком.

Сначала Николка очутился словно в русской печке. Над ходом был выведен полукруглый свод, и кирпичи вверху были покрыты сажей или копотью. Николка полез дальше и скоро заметил, что свода больше нет и над головой у него сырая — верно, от прошедшего ливня — земля. Огарок догорал в руке у Николки, но это не печалило его. Огарков этих с ним в кармане портков был полный запас, и пачку спичек он ощущал у себя за пазухой вместе с трубкой и кисетом, раздобытыми на берегу Черной речки в первый же день. Увлеченный своей задачей, Николка попрежнему не чувствовал, как растопленный воск обжигает ему руку. Но вот пламя вспыхнуло, затрещало, и огарок погас. И сразу стало темно и черно, словно утонул Николка в чернильной реке.

Только постепенно, очень медленно начало что-то обозначаться впереди, бесформенное и бесцветное, похожее на гигантскую медузу. Она была во много раз больше тех, что вылавливал Николка руками, купаясь в Большой бухте. Но, бесцветная, она довольно скоро посерела, потом приобрела голубой цвет, и — чего Николка, во всяком случае, никогда у медуз не видывал — у нее появился глаз, круглый и светлый, и она принялась лукаво подмигивать Николке.

— Звездочка, — догадался Николка. — Это ж звездочка! — чуть не крикнул он, поняв, что ход из подполья с гробами и черепом ведет на вольную волю, где небо и звезды, и ветер, и мать в Севастополе, и тятька на пятом бастионе… — Звездочка, шептал Николка как зачарованный. — А вон и другая… глянь-ко — третья… Ах, ты!

И, не зажигая нового огарка, Николка, как змея, подтянулся дальше, и скоро голова его торчала наружу, в отверстии, которым кончался ход.

То, что Николка увидел, не порадовало его. Под часовней, в лощинке, горел костер. У костра, боком к Николке, сидел на земле человек, обнаженный до пояса, с сорочкой, разостланной у него на коленях. Судя по тому, как человек этот поминутно дергался, то припадая к сорочке, то выпрямляясь и растирая что-то между пальцами, — он занимался ловлей блох. И тут же рядом были брошены красная английская куртка, медная каска с волосяным султаном, карабин на ремне и палаш. С ногой, привязанной к поводу, бродил по ту сторону лощинки неразличимо каких мастей конь.

Николка вертел головой, словно она была у него на шарнире. Он долго высматривал, нет ли тут еще солдат, кроме этого, который охотился за блохами. Но, думал Николка, были б еще солдаты, были бы еще и лошади, помимо той, которая паслась невдалеке, переходя с места на место, припадая на одну ногу — должно быть, на ту, к которой привязан был повод. Решив так, Николка вытянулся из подполья весь.

Чем было взять этого охотника за блохами? Если бы у Николки был с собой хотя перочинный нож… Николка пожалел даже, что так опрометчиво подарил бабушке Елене медное кадило. Оружие самое подходящее. Подкрасться сзади, раскачать на цепочках и — рраз! — обрушить эту тяжесть на голову блохолову. Впрочем, Николка тут же отверг эту мысль. Во-первых, где все же теперь кадило? Ползи за ним в подполье, когда обстановка складывается так, что нужно действовать безотлагательно. А кроме того, кадило можно было считать оружием, производящим слишком много шуму: крышка стучит, цепи бренчат…

Не зная еще точно, на что он решится, Николка стал подползать к костру, однако так, чтобы подобраться к блохолову сзади. Николка полз… С каждой минутой ближе костер, еще ближе… Лошадь по ту сторону ложбинки подняла голову и, навострив уши, заржала. Николка остановился, огляделся и увидел на земле, вправо от себя, какой-то чурбан. Находка была кстати. Прихватив ее, Николка пополз дальше и снова остановился, распластавшись на земле. Блохолов откинулся от своей сорочки и, подобрав сучок, стал им чесать себе спину. Николка был теперь так близко, что даже разглядел у блохолова шрам на спине и рыжие волосы на лопатках, густые, как у сеттера.

Блохолов, почесав себе спину левой рукой, взял сучок в правую, но сразу выронил его и хлопнул ладонью по сорочке. Он склонился над ней всем корпусом: должно быть, редкий по величине экземпляр блошиного царства попался ему… Блохолов ничего другого не видел, ничего не слышал… А Николка тем временем выпрямился, наметился, напружился и с чурбаном в вытянутых руках упал на блохолова.

Чурбан, как и рассчитал Николка, обрушился блохолову прямо на затылок. Что-то шмякнуло при этом, что-то хрипнуло и сразу затихло. Снова заржала лошадь, а блохолов так и остался склоненным над своей сорочкой.

Подхватив с земли карабин и палаш, Николка отбежал с ними к часовне. Он остановился там на минуту, прислушался, вгляделся… Было тихо, ниоткуда никаких звуков; мигали вверху звезды, припал к своей сорочке и оставался недвижимым блохолов. Николке и пяти минут не потребовалось, чтобы в кладовке разметать над люком доски и с помощью Жоры и Мишука извлечь из подполья капитана Стаматина и бабушку Елену. Капитан, по старой привычке, пробовал было дать команду в связи с обнаружившейся ночной тревогой, но все же позволил вывести себя из подполья, откуда он потащил за собой очень понравившееся ему бабушкино одеяло. Обоих — капитана Стаматина и бабушку — ребята устроили в стороне, позади часовни, а затем принялись за блохолова.

Вместе с зажатой в руке сорочкой, в которой притаились все не пойманные еще блохи, блохолов был перетащен в часовню. Похоже было, что Николка не убил его чурбаном, а только сильно оглушил. Тем скорее надо было покончить с этим, так, чтобы следов не оставалось. И ребята, недолго размышляя, спустили блохолова в подполье и закидали люк досками. А потом Николка бросился в кусты за тележкой. Скорей, скорей надо уходить отсюда, всем уходить, не оставляя и следа. Пусть подумают англичане, что блохолов перебежал к русским или что его чорт съел…

Но Николка успел уже раз десять обшарить все кусты, а тележки нигде не было. Николка твердо помнил, что он поставил ее здесь вот, за обрывом, и еще закидал ветками… Но ветки лежали на земле, а тележка словно в землю ушла. И Мишук тоже принялся искать тележку…

— Николка, Николка!

Жора уже давно кликал Николку, который пропадал где-то в кустах. Но Николка весь ушел в поиски пропавшей тележки.

— Николка! — наконец услышал он и высунул голову из кустов. — Мишук!

Мишук тоже выглянул.

— Сюда… Николка… Мишук!

Николка и Мишук подбежали к Жоре, извлекшему что-то из груды тлеющих угольев. Это было обгоревшее колесо от тележки, которое Николка давеча бросил в лужу, чтобы оно там разбухло. Отсыревшее, оно, очевидно, не сразу поддалось огню. А все остальное… Кроме этого колеса, ребята нашли под угольем четыре железные чеки и шкворень, тоже железный. А все остальное пошло блохолову на костер и сгорело дотла.

Время шло, надо было немедля уносить отсюда ноги. Николка только зубами заскрипел, когда увидел, что сделал с тележкой блохолов. Как же теперь без тележки? Капитан Стаматин хоть и пыжится, хоть и хорохорится, а стал совсем плох. Да и с бабушкой Еленой не намного легче.

— Убить его мало, гада блохастого! — сказал Николка, стиснув кулаки. — Сколько в часовне навалено досок! На сто костров хватит. Так нет же! Тележку ему надо было сжечь. У, чтоб тебя в подполье блохи загрызли!

Чем-то теплым обдало в эту минуту Николку по затылку и голове, словно банным паром чуть пыхнуло. Николка вздрогнул и обернулся.

Позади него стоял конь золотисто-рыжей масти с поводом, прихваченным к ноге, конь блохолова. Шерсть у коня лоснилась, грива низко свисала, хвост был завязан узлом. На таком коне Николка доскакал бы до Севастополя в полчаса. Но не для себя он был теперь нужен Николке.

Николка погладил коня по храпу. Лизнув руку Николке, конь принялся обнюхивать у него голову.

Седло желтой кожи было брошено тут же. Николка улыбнулся. Не в тележке, так верхом! Наверно, капитану Стаматину верхом даже поспособнее будет. И бабушку Елену можно пристроить позади, на крупе коня.

— Живо, живо! — крикнул Николка. — Собирай все, а я оседлаю рыжего.

Николке не стоило труда разобраться в седле, во всех этих пряжках и застежках; он умел отличить чепрак от потника и нагрудник от пахвы. В Севастополе Николка перевидал и коней и седел, никогда бы не спутал киргизскую лошадь с донским маштаком, видал ротмистра Подкопаева на арабской кобыле в английском седле. Ребята еще не увязали пожитков, а Николка уже подвел капитану Стаматину оседланного коня.

Оседланный конь произвел на капитана Стаматина необыкновенное действие. Старик, вспомнив, должно быть, лихую молодость свою, сразу взбодрился, выпятил грудь и без посторонней помощи поднялся на ноги. Он даже вдел ногу в стремя, и Николка очень проворно подсадил его, а Мишук перекинул ему другую ногу через седло.

«Трубач, труби сбор к знамени», — хотел было скомандовать капитан Стаматин, но сразу осекся, потому что ребята, накинув коню на круп бабушкино одеяло, мигом взгромоздили на него и самое бабушку.

Капитан Стаматин почувствовал, что бабушка сзади крепко обхватила его обеими руками и ни за что теперь не отпустит.

— Мда, — произнес капитан Стаматин.

И подумал при этом, что хорошо вот — ночь теперь на дворе. А увидел бы кто-нибудь капитана Стаматина среди бела дня в такой позиции — и пропало все: и честь и слава. Сообразовавшись с этим, капитан уже не отдал никакой команды. Тем более, что, в довершение всего, ему подкинули и рогожный куль. Позади бабушка, впереди куль! Впрочем, против куля капитан Стаматин, собственно, не стал бы возражать. Наоборот, ему даже приятно было слышать, как что-то там внутри, в куле, булькает, шуршит и позвякивает.

Николка повел коня за повод, а Мишук и Жора шли по сторонам, поддерживая капитана Стаматина и бабушку Елену. Кроме того, ребята волокли каждый что мог. У Николки на плече висел карабин, а рука была продета сквозь завязки в кошеле. Там, в кошеле, снова поместились клетчатая юбочка шотландца, его шапка и башмаки на пряжках… Жора тащил палаш блохастого, Мишук — его медную каску.

Не успел еще Николка вывести коня на тропу, как бабушка Елена забеспокоилась.

— Кадило! — сказала она. — Ой, Жорженька! Турки, турки придут…

Бабушка очень боялась, что придут турки и, найдя кадило, осквернят его: наплюют в кадило или как-нибудь иначе напакостят. Турки всегда так — в христианских храмах творят невесть что и с иконами, и с кадилами, и с другими священными сосудами… Бабушка до того разволновалась, что и за капитана Стаматина перестала держаться.

— Кадило здесь, бабушка, вот оно, — сказал Мишук и даже как-то брякнул цепочками, так что бабушка Елена сразу успокоилась.

Кадило в самом деле было с Мишуком. Обернутое в холстинку и упрятанное в каску блохолова, оно уместилось там как нельзя лучше.

А тем временем шла ночь, звезды перемещались в небе, но сколько осталось до рассвета, никто сообразить не мог. Впрочем, в ноябре-то ведь светает поздно, а до Севастополя осталось каких-нибудь верст десять. Ночью, в темноте, легче проскользнуть, так, чтобы не быть замеченными с Федюхиных гор. Но тут опять, как нарочно…

Путники уже протянулись мимо Трактирного моста, из осторожности оставляя его от себя далеко влево, и увидели на противоположном берегу Черной речки, на Федюхиных горах, множество огоньков.

— Французы, — заметил Николка. — Не спят, окаянные! Должно, кофей варят.

— Кофей? — спросил Жора. — Вот гады!

— Французы! — встрепенулся капитан Стаматин. — Кофей… А? что? где?

И он рванул правую руку к левому боку, где у него обычно была сабля. Но теперь на левом боку у капитана Стаматина не было даже кортика.

— Мда, — сказал он, вспомнив, что саблю свою он, под давлением жестоких обстоятельств, вынужден был полтора месяца назад самолично передать английскому главнокомандующему лорду Раглану.

И заныло у капитана Стаматина сердце, и на глазах навернулись слезы. Ах, старый он стал, вся сила иссякла, и память должно быть, отшибло, когда волна выкинула его на берег в кусты кизила. А конь… Хром он, что ли? Все время припадает на правую ногу — чем дальше, тем пуще. Капитан Стаматин еле в седле держится. Собственно, не он держится, а бабушка Елена его держит, и Жора с Мишуком поддерживают, а то бы Елизар Николаич давно из седла вывалился, хлопнулся бы оземь, как старая тыква.

Да, золотисто-рыжий конь, захваченный у блохолова, был хром. Николка заметил это, как только они выбрались на тропу. «Не потому ли, — думал Николка, — блохолов и отбился от отряда, костер там развел в ложбинке у часовни и принялся на досуге блох ловить и вшей давить?»

— Как нарочно, — шептал Николка, стиснув кулаки, — как нарочно! Колесо рассыпалось, потом тележку сжег этот чорт блохастый… А теперь здравствуйте — конь охромел! Ну, погоди ж ты! — погрозился Николка, сам не зная кому.

Николка все же думал, что, переберись они на левый берег речки, они потом, во всяком случае, могли бы как-нибудь продвинуться до Килен-балки. А там уже все равно что дома: по обеим сторонам балки хутора, сады… Но французы почему-то молчали, молчали, а теперь принялись сыпать светящиеся ядра. Летит такая штука, где шлепнется — еще неизвестно, а свет от нее — на всю долину, мертвый, зеленоватый, будто десять тысяч серных спичек зажгли сразу. Где тут речку вброд переходить! Пришлось даже, не мешкая, всем смахнуться с тропы долой вправо и двигаться дальше вовсе без дороги, пробираясь глухими балками и продираясь сквозь кусты. Но тут рыжий окончательно перешел с четырех ног на три и двинулся таким аллюром, что капитан съехал вправо, бабушка — влево, и если бы не Жора с Мишуком, оба седока грохнулись бы оземь и рассыпались на части.

— Тпру! — крикнул Николка, выпуская из рук повод.

Николка опустился на колени, чиркнул об рукав спичкой… Копыто у коня было все в крови.

— Крышка, дальше не пойдет, — решил вслух Николка. — Ух, чтоб тебя! Не одно, так другое…

И капитан Стаматин, и бабушка Елена, и Мишук с Жорой — все сидели на земле и молчали. Один Николка метался из стороны в сторону, ерошил себе волосы, десять раз принимался осматривать у коня поврежденное копыто и десять раз повторял одно и то же:

— Крышка! Теперь крышка, братишечки! Ни коня, ни телеги… Господин капитан Елизар Николаич, крышка, говорю!

Елизар Николаич не возражал: он сам видел, что дело дрянь.

В синем небе зеленоватые звезды собирались в стаи, и мигали, и. подмигивали, словно ожидая, что из всего этого получится. Николке казалось, что звезды смеются над ним, особенно вон та, глазастая, что собрала вокруг себя целую кучу звездной мелюзги.

— Тьфу! — сплюнул Николка. — Погоди же! Мишук, Жора…

Ребята, все трое, отошли в кусты и долго шептались там. Потом Николка притащил парусиновый кошель и добыл оттуда полный наряд шотландского стрелка. И снова напялил на себя юбку и куртку, гетры натянул и шапку нахлобучил. Прихватив с собой карабин, Николка пошел узенькой тропинкой и скоро пропал в темноте.

Расчет у Николки был простой: добраться до Корабельной слободки, разбудить Жориного дедушку Христофора и рассказать ему все. Пускай только дедушка Христофор раздобудет коня и повозку — в этом все дело. И чтобы вернее было, Николка вырядился шотландским стрелком. Увидят издали неприятельские солдаты, как на Николке колышется на ходу юбчонка, гетры белеют, вороньим гнездом шапка торчит, и не станут за ним гоняться либо стрелять по нему. А Николка и сам не даст маху, не пойдет на сближение с неприятелем — сиганет куда-нибудь в сторону или в ямке притулится. Ну, а встретятся русские, так Николке ж только этого и надо! И дедушку Христофора не придется будить. Сразу все бросятся выручать капитана Стаматина, и бабушку Елену, и Мишука с Жорой. Где ж это видано, чтобы русский русского не выручил, бросил в беде!

Николка шел, и звезды сверху чуть насмешливо наблюдали за ним, и где-то далеко-далеко брехали собаки и орали петухи. Перед рассветом, что ли, они разорались или это только полночь вещают они, первые ли это петухи или третьи, Николка не знал. Во всяком случае, он на востоке не заметил никаких признаков рассвета и надеялся еще затемно добраться до Корабельной слободки.

Чтобы сократить путь, Николка решил переправиться на левый берег. После ливня и от растаявшего снега речка была бурлива и полноводна, но найти брод все же Николке удалось.

Мальчик, оставив на себе одну короткую шотландскую куртку, оголился до пояса и вошел в воду. Она была очень холодна, колола, как спицами, и сводила Николке ноги, прямо-таки валя его с ног. Николка напрягал все силы, чтобы не свалиться в воду, и медленно брел в темноте, осторожно ступая по илистому дну, нащупывая ногами то камень, то какую-нибудь корягу. Вода сталкивала Николку с камней, и тогда ноги у него увязали в иле, а он снова выбивался на твердое место, высоко подняв над головой узелок с платьем, башмаками и карабином. Когда Николка вышел наконец на берег, то, тяжело дыша, сразу повалился в ивняк. Передохнув, Николка вытерся юбкой шотландца и все снова надел на себя. И пошел дальше.

Светящиеся ядра временами попрежнему заливали зеленоватым светом горы, бугры и далекие бастионы. Но Николка шел балкой, оставаясь все время в тени, и появлялся на поверхности только для того, чтобы бегом либо ползком перебраться из одной балки в другую. Он шел теперь по усеянному мелкими камешками дну иссякшего ручья, он знал эти места хорошо… Впрочем, было ли в окрестностях Севастополя такое место, которого Николка Пищенко не знал так же хорошо, как свой Гончий переулок в Корабельной слободке! Вот сейчас будет поворот, а за поворотом — большой камень и старый, раскидистый клен…

Но Николка не дошел до поворота, как услышал хруст и храп.

«Стой!» — мгновенно скомандовал сам себе Николка мысленно.

И остановился как вкопанный.

Николка до того никогда не держал в руках карабина, а теперь даже не знал, заряжен ли он. Но дать, если придется, неприятельскому солдату прикладом — на это Николку, конечно, хватило бы. Стиснув в руках ствол карабина, Николка поднял высоко приклад, чтобы пустить его в дело при первой же надобности. И так приготовившись, стал подходить к повороту.

За поворотом все было на месте: большой камень давно врос в землю на добрую половину, а рядом давным-давно вырос здоровенный клен. Но теперь как раз из-под клена и шел этот хруст и храп — то, что заставило Николку так насторожиться. Николка сделал еще шаг и различил под кленом повозку и коня — не коня, но и не быка и не верблюда. В повозке лежал русский матрос и, прикрыв лицо бескозыркой, заливался во все носовые завертки.

Николка от радости ошалел. Вытащив из-за пазухи спичку, он чиркнул ею о приклад карабина.

Повозка, в которой спал матрос, была как в сказке. Николка никогда подобной не видывал. Она вся была снизу доверху выкрашена масляной краской в три колера. За синей полосой шла белая, за белой — красная, а потом снова в том же порядке. Даже спицы в колесах были разноцветные: спица синяя, спица белая, спица красная… И на такой же образец через все колесо. А запряжен был в тележку действительно не конь, и не бык, и не верблюд.

Спичка в руке у Николки догорела, и он зажег новую. То, что было запряжено в тележку, повернуло теперь к Николке голову, и Николка увидел, что это лошадь, однако чем-то смахивающая на осла.

«Да это же мул! — догадался наконец Николка. — Во какой!»

У мула была на лбу трехцветная кокарда, и морда у него была засунута в холщовую торбу. Животное бодро встряхивало головой, набивая себе рот овсом из торбы и перетирая его затем у себя на зубах со смачным хрустом.

Но что тут случилось с мулом? Запах ли серной спички взволновал его или вид шотландского стрелка в полной форме так на него подействовал, но только мул почему-то вдруг перестал жевать, хлестнул хвостом, лягнул в передок повозки и как заревел:

— И-a, и-a, и-а!

Матрос в тележке мгновенно проснулся, смахнул с лица бескозырку, скользнул с повозки наземь… И у Николки горло словно петлей перехватило от неожиданности: перед ним сверкнул Петр Кошка, его лицо с приплюснутым носом, вся его верткая и гибкая фигура… Кошка, увидев в пяти шагах от себя шотландского стрелка с карабином в руках, сделал прыжок, вышиб у Николки из рук карабин, дал ему подножку, и не успел Николка опомниться, как он уже лежал на земле с косынкой во рту, с шапкой, нахлобученной на все лицо, и Кошка вязал его ремнем и веревкой по рукам и ногам.

Николка стал мычать и барахтаться, но Кошка, подняв его с земли, дал ему коленом в зад и швырнул в повозку. Для большей верности Кошка еще приторочил своего пленника веревкой к грядкам повозки и набросил на него мешок. Уложив в повозку Николкин карабин, Кошка снял с мула торбу.

— И-a, и-a, и-а! — закричал снова мул, недовольный тем, что у него отобрали торбу и вдобавок еще суют в рот удила.

— Поговори у меня! — сказал Кошка и щелкнул языком: — Но-о!

Тележка покатилась, подпрыгивая на буграх.