Корабельная слободка

XXXV Ночью в подполье

У тележки было сломано колесо, а капитану Стаматину сразу стало стрелять в поясницу: выстрелит, отдастся по хребту, отпустит немного, потом снова стрельнет.

— То самое… — пробормотал капитан Стаматин.

Он захотел сесть, но это далось ему не легко.

— Мда, — только и сказал он, стоя на четвереньках. — Мда, — повторил он, усевшись наконец у разлапистого держи-дерева.

На капитане Стаматине словно целые сутки горох молотили. Все ныло у злосчастного капитана: хребет и поясница, руки и ноги, и затылок, и загривок, и загорбок… А подле, в колючих кустах, ползал исцарапанный в кровь Николка. Далеко во все стороны разлетелось рассыпавшееся на части колесо. И Николка то тут, то там находил где втулку и обод, где ступицу со спицей. Хорошо еще, что куль с провизией был туго-натуго перевязан веревкой! Он был целехонек и каким-то образом, вывалившись из тележки одновременно с капитаном Стаматиным, очутился с ним рядом у того же держи-дерева. Как только капитан Стаматин пришел немного в себя, то сразу заметил, что куль лежит подле, цел и невредим. Это было настолько приятно капитану, что он даже попытался вступить с кулем в разговор.

— Родимый! — сказал капитан Стаматин, и слезы умиления навернулись у него на глазах. — Куманек! Весь тут? Неповрежденный. Ни раны, ни контузии. Не грех бы по такому случаю…

Однако что хотел тут предложить по такому случаю капитан Стаматин, осталось неизвестным. Как раз в это мгновение ему так стрельнуло в поясницу, что он взвыл даже. Скрючившись, он обхватил куль обеими руками и замер, боясь пошевельнуться. В таком положении его нашли Жора с Мишуком и бабушка Елена, которая шла очень медленно, но подоспела как нельзя более кстати. Она тотчас развязала куль и дала капитану Стаматину понюхать из бутылки, потом налила ему полный стаканчик. Капитан Стаматин выпил, крякнул и стал жевать какую-то галетку, поверх которой бабушка Елена положила ему ломтик консервированного мяса.

Вскоре из кустов выполз Николка. Он стал подбрасывать к опрокинутой тележке все, что ему удалось разыскать. И оказалось, что ни одна спица не пропала, завалившись где-нибудь в кустарнике: все было налицо. Налицо были и втулки, и ступица, и обод… Николка быстро собрал все вместе.

— Не пойдет, — сказал Жора, наблюдавший за Николкиной работой.

Николка и сам видел, что колесо получилось вихлястое, готовое снова рассыпаться при первом же обороте. Спицы все вошли в обод и в ступицу, и втулки вошли в гнезда, но закрепить все это было нечем.

— Пойдет! — тряхнул упрямо головой Николка. — Должно пойти.

Он стал оглядываться вокруг, соображая и все твердя:

— Должно пойти. Должно пойти и пойдет.

— Не, не пойдет, рассыплется, — снова заметил Жора.

Но на этот раз Николка ничего не ответил. Он встал и, прихватив с собой колесо, спустился по скату вниз. Там он швырнул колесо в лужу, полную дождевой воды. И, вымыв лицо и руки, вернулся к держи-дереву, подле которого хлопотала бабушка Елена и управлялся со своей галеткой капитан Стаматин.

О продолжении пути пока что нечего было и помышлять: в тележке не хватало колеса; капитану Стаматину нет-нет, а стрельнет в поясницу; у бабушки Елены распухли ноги. Но и на месте оставаться было опасно. По тропе, того гляди, мог проехать вражеский патруль, а компания подле держи-дерева с кулем своим и тележкой была вся на виду. Не лучше ли будет поискать укромного местечка где-нибудь у часовни либо в самой часовне?

Николка и Мишук побежали вниз к часовне, которая была попрежнему пуста. Они обшарили все стены и в одной обнаружили крохотную дверку, за которой была кладовка, чистая от конского навоза, но вся заваленная всякой всячиной: доски, медное кадило, церковные книги, полная корзина свечных огарков… И тут же — парусиновый кошель, в котором оказалась полная форма шотландского стрелка: красная куртка и пестрая клетчатая юбочка, башмаки с пряжками и белые гетры и огромная меховая шапка с пучком страусовых перьев. Николка сразу напялил все это на себя. Рукава ему пришлось подвернуть, а с шапкой ничего нельзя было поделать: она не только налезала Николке на глаза, но норовила закрыть ему все лицо.

Ребята продолжали шарить во всех углах и нашли еще складной нож со сломанным лезвием, пустую банку из-под мясных консервов и пачку серных спичек. В углу, едва прикрытый доской, чернел люк с приставной лестницей в темное подполье. Из подполья несло чем-то затхлым, и лезть туда у ребят не было охоты.

Бабушка, когда увидела издали Мишука с шотландским стрелком в клетчатой юбке, вся съежилась от страха, и Жора сразу загородил ее, чтобы не дать в обиду. А капитан Стаматин хотел прямо-таки превратиться в ничто и спрятал голову под куль с провизией. Но Жоре все же показалось странным, что вот шотландские стрелки все такие великаны и все белобрысые, и юбчонки у них коротенькие, а этот, что с Мишуком, и куцоваи, и смугловат, и юбка у него длинная, чуть не по щиколотки.

— Да это же Николка, Николка это! — вскрикнул Жора. — Ой, умру!..

И Жора бросился вниз, товарищам своим навстречу.

Он раз десять дернул Николку за юбку и перетрогал все медные пуговицы у него на куртке и все перья на шапке. Жора был прямо-таки счастлив, когда Николка подарил ему складной нож со сломанным лезвием и две серные спички. Медным кадилом Николка и Мишук решили порадовать бабушку Елену: наверно, бабушке зачем-нибудь в хозяйстве пригодится.

Впрочем, какая могла быть бабушке польза от такого не совсем обычного предмета? Ухи в кадиле не сваришь и оладушек не напечешь, и заместо самовара не пойдет оно.

— Ну, коли не так, — предложил Мишук, — бабушка сможет ходить с кадилом в байдарский лес по ягоды.

Но Мишук тут же взял свои слова обратно. Для ягод кадило было слишком мало, и бабушке таскать его в Байдарскую долину не было никакого смысла.

— Носись тут теперь с ним! — сказал Мишук и размахнулся кадилом, чтобы забросить его в кусты.

Но Николка не дал ему этого: бабушке, дескать, самой видно будет, какое дать употребление медному кадилу с крышкой и с шишкой на крышке и с тремя цепочками, чтобы при надобности раскачивать его направо и налево.

С Николкой было еще и колесо от тележки, выловленное из лужи и за какой-нибудь час размокшее и разбухшее. Ни одна спица не вихлялась больше, втулки крепко сидели в гнездах, колесо вполне годилось в дело.

— Теперь пойдет! — сказал торжествующе Николка. — Должно пойти.

Жора осмотрел колесо, постучал кулаком по ободу, перебрал все спицы…

— Теперь пойдет, — согласился он, возвращая Николке колесо. — Накинуть на ось, чеку вставить — и катай-валяй!

Николка снял с себя клетчатую юбочку и все остальное, что он надел из амуниции шотландского стрелка, и отнес бабушке Елене кадило.

Но бабушка Елена отнеслась к Николкиному подарку довольно равнодушно. Она взяла кадило, открыла крышку, потом вновь закрыла. И ничего не сказала, только цепочками задумчиво погремела. Завернув кадило в холстинку, она положила его подле себя.

Было уже поздно — день-то прошел незаметно, и столько было всего! Ноги у бабушки Елены стали совсем как два обрубка. А капитану Стаматину и вовсе не сладить было со своей поясницей: все стреляло и стреляло… Кое-как уложили его ребята в тележку и отвезли к часовне. Потом вернулись с тележкой обратно и отвезли к часовне бабушку Елену.

Ночевать стали в кладовке при часовне. Здесь на досках бабушка расстелила свое ватное одеяло из разноцветных лоскутков и еще набросала какого-то тряпья, кому что. И кто посапывая, кто похрапывая, а заснули все… все, кроме Николки.

Николка то ложился, то вскакивал и, неслышно ступая босыми ногами, пробирался на улицу. Там он обходил вокруг часовни, проверяя, на месте ли тележка, упрятанная в кусты, и замирал, прислушиваясь к звукам, которые рождала ночь.

Это были звуки, шедшие непонятно откуда: какой-то шорох позади, всплески крыльев где-то рядом, а то легкий треск, как от надломленного сучка, или чье-то бормотанье словно спросонок. И над головой у Николки тоже стоял невнятный шопот, будто там, вверху, в светлом небе, шушукались звезды.

И вдруг этот строй малых звуков, осторожных и приглушенных, был резко нарушен топотом копыт.

Николка вмиг снова очутился на крыльце часовни и вытянулся там, как струна.

Топот шел со стороны Байдар. На горе мелькнули было огни факелов и вмиг пропали за деревьями. А топот стал еще явственнее. И пятнадцати минут не пройдет, как всадники нагрянут в часовню.

Николка метнулся к тележке и стал выдирать ее из кустов. Но через минуту раздумал и снова затолкнул ее в кусты. Потом бросился в часовню и стал поднимать всех по очереди.

— Бабушка, вставайте! — шептал Николка задыхаясь. — Господин капитан Елизар Николаич, вставайте… Жора, Мишук…

— А? Что? — закричал капитан Стаматин. — Тревога? Где? Кто? Откуда?

И, попытавшись встать, сразу грохнулся обратно на пол.

— Барабанщик! — крикнул он снова, барахтаясь между досками, ничего не видя в темноте и не различая голоса Николки. — То самое… Барабанщик, ударь тревогу! Тревога-а!

— Елизар Николаич, тихо… господин капитан… — увещевал капитана Стаматина Николка.

Нащупав в темноте щетинистую бороду, Николка схватил капитана Стаматина за плечи и так тряхнул, что у капитана пошло стрелять куда только. Он мгновенно присмирел, и тогда конский топот стал слышен и в часовне.

Николка сообразил, что время упущено, и выбираться из часовни на улицу, чтобы там спрятаться где-нибудь в кустах, поздно. Пламя факелов уже играло на тропе по скату и отражалось желтым в медных касках всадников и белым в их длинных палашах.

Бабушка всхлипывала в темноте; капитан Стаматин повторял только: «мда»; а Жора с Мишуком подползли к раскрытой на улицу двери и ждали, что будет. Один Николка не оставался на месте. Он поминутно выбегал на улицу и, возвращаясь в часовню, метался там из угла в угол и в кладовку забегал, где были капитан Стаматин и бабушка Елена.

«Вот сейчас, — думал Николка, — нагрянут эти, в медных касках, и тогда все пропало».

Они всех завезут, куда ворон костей не заносил, и Николка больше никогда не увидит Севастополя и не будет ловить крабов под камнями в Большой бухте. А Николкина мать, поджидая его, будет плакать, лить горючие слезы, и, не дождавшись Николки, умрет с горя. И всё оттого, что Николка не слушался матери и по целым дням пропадал на бастионах и без спросу убежал из дому, в Балаклаву пошел с Мишуком и Жорой. И в Туретчине Николку будут мучить и огнем жечь, чтобы Николка стал турком. Но Николка лучше умрет, а в турка не перевернется никогда, хоть на куски его режь. И там еще видно будет: может быть, Николке удастся убежать из турецкого острога, даже наверно удастся…

— Ой! — вскрикнул от неожиданности Николка.

Доска, на которую он ступил, треснула у него под ногами, и он кубарем покатился куда-то вниз, в кромешную темноту. Там что-то сразу шарахнулось под ним, что-то пискнуло, и он сразу вспомнил, что под досками-то ведь был люк и лестница там виднелась в люке, лестница в подполье, куда он теперь провалился. Недолго раздумывая, Николка нащупал в темноте лестницу.

— Бабушка! Елизар Николаич! — позвал он, высунувшись из люка. — Скорей, скорей, не мешкайте! В подполье, все в подполье полезайте! Мишук! — крикнул он, уже выбравшись из подполья весь. — Давай сюда бабушку!

Мишук тоже вспомнил про люк в подполье и, не медля ни минуты, потащил бабушку Елену к люку. Николка с Жорой ухватились за капитана Стаматина и запихали его в подполье вслед за бабушкой. Капитан пробовал было сопротивляться, но силы в нем не было никакой, и он скользнул вниз по лестнице, как тюфяк, набитый соломой. Вслед за капитаном Стаматиным в люк полетели одеяло из лоскутков и прочие бабушкины пожитки, потом куль с провизией, а за ним в подполье шмыгнули Жора и Мишук. Вражеские кони уже закружились на площадке перед часовней, а в самой часовне заиграли зловещие отсветы — факелов и черные тени запрыгали… И только тут Николка, нырнув в подполье, накрыл над собою люк куском доски.

В подполье было гадко, липко, сыро. Крысы с визгом бросались из стороны в сторону. Слышно было, как тихо всхлипывает сквозь платок бабушка Елена. Тяжело, с присвистом, дышал капитан Стаматин. Ребятам под ноги попадались какие-то черепки и обломки — что такое, не понять было. Темень была в подполье — ни зги не видать! Но все сразу умолкло, бабушка перестала плакать, капитан Стаматин затаил дыхание, даже крысы как будто пропали куда-то. Вверху в часовне раздался топот шагов, звон шпор и бряцание оружия. Сквозь щель в доске, которою Николка накрыл люк, прорвался на один миг лучик света от факела и пропал. Сердитые возгласы, похожие на ругань, а вслед за ними раскатистый смех гулко отдались под сводами пустой часовни. Кто-то стал носками сапог разметывать доски в кладовке, и у Николки зашевелились на голове волосы. Он скрючился на верхней ступеньке лестницы у самого люка и готов был тотчас же скатиться вниз, если только доска, которою он накрыл люк, будет отброшена в сторону. Но случилось как раз обратное.

Николке слышно было, как на доску, прикрывавшую люк в подполье, упала другая доска, за ней — третья, потом еще и еще… Видно, целая груда досок уже нагромоздилась над люком, даже голоса наверху стали едва слышны.

— Хорошо! — шептал Николка. — А ну-ка, еще! Давай дальше!

И, словно по Николкиной команде, кто-то наверху лупил ногами по доскам и швырял их руками; и над люком, должно быть, досок этих уже выросла прямо гора.

— Валяй! — хихикал Николка, потирая в темноте руки. — Поддай еще, ногастый чорт!

Однако раз, другой, десятый, но ногастый чорт, орудовавший там, наверху, над головой у Николки, наконец не послушался Николкиного приказа. Зачем понадобилось ему переворошить там все доски? Что он там искал? И нашел ли то, что так старательно разыскивал, или, наоборот, убедился, что оставленного здесь уже теперь не найти? Но только он перестал работать руками и ногами и громоздить над люком доски одну на другую. Никодка еще прислушался к наступившей вдруг тишине и спустился по лестнице вниз.

Там тоже все замерло, все скорчилось там и притаилось. Одно только сердце у каждого гулко стучало в груди, и каждому хотелось, чтобы и сердце у него колотилось хоть немножечко тише. Но неожиданно в этой гробовой тишине…

Неожиданно в этой гробовой тишине не выстрел грянул, не бомба разорвалась… Это готовилось уже давно и только разразилось в эту минуту.

От сырости у капитана Стаматина давно стало щекотать в носу, и старик долго крепился, но, не выдержав, чихнул так, что крысы в панике снова повыскакали из своих нор и какими-то только им известными ходами бросились вон из подполья.

— Ах, чтоб тебе, старая корзина! — выругался Николка топотом.

Но это бы ничего, если бы капитан Стаматин чихнул, утерся и успокоился. Так нет же!

— Чихи-чихи! Ап-чхи, ап-чхи!.. — только и гремело в подполье, только и разрывалось, только и отдавалось эхом в каких-то закоулках и ямах, которых, повидимому, было здесь немало.

Жора и Мишук сидели притихшие, ухватив друг друга за руки. Бабушка Елена стала стонать. А Николка чуть не рвал на себе волосы.

— Нашел время! — шептал он, стиснув кулаки. — Тоже герой называется! Памятник ему в Севастополе поставят… Как же, держи карман шире! Шиш ему в Севастополе поставят, а не памятник! Небось Казарский не стал бы чихать, когда не надо.

А капитан Стаматин тем временем все чихал и чихал. Уж такова была его натура! Как расчихается, так потом долго не может остановиться. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы Николка, нащупав подле себя бабушкино ватное одеяло, не набросил его на капитана Стаматина, определив по звуку, где в эту минуту капитан находился. И это вышло очень удачно. Правда, капитан Стаматин, и закутавшись в одеяло, продолжал чихать. Но теперь это уже получалось не так оглушительно. А вскорости, угревшись под одеялом, он чихать и вовсе перестал.

Наступила тишина невозмутимая. Ни один звук не проникал сюда и сверху. Николка взобрался на верхнюю ступеньку лестницы и приник ухом к доске, которою был прикрыт люк. Но и с этой позиции к Николке сверху не доносилось решительно ничего: ни шороха, ни шопота, ни возгласа, ни выкрика.

«Уехали? — спрашивал сам себя Николка. — Может, только спать легли? Нет, видно, уехали».

И, скользнув с лестницы вниз, он стал на четвереньки и приложил ухо к земле.

Он услышал отдаленный топот, звуки глухие, но еще различимые.

«Далеко отъехали», — подумал Николка и рассмеялся.

— Чего ты? — тихо спросил Мишук.

Но Николка ничего не ответил. Он растянулся на земле; что-то мешало ему — опять эти черепки; но он все слушал, не отнимая от земли уха; все слушал, как топот становился тише, дальше, глуше… Наконец, сколько ни прислушивался Николка, земля не доносила до него ни звука.

— Уехали, — сказал Николка, поднимаясь с земли. — Бабушка Елена, уехали. Мишук…

— Уехали! — обрадовалась бабушка, и слышно было, как она всплеснула руками.

— Может, не все уехали? — заметил робко Жора. — Остался один или двое…

— Зачем? — спросил Николка, и в темноте никто не увидел, как он помрачнел весь.

— А так, — ответил Жора. — На карауле, может быть, остались.

— Да чего караулить-то? Крыс одних?

— А так, — не унимался Жора: — досматривать. Дозор, значит.

— Дозор? — переспросил Николка. — Дозор… — И голос у, Николки дрогнул.

Об этом он не подумал. А что, если Жора прав? Война ведь! Может, это и был развод караулов? Объедут всю округу и оставят где одного, где двоих, а где, может быть, и целый десяток. Но это сейчас… сейчас можно узнать. Надо только тихонечко отодвинуть обломок доски над люком и одним глазком взглянуть.

Николка еще не успел додумать всего, а уже снова был на верхней ступеньке лестницы.

— Сейчас видно будет, — твердил он неслышно, еле шевеля губами. — Один остался или целый десяток или никто не остался… Только чуточку отодвинуть доску — ну самую малость… щёлочку только… щё…

Но доска, словно ее кто-то наглухо привинтил шурупами, — ни с места. Ни вправо, ни влево; ни вверх, ни в сторону.

— Щё-лоч-ку! — шипел Николка, стараясь поддеть доску то плечом, то головой. — Щё-лоч-ку, — повторял он, выбиваясь из сил. — Ух!

И наконец ему стало ясно: слишком много досок было набросано там на люк. Где теперь одному Николке справиться с такой горой!

Но дело не пошло лучше, когда Николке пришел на помощь Мишук, а за ним и Жора. Как ни напрягались все трое, так что лестница под ними трещала, а результат был один. Пот катился с них ручьями, руки, плечи, кожа на голове были у всех в занозах и ссадинах, но доска не поддавалась ни на волосок.

— Хватит, — сказал наконец Николка, тяжело дыша. — Ложись в дрейф[60], братишечки.

— Ходу нет, — молвил Жора уныло.

— Мертвая зыбь, — подтвердил Мишук.

И ребята расселись по ступенькам, чтобы отдышаться и передохнуть.

Ни бабушка Елена, ни капитан Стаматин не слыхали, о чем наверху, на лестнице, шептались ребята. Очень, видно, притомились старые, прикорнув каждый в своем углу. Но ребята, все трое, понимали, что нюни распускать не время: надо самим выбираться из этой ловушки и бабушку с капитаном спасать.

Тут Николка спохватился: ведь с ним были серные спички, целую пачку он давеча подобрал в часовне! И огарков у него полон карман! Николка в темноте чиркнул обо что-то спичкой и зажег огарок.

Крохотный огонек сначала осветил только Николкину руку и лицо. Вокруг огонька образовался желтый световой кружок с расходящимися во все стороны лучиками. Потом пламя вспыхнуло, и растопленный воск обжег Николке руку. Но Николка едва почувствовал это.

Подняв в одной руке огарок, Николка другой рукой судорожно вцепился в ступеньку, на которой сидел. А Жора и Мишук схватили за руки друг друга и так и замерли в этом положении.

Внизу, в подполье, стояли рядом три гроба. Крышки с них были сорваны и лежали подле. По всему подполью валялись на земле истлевшие лохмотья, человеческие кости, оскалившийся череп. В углу на каком-то узелке сидела бабушка Елена, уронив повязанную платком голову на грудь. А капитан Стаматин, прислонившись к одному из гробов, крепко спал, закутанный с головою в бабушкино одеяло.