Коротышка

⠀⠀ 27 ⠀⠀

Еще минуту назад казалось, что от начала шоу нас отделяет целая вечность, и вдруг я понимаю, что музыканты уже принялись разыгрываться, а публика шумно рассаживается по местам.

И то и другое одновременно и пугает, и будоражит. Не так уж много у нас было репетиций с музыкантами. Их инструменты громче, чем мне казалось раньше, и звук у них мощнее. Нет, это, конечно, замечательно, да только мне бы сейчас глотнуть имбирной газировки, чтобы перестало бурлить в животе.

Гномов вокруг столько, что мы не помещаемся за кулисами, приходится встать за сценой в шеренгу. Некоторые из ребят садятся, но только костюмы позволяют это сделать не всем.

Я не сажусь, потому что боюсь испачкаться. Пол, кажется, не слишком чистый.

А потом, спустя еще одну вечность, мы слышим:

— Все по местам!

Раздается музыка, публика затихает, и шоу начинается.

Шон Барр смотрит представление из зала. Я думала, что он придет сюда, чтобы нам помогать, но главная тут теперь Харисе, помощник режиссера. Ну а сам наш режиссер уселся в последнем ряду, чтобы просмотреть весь спектакль так, будто он простой зритель, который купил билет. А потом скажет нам, что сделать, чтобы все было еще лучше.

Занавес поднимается, Джиллиан выходит на сцену, и вскоре мы уже слышим, как она поет про радугу.

Публике, судя по аплодисментам, очень нравится. И тут я вдруг чувствую, что и мне захотелось на сцену.

С чего это все плюшки ей одной?

Мы ждем, ждем и ждем. Каждая минута тянется в десять раз дольше обычного. Наконец Джиллиан заканчивает свою песню про Канзас.

Мы занимаем свои места на темной сцене во время смены декораций, чтобы ждать сигнала уже там. Женщины и мужчины в черной одежде шустро двигают стены. Это рабочие, но не те, к которым мы уже привыкли, а новые люди. Приходится глядеть в оба, потому что они толкают перед собой здоровенные декорации, а делается это все в полной тишине. Только когда одному из парней что-то наезжает на ногу, он вполголоса чертыхается. Нам слышно, а вот зрителям, надеюсь, нет.

Наконец Харисе дает знак — пришел наш черед. Большей частью гномы должны прятаться под большими оранжевыми цветками с широченными блестящими листьями. Страна гномов ведь не ферма в степи — она больше похожа на малышовскую раскраску.

За последние сутки перед премьерой оформители добавили в заросли цветов кучу новых листьев и бутонов.

Они трудились четыре недели кряду, но за эту ночь, кажется, успели сделать вдесятеро больше. Нас обступают здоровенные цветущие маргаритки, каких я в жизни не видала, а если взяться за стебли некоторых из этих новых цветов, на ладони остается краска.

Выглядит-то все это замечательно, вот только мы сгрудились гораздо теснее, чем на репетициях.

Я нахожу свое место рядом с Олив, и мы приседаем. Ужасно неудобно — мне в ухо утыкается лист, сделанный из еще липкого папье-маше на проволочном каркасе.

Некоторые дети не могут спокойно усидеть на месте, и цветы от этого колышутся.

А такого быть не должно.

Я бы им сказала, чтобы прекратили, но, конечно, не могу. Наше появление должно стать неожиданностью, а ее точно не будет, если кто-то станет шевелиться.

Рэнди прятаться не нужно — он ждет выхода за яркой оранжевой дверью в каменной стене. Это вроде как ратуша или какое-то другое официальное место. Дверь ему точь-в-точь под рост. Они там стоят с Квинси, который играет следователя, и Джином. Только у него особой роли нет, просто выходит на сцену в таком же, как у Рэнди, пухлом костюме. Они в них выглядят надувными — круглые, как воздушные шарики. Отлично смотрится.

Кроме здоровенного пуза у Рэнди еще и парик с лысиной на макушке. Его прямо на волосы надевают, так что голова начинает казаться гораздо больше.

Хотя, может, это только мне кажется, потому что я брата хорошо знаю.

А на Квинси хламида типа священнической и смешные очки. Кто вообще решил, что следователь так должен быть одет? У Джина пышные шорты и полосатые чулки.

Чем дольше мы ждем, присев, тем заметнее, что гномы «теряют концентрацию», как выражается Шон Барр. В костюмах жарко, к тому же у всех на головах еще и колпаки. Несколько мальчиков обряжены в пестрые фраки, а дюжина других похожи на деревянных солдатиков. Ткань, из которой у них мундиры, очень напоминает ту, которой обивают бильярдные столы.

Я пучу глаза, вглядываясь в темноту, и вижу, что солдатики вовсю потеют, а нарисованные у них на лицах линии уже поплыли.

Плохо, видно, слушали — нам ведь строго-настрого запрещали трогать лица в гриме.

Как только Джиллиан с Коко на руках выйдет из-за угла (она только что приземлилась), должна появиться Добрая колдунья, а там уж вскоре она и нас позовет.

В самый разгар переживаний о том, как же все это будет, я слышу первый сигнал, а значит, мы все должны захихикать.

Хихикаем.

А потом Добрая колдунья поет:

— Выходите-выходите…

Вообще-то из-за цветов мы должны выбираться медленно.

Вот только под этими фальшивыми зарослями настолько жарко, что все выскакивают разом. Нам велено поначалу даже не подходить к дороге из желтого кирпича, но, кажется, почти все об этом позабыли.

Я не хочу паниковать.

Но, кажется, паникую.

Быстро озираюсь и вижу, что мы все не там, где должны быть.

Нам полагалось выстроиться в форме полумесяца, а мы вместо этого сгрудились сейчас в виде толпы, которая топчется жарким днем у входа в бассейн.

Некоторые толкаются, и даже сильно.

Первая строчка, которую мы пропеваем, звучит так:

— «Она говорит, что Канзас — это имя звезды».

Вот только в нашем исполнении это звучит как-то сердито и чересчур спешно — будто все хотят протараторить слова как можно быстрее.

Шон Барр говорил, что при виде Джиллиан мы должны выглядеть опасливо — «робеть», как он выразился.

Ничего подобного.

Гномы знай себе бестолково топчутся на месте.

Мы с Олив единственные взяли свои метки.

Даже Ларри ушел слишком далеко влево и явно нервничает. Все потеют, трутся друг о друга локтями и совсем не «используют сцену», как нас учил Шон Барр.

Первую часть мы худо-бедно пропеваем, а потом идет момент, когда гномы радуются смерти Злой колдуньи — тут все должны хватать друг друга под руки, кружиться и вертеться. Вот только мы стоим слишком близко друг к другу, так что опять начинается сущая толчея.

Вслед за этой песней приходит время для выхода Рэнди. Он должен выскочить из-за маленькой дверцы после условного сигнала — звука фанфар.

Но тут случается новая неприятность.

Гремят фанфары, а дверь остается закрытой.

Фанфары трубят по второму разу, а Рэнди нет как нет.

И тут я понимаю, что дверь заклинило.

Видно, как вся стена — холст на деревянном каркасе — ходит ходуном. Это Рэнди, Джин и Квинси пытаются распахнуть дверь.

А я понятия не имею, что делать.

Фанфары в третий раз играют, и тут нижняя панель двери вылетает, будто ее выбили. Я вижу, как с той стороны Джанни просовывает руку и поворачивает-таки ручку.

Рэнди, надо сказать, несмотря на все это, держится молодцом.

Чинно эдак кланяется публике, будто вся эта суета была по сценарию.

А вот Квинси так растерян, что умудряется на единственной ступеньке споткнуться и шлепается на сцену. Тут уж Олив не выдерживает, идет к нему и помогает встать. Вроде цел.

Рэнди принимается петь, глядя на Джиллиан так, будто для него во всем свете нет и не будет никого, кроме этой самой Дороти.

Дальнейшее я помню плохо.

Нет-нет, в обморок я не шлепнулась. Просто накатило такое чувство, будто я вовсе и не на сцене, а смотрю на все со стороны. Будто даже не в своем теле.

Закончив «Ступай дорогой из желтого кирпича», нашу главную песню, мы в танце уходим за кулисы.

И тут начинаются аплодисменты. Настоящий гром.

Может, это они так радуются, что мы наконец-то ушли?

Из-за всех этих нестыковок нас переполняют эмоции, так что ребятам из персонала приходится очень непросто, когда они начинают разводить по гримеркам сорок взбудораженных гномов. При этом большинство из нас почему-то хохочут в голос.

Звучит это ужасно неуместно.

Просто нервное, наверное. Иногда смех от плача не так уж и сильно отличается.

Для всех тут, кроме меня и Олив, спектакль на сегодня окончен. Мы же идем в гримерку и начинаем превращаться в крылатых обезьян. Никко с двумя партнерами натянули свои костюмы, еще когда поднимали занавес. Сейчас они сидят на лестнице у черного входа в театр и дуются в карты. Эти ребята такие профессионалы, что могут позволить себе даже такой вот вопиющий непрофессионализм.

Миссис Чан ждет нас за сценой, чтобы помочь. Стен уже наложил ей грим, и выглядит он лучше, чем абсолютно все остальное в нашем шоу. От того, как миссис Чан смотрится в своем костюме, у меня захватывает дух.

— Премьеры гладкими не бывают, — говорит миссис Чан. — Вы молодцы, справились.

Наверное, хочет нас подбодрить, но Олив все равно выглядит огорченной. Ни слова еще не сказала — да и я тоже. Во время шоу нам велено общаться шепотом, чтобы в зале не услышали, но мы молчим как рыбы. Это, наверное, шок. Квинси первым сдает костюм и уходит. Он очень сильно переживает, что шлепнулся.

Теперь время летит стремительно, и, спустя считаные минуты, мы на подвесах взмываем над сценой плечом к плечу с Никко и его командой. Миссис Чан — лучшая из крылатых обезьян, и после того, что случилось в Стране гномов, я особенно остро понимаю, как же замечательно, когда ты рядом с людьми, которые прекрасно знают свое дело. Никко вертится в воздухе и выкидывает пару трюков, которых я еще ни разу не видела на репетициях. Видимо, приберегал свой талант для публики.

Олив, конечно, тоже не подводит, и, когда я на мгновение ловлю взгляд наблюдающего за нами из-за кулис Джанни, он улыбается.

Широко так.

Я рада, потому что опасалась, что он будет расстроен из-за того, что пришлось выбивать дверь. Но ведь гримерша сказала: «Шоу должно продолжаться» (хорошее все-таки выражение).

И хоть подвес мог быть и поудобней, я все равно счастлива наконец-то оказаться в воздухе. Зрители нам хлопают, а некоторые даже кричат что-то приветственное — и это притом, что мы в этой истории плохие парни!

А потом наша часть заканчивается.

Почти все гномы остаются до самого конца шоу и первыми выходят на поклон. Зрители хлопают и восторженно кричат. Может, уже забыли, как мы сели в лужу. А может, дело в том, что в зале очень много родителей.

Потом на сцену выходит Никко со своими парнями, а мы с миссис Чан и Олив пристраиваемся сзади.

Крылатые обезьяны публике, кажется, особо понравились, потому что зрители начинают вставать. Стоя нам аплодируют! Настоящая овация!

Я гляжу в зал и нахожу маму с папой, Тима и бабушку Рукавичку. Они хлопают изо всех сил. Мама, кажется, даже плачет — то и дело вытирает глаза. А папа вовсю фотографирует. Эти фото отправятся в семейный альбом, но и себе я копии обязательно выпрошу.

Рядом с папой стоит бабушка Рукавичка в нарядном платье и с жемчугом на шее. Так она наряжается только на самые большие праздники. А на Тиме рубашка с воротничком. Не сказать чтобы он выглядел особенно восторженным, как все остальные, но по крайней мере все же пришел.

А совсем неподалеку от моих сидят Пайпер с Кайли. Они пришли с мамой Кайли. Тоже вовсю хлопают. Я очень рада, что они увидели шоу. Пайпер вернулась из лагеря только вчера вечером — надо же, как совпало!

Я обегаю взглядом зал и натыкаюсь на доктора Бринкман. Ну, на ту, которая женщина, а не на ее брата.

Мне ужасно хочется крикнуть:

— Я теперь знаю, кто такой Л. Фрэнк Баум!

Но, конечно же, молчу.

Гляжу в зал и чувствую себя невероятно счастливой оттого, что там и семья моя, и друзья, и даже мой ортодонт.

А потом, когда мы выходим на сцену уже все вместе, я вдруг замечаю в конце зала мистера Саркисяна, моего футбольного тренера. Вот так так! А я и не знала, что он бывает в театре. Хлопает мистер Саркисян очень сосредоточенно.

И вдруг в двух рядах от него мой взгляд выхватывает миссис Сукрэм, которая учила меня играть на фортепиано. Интересно, удивилась она тому, что я при полном отсутствии музыкальных способностей участвую в этом шоу? Хотя она же, скорее всего, меня попросту не узнала ни в одном, ни в другом костюме, так что и знать об этом не знает.

А в первом ряду я замечаю женщину, которая хлопает с особым усердием, и это миссис Вэнсил.

Я ее привыкла видеть в классе, а сейчас она выглядит совсем по-другому — расслабленнее как-то. А рядом стоит какой-то бородатый мужчина. Я знала, конечно, что у нее есть муж, но уж никак не думала, что он бородатый.

Как же хорошо, что я их всех увидела только сейчас!

Иначе места бы себе не нашла.

Теперь на сцене выстроились уже все актеры, кроме Джиллиан. Они с Коко выходят последними. Она ведь звезда нашего шоу, но многие в зале, думаю, хлопают и ее песику. Я впервые вижу Коко почти что испуганной.

Ей, наверное, давно пора спать, собаки это дело любят.

Мы стоим на сцене, и тут Джиллиан взмахивает свободной рукой в сторону оркестровой ямы, где сидят музыканты.

На самом деле никакая это, конечно, не яма — так, площадка перед сценой.

Музыканты встают, и тут уж мы тоже принимаемся хлопать. Нам так на репетициях велели. Значит, надо.

А в конце Джиллиан и все взрослые актеры — даже колдуньи — разворачиваются к кулисам и отвешивают поклон. Там стоит Шон Барр. Видно, что он очень спешил, чтобы вовремя попасть сюда из зала. А тут замер и не трогается с места. Тогда Джиллиан подходит и выводит его на сцену.

Шон Барр делает всего несколько шагов, и тогда все вокруг принимаются аплодировать.

Он кланяется залу в пояс, и я даже не знаю — то ли это аплодисменты вокруг меня гремят, то ли сердце внутри меня, которое того и гляди взорвется.

Ведь это он и только он нас всех собрал здесь сегодня.

⠀⠀