Мальчик из Югуру

Итак, Киланко решил купить детям матрацы. Накануне большого базарного дня в Афежу он объявил им, что берет их всех с собой на рынок.

— И меня тоже? — взволнованно и растерянно спросил Айао, не поверив своим ушам.

— Ну конечно, и тебя тоже, Малышка, — ответил отец, ласково потрепав его по бритой головке.

Радость вспыхнула в широко раскрытых глазах Айао. Она заполнила все его существо, и весь он засиял от восторга. Айао был предпоследним ребенком в семье Киланко, и хотя он очень гордился тем, что его называли «старшим», пусть даже по отношению к одному только маленькому Мумуни, он до сих пор для всех остальных был всего лишь «Малышкой». Старшие ребята не посвящали его в свои дела. И вот теперь он вместе со всеми пойдет на базар в Афежу, а это в двенадцати километрах от их деревни!

Айао не спал почти всю ночь. Три раза просыпался. Осторожно, стараясь не разбудить остальных, пробрался он к двери хижины (в ней дети спали все вместе: мальчики в одной стороне, девочки — в другой), улегся на полу и, прикрыв один глаз, как охотник, когда целится в дичь, заглянул под дверь — не рассвело ли? В этот час, по рассказам бабушки Алайи, колдуны сбрасывают человеческую кожу и оборачиваются разными животными. Они бродят по всей округе и даже заходят в дома, стараясь чем-нибудь досадить людям.

При одной мысли об этом легкая дрожь пробежала по телу Айао. Боясь пошевелиться, он застыл на месте, да так и заснул. И проспал час или два. Во сне ему показалось, будто циновка под ним стала мокрой... Ой, что скажет отец? Наверное, не возьмет с собой на базар. А может быть, даже не купит для него матрац. И тогда ему, самому младшему из «больших ребят», придется спать на циновке, на голом полу, в то время как у остальных детей будут подложены под циновки толстые тростниковые матрацы.

Еще не проснувшись как следует, Айао нащупал то место на циновке где, как ему показалось во сне, он намочил. Нет! Слава богу, на сей раз все обошлось благополучно. Уже несколько последних месяцев с ним ничего подобного не случалось. Надо бы выйти на улицу, но как решиться на это одному, в три часа утра? Как отважиться? А вдруг колдуны из сказок нам Алайи, превратившись в разных зверей, бродят сейчас вокруг их дома?

«Может, разбудить Бурайму? Нет, это рискованно. Он еще побьет меня».

Малышка долго колебался и наконец решился. Медленно пополз он на четвереньках в другой конец хижины, где спали девочки. Проделанный им путь показался ему бесконечно долгим. Но он преодолел его. Мальчик точно знал, где спала Фива. Он осторожно ощупал ее голову с заплетенными в тонкие косички волосами, потом лицо. Это действительно была Фива, он не ошибся. Какой-то внутренний голос говорил ему, что он трогает не Ситу и не Ньеко, а именно свою сестричку Фиву, которая никогда и ни в чем ему не отказывала. Он присел рядом с ней, прильнул к ее уху губами и умоляюще прошептал:

— Фива... Фива... Фива... Родненькая моя Фивочка, мне надо на двор, а я боюсь один...

Фиве казалось, что это ей снится: звуки, идущие откуда-то издалека, доносились до нее так, как это часто бывает, когда крепко спишь и никак не можешь проснуться. Она зашевелилась, повернулась на другой бок и легла спиной к брату. Тогда тот снова повторил своим нежным голоском, но уже более настойчиво и требовательно, будто произносил заклинание:

— Фива... Фива... Фива... Сестричка, слышишь? Я хочу на двор, я боюсь...

— Это ты, Айао? Что тебе? — пробормотала Фива, наполовину проснувшись.

— Я. Ты проводишь меня во двор, в кустики?

— Ну конечно, мой Малышка. А почему ты не разбудил Бурайму?

— Я побоялся.

— Подожди, я сейчас позову Исдина. Он добрый и всегда мне все делает, что я его ни попрошу.

Окончательно придя в себя, она встала, подошла к циновке Исдина и разбудила его, пощекотав ему пальцем кончик носа.

— Что такое, а? — спросил Исдин.

— Ничего, это я, Фива. Ты не можешь проводить меня во двор? Мне очень нужно выйти.

— Пойдем.

— И я с вами, — послышался тихий голосок Айао.

— Что за шум? — проворчал Бурайма, тоже проснувшись.

— Я иду проводить Фиву и Айао во двор, — ответил Исдин.

— В такой час? Вы что, заболели?

— А какой такой особенный час? — поинтересовался Исдин.

— У меня часы есть, что ли?

— Ну... раз ты говоришь о часе!

— Мы идем по нашим делам, — вставила Фива.

— Я тоже, — сказал Исдин.

— Ну тогда и я с вами, — добавил Бурайма, смягчившись.

Завернувшись поплотнее в свои красные пани, полусонные дети, еле передвигая ноги, как будто целый день трудились до изнеможения, прошли через хижину, где остальные еще спали. Бурайма открыл дверь, и они, один за другим, вышли во двор.

Ярко светила луна. Ее огромный диск висел прямо над хижинами Киланко, и казалось, весь лунный свет устремился только сюда. Во дворе было удивительно светло, пробегал легкий, приятный ветерок и тянуло живительной свежестью.

Все было таким прекрасным и мирным, как в какой-нибудь сказке нам Алайи.

Вдалеке то и дело перекликались петухи. Неподалеку кто-то разговаривал. Птицы, еще не набравшись сил после ночи, изредка прорезали ночную темноту своими криками. Петухи из курятника Киланко отвечали на зов своих собратьев как-то невпопад.

Четверо ребятишек направились к кустарнику, оставляя на влажной от ночной росы глине неясные следы. Айао чувствовал, как медленно и ровно дышала под его ногами земля. Исходящее от нее тепло нежно ласкало лицо. Он испытывал сейчас то же, что в раннем детстве, когда, бывало, положив голову на колени матери, засыпал, а она ему пела колыбельную песенку.

О, какая вокруг была красота, какой покой царил в этот предрассветный час во дворе Киланко!..

Дети вернулись в хижину. Каждый лег на свое место, свернулся калачиком и плотно закутался в пань. Но Айао так больше и не уснул... Он отчетливо различал дыхание каждого из спящих, слышал посапывание Камары — наверное, он лежал на спине. Ему вторили Сита и Ассани.

Мальчика разбирал смех от этого разноголосого и, пожалуй, даже слишком шумного концерта. Но он сдержался. Мысли его целиком были заняты предстоящим днем. Луна еще висела над Югуру, но облака, проплывая под ней, казалось, торопились согнать ее с неба. А вскоре она совсем побледнела и растаяла. Над горизонтом, за рекой Алато, запылала заря. Из каких-то неведомых глубин медленно выплыло солнце и встало над землей, словно священная ваза, наполненная раскаленными углями.