Мальчик из Югуру

По базарным дням в Афежу стекался народ не только из самого селения и близлежащих мест, приходили даже те, кто жил в ста километрах отсюда. Люди добирались до Афежу кто как мог: пешком, на велосипедах, на пирогах или на грузовиках. Грузовики и большие лодки принадлежали богатым торговцам, среди которых было несколько белых. Вместе со своими африканскими помощниками они продавали керосин бидонами и в разлив, отрезы пестрых тканей, бархат всех цветов, начиная от самых темных и кончая самыми яркими. На брезенте, разложенном вокруг грузовиков, выставлялись самые заманчивые товары, привезенные из Европы и Азии, с этикетками, на которых красовались: made in France, in Germany, in England, in Japan или in Tchecoslovaquie[11]. На некоторых тканях и| баночках с кремом стояло: made in Gold Coast или made in Nigeria[12].

Ткани, галантерея, парфюмерия, косметика, игрушки, бусы и другие украшения из Азии, Африки и Европы составляли основную массу товаров. Все это строго охранялось белыми торговцами и их помощниками, африканскими продавцами и рабочими. Покупатели останавливались, начинали торговаться, щупали товары, взвешивали их на ладони, как будто это были свежие или копченые агути, окорока антилопы или кабана.

— Что ты вертишь отрез, как кокосовый орех! — проворчал продавец, обращаясь к Киланко.

— Я ведь должен посмотреть, прочный ли это материал!

— Все, что сделано белыми, — прочное.

— Твоя обязанность хвалить товар своего хозяина, тебе за это платят. Но я знаю, что мотыга, которой я обрабатываю землю и зарабатываю деньги, чтобы истратить их здесь, на рынке, сделана не белыми!

— Конечно, наши кузнецы делают прекрасные сельскохозяйственные инструменты...

— Ну так вот! Прежде чем купить мотыгу, мачете, топор или лом, я сначала как следует осмотрю их, подержу, поверчу в руке, чтобы не истратить денег зря. Хлам я не покупаю.

— Что тут происходит, Иессуфу́, покупатель чем-то недоволен? Я же не понимаю, о чем вы говорите, — вмешался белый, человек маленького роста, коренастый, с огромной головой, подстриженный ежиком.

На нем, как и на продавце, были шорты и спортивная рубашка. Черные глаза его так и бегали. Они, казалось, видели всех сразу.

— Мой отец хочет убедиться, что ваши товары хорошего качества, — сказал Бурайма по-французски, гордясь тем, что теперь он у отца может быть переводчиком.

— Да, но он все трогает руками! — возразил Иессуфу.

— А разве ты сам не африканец? — спросил Ассани.

— Что, в твоей деревне люди не щупают товары, прежде чем купить их? — добавил Исдин.

— Может быть, у вас никто не прикидывает на вес покупку и не торгуется? — презрительно вставила Ньеко.

— О, да я имею дело не с простыми крестьянами! — удивился господин Норье, белый хозяин товаров.

— Наш отец — крестьянин, но мы ходим в школу в Афежу. Нам не нравится, как ваш Иессуфу разговаривает с нашим отцом, — решительно заявил Бурайма.

Киланко молчал, словно проглотил язык. Он понял, что дети защищают его, и гордился этим.

— Иессуфу хорошо работает, и мне не в чем его упрекнуть, — сказал господин Норье.

— Не спорю. Но мы тоже не можем тратить деньги, не убедившись в том, что игра стоит свеч! — сказал Ассани.

— О! Вы даже знаете по-французски такие выражения! — иронически заметил господин Норье.

— И употребляем их, чтобы как можно точнее выразить нашу мысль, — ответила Ньеко.

— В таком случае, вы, должно быть, знаете и французские обычаи: ведь цивилизованный человек не щупает товары.

— Но мы же не во Франции. А здесь, в Афежу, в маленькой африканской деревне, нам, крестьянам, покупающим товары по-крестьянски, ни к чему ваша цивилизация, — вставил Бурайма.

— Ладно, не будем ссориться. Пусть ваш отец и трогает и щупает... Я надеюсь, что после такого осмотра он купит что-нибудь.

— Можно показать господину и те отрезы, которые уже многие щупали, — предложил Иессуфу.

— Действительно, это мысль! Отрезы немного запачкались, но, может быть, они ему понравятся. Ведь ткани такие красивые! — быстро подхватил господин Норье, довольный предложением своего подчиненного.

Иессуфу вытащил из ящика три больших отреза: один темно-красный, другой с разводами, третий украшенный изображениями грецких орехов. Невольно Киланко протянул к ним руки, и Иессуфу подал ему, один за другим, все три отреза. Ткани очень понравились Киланко. Он погладил их рукой и сказал, что они и в самом деле красивые, но только немного, лишь сверху, замусоленные.

Иессуфу перевел хозяину слова Киланко. Тот ответил, что виноваты покупатели, которые все трогают, но ничего не покупают. Если же Киланко захочет купить один из этих отрезов, он охотно уступит ему в цене. Бурайма перевел. Но Сита тут же заметила, что никогда еще не видела, чтобы их мать, не поторговавшись, что-нибудь покупала.

— Я надеюсь, твой хозяин не рассчитывает, что я сразу же соглашусь на его цену. Я куплю, только если мы сторгуемся, — сказал Киланко спокойно, но твердо.

— Мой отец большой мастер торговаться, — вмешался Исдин.

Господин Норье, как и все белые, хотя и привык к африканским базарам, терпеть не мог подобных пререканий. Он знал, что африканцев не переспоришь. Лицо его, задубевшее от солнца, дождей и непогоды за те пять лет, что он провел в Африке, вдруг побледнело. Погладив подбородок, Норье взял с ящика широкополую фетровую шляпу, казалось совсем ему сейчас не нужную, и надел ее, словно спасаясь от нестерпимой жары.

— В каждом куске пятьдесят метров, метр стоит двести пятьдесят франков, — решительно произнес господин Норье.

— Да сжалится аллах над тобой и твоим отрезком ткани! — воскликнул с жаром Киланко, как только ему перевели слова господина Норье.

— Я называю вам, — сказал господин Норье, — всего лишь настоящую цену. Эта хлопчатобумажная ткань — высшего качества.

— А как вы оцениваете ее сами?

— Двести двадцать пять франков за метр.

— Я бы ее не купил даже за сто семьдесят пять.

— Вы шутите, господин Киланко.

— Перед тем как прийти сюда, я видел в другом месте точно такую же ткань и совсем не грязную.

— Именно потому... что ткань сверху не такая уж чистая, как внутри куска, я и снизил цену на двадцать пять франков.

— Что вы мне рассказываете сказки? Ваши ткани не просто испачканы, они грязные и засаленные...

— Вы меня обижаете, господин Киланко!

— Нисколько. Я совсем не хотел вас обидеть, но вы должны знать, что мы не можем купить у вас этот отрез просто так, без церемоний. Иначе никто не захочет носить одежду, сшитую из этого материала. Ваш помощник Иессуфу, если он не собирается строить из себя белого человека, может подтвердить мои слова.

Иессуфу, задетый за живое, подробно объяснил хозяину, в чем дело.

— Да, господин Норье, — сказал он в заключение, — так уж принято в наших местах. Здешние жители уверены, что раз так много рук прикасалось к ткани, то на ней осталось видимо-невидимо всяких микробов. Поэтому тот, кто покупает эту ткань, выдвигает свои условия.

— О-ля-ля! Делать вам нечего! Вот почему люди, приехавшие сюда даже с самыми добрыми намерениями, становятся злыми и ворчливыми, — заявил господин Норье.

— Да, это так, хозяин.

— Ну так что же, продает он или нет свою ткань? — поинтересовался Киланко.

— А то нам нужно успеть сделать еще и другие покупки, — добавил Бурайма.

— Скажите вашему отцу, что я готов продать ему по двести франков за метр.

— Как только вы согласитесь продать ее за сто шестьдесят, я куплю у вас один отрез и по сто двадцать пять франков все три, — заметил Киланко.

Услышав перевод этой фразы, господину Норье показалось, будто его ударили дубинкой по голове. Он понял, что Киланко человек хотя и далекий от цивилизации, но совсем не глупый. Первым его желанием было послать ко всем чертям и самого Киланко и всех его отпрысков, но, кое-что прикинув, он передумал: «Через полгода эти ткани совсем выйдут из моды. Вот уже три года я вожу их с базара на базар. Купив десять таких отрезов оптом, по семьдесят пять франков за метр, мне удалось продать их гораздо дороже, когда был спрос на них. Значит, уступив этой деревенщине, я ничего не потеряю...»

Он оглядел Киланко с ног до головы.

— До чего ж вы мне осточертели с вашими вирусами и заразами!

— Скажите вашему хозяину, что я больше не спорю. И да хранит бог его самого и его товары!

При этих словах господин Норье протянул ему руку. Киланко заколебался, хотя не первый белый человек выражал ему таким образом свои дружеские чувства или просто завершал сделку. Белые инспектора, приезжавшие вместе со своими африканскими помощниками проверять его апельсиновый сад, вели себя с ним точно так же. И он пожал руку господину Норье. Сделка состоялась. Отрезы перешли в руки его самых больших детей, и вся семья Киланко удалилась.