Когда Айао, при свете заходящего солнца, окрасившего в пурпур небо над горой Югуруной, приехал в деревню в конце третьего года своей учебы в педагогическом училище, длинный соломенный навес возвышался над его участком. Сита, которую он буквально засыпал вопросами, смутившись, не знала, что ответить.
— Не горячись так, Айао, отец все тебе объяснит лучше, чем я.
— Что вы надумали, Сита? Разве участок мне больше не принадлежит?
— Да нет же... Как ты можешь так говорить? Отец тебе его дал, и он навсегда твой. Если его доводы тебя не убедят, Лалейе добавит к ним кое-что от себя, и ты все поймешь...
— Лалейе? А какое отношение к моим делам имеет Лалейе?-—удивился он.
— Я догадываюсь, о чем вы говорите, — вмешался Киланко, который вместе с женой и Ситой пришел на пристань встречать сына. — Ты прекрасно знаешь, Айао, что у меня нет секретов от тебя. Поэтому я сразу же объясню тебе, какое отношение Лалейе имеет к нашей семье. Мы вам об этом ничего не писали, ни тебе, ни твоим братьям и сестрам, потому что к вашей учебе это не относится. Лалейе через несколько недель станет членом нашей семьи. Он просил у нас руки Ситы, и они должны пожениться.
— Вот как? — удивился Айао.
— Разве тебя это не радует, Айао? — спросила мать.
— Я не знаю, мама. Если они любят друг друга, тогда я рад за них и желаю им счастья.
— Твой ответ меня огорчает, Айао, — сказала Сита.
— Ты что, хочешь, чтобы я заплясал от радости, что ты влюблена?
— А я-то так ждала твоего приезда...
— Я тоже ждал этой минуты, Сита, и рад снова видеть тебя, но меня расстроило то, что ты ни в одном из своих писем даже намеком не упомянула о своих отношениях с господином Лалейе. Именно эта скрытность с твоей стороны, которой я до сих пор у тебя не замечал, меня и огорчает, а совсем не мысль о твоем счастье. Его я желаю тебе от всего сердца.
Держа в одной руке чемодан своего брата, Сита другой взяла руку Айао и крепко пожала ее.
— Не сердись на меня, Айао. Может быть, я несколько суеверна, но мне всегда вспоминаются слова нашей старой, доброй Алайи: «Успех всякого дела висит на кончике хорошо хранимых секретов».
Быстро наступали сумерки, унося с собой последние красноватые отблески уходящего солнца. Айао, Сита, Мумуни и их родители пришли домой. После ужина студент допоздна разговаривал с родными. Они подробно рассказали ему о Лалейе, о том, как он собирается помочь Айао в осуществлении его заветной мечты.
— Он считает, — объяснила Сита, — что постройка в Югуру школы по инициативе частного лица, какие бы ни возникали при этом трудности, какое бы чувство ревности и вражды это ни вызывало, будет полезно не только для жителей нашей деревни, но и для тех, кто живет в Киле́, Фаруне́, Сейбе́ и Боншунго́. Эти места слишком удалены от Афежу, поэтому там очень многие дети не учатся.
— В рассуждениях Лалейе мне нравится его вера в то, что если твоя школа откроется, она позволит детям других деревень получше познакомиться с ребятами Югуру и это положит конец ссорам между деревнями, — сказала мать Айао.
— Как я вижу, господин Лалейе вместе с сердцем Ситы покорил и сердца ее родителей, — заметил Айао.
— Да, ничего не скажешь, славный молодой человек, — ответил Киланко.
Айао проснулся довольно поздно. Сита приготовила ему на завтрак кукурузные лепешки и жаренную на углях рыбу. Такая еда была более сытной, чем кукурузная или просяная каша, которую в детстве им всегда давали по утрам.
— Да, по тому, как ты ловко меняешь привычки нашего семейства, сразу видно, что ты собралась замуж, — пошутил Айао.
— Меняешь — это не то слово. Я просто пытаюсь кое в чем отступать от раз и навсегда заведенного в доме порядка, ввести кое-какие новшества... Лично я уверена, что нам никогда не жить по-новому, если мы будем продолжать топтаться на месте.
— Вот это да! Твои слова мне нравятся, как твоя жареная рыба...
— Чтобы быть достойной женой современного учителя, никак нельзя отставать от времени.
— Он часто навещает тебя, твой воздыхатель?
— Каждый день.
— Вот уж действительно влюбленный, — пошутил Айао и, заметив проходящих мимо дома женщин, нагруженных разными товарами, спросил у сестры, не открылся ли где-нибудь поблизости рынок.
Сита сделала вид, что не расслышала вопроса, и вышла, словно вдруг вспомнив о неотложных делах. Айао не обратил внимания на эту уловку. Когда после завтрака он пошел пройтись, перед ним предстало странное зрелище: его участок был превращен в небольшой деревенский базар. Айао почувствовал себя глубоко уязвленным. Он знал, что эта затея не его матери, которую он никак не мог себе представить в роли рыночной торговки. Мучные изделия и всякие другие продукты были разложены на деревянных прилавках, и торговки наперебой зазывали покупателей. В глазах ошеломленного Айао все вдруг стало устрашающе преображаться. Сам участок будто увеличился во много раз, а толпа на нем стала такой же огромной, как на базаре в Афежу. В ярости Айао хотел броситься на этих женщин и безжалостно растоптать все их товары. Мать заметила состояние сына. Ее красивое, спокойное лицо, на котором еще не появилось ни одной морщинки, хотя ей было уже около пятидесяти, словно выплыв из толпы, оказалось совсем рядом. Своей величественной походкой она медленно подошла к нему.
— Ты хорошо спал, Айао? — ласково спросила она его.
— Очень хорошо, мама, а ты? Как настроение?
— Слава богу, хорошее, — ответила она.
Оба замолчали. Мать смотрела на него и чувствовала, как все в нем кипело от гнева и боли.
— Ты мне ничего не говоришь, но я же твоя мать и не могу не чувствовать, что у тебя на душе.
— Что все это значит, мама? У меня такое чувство, будто все вы, вместе с этими торговками, нанесли мне удар в спину.
— Мы поступили низко...
— Я этого не говорю, мама, но ничего подобного не случилось бы, будь нам Алайя жива...
— О, Айао... — прошептала Селики.
Он чувствовал, что попал в точку, и, словно не желая слушать никаких объяснений матери, повернулся и, размашисто шагая, пошел прочь.