Мальчик из Югуру

Айао приоткрыл один глаз. Сквозь щель под дверью пробивался мягкий свет восходящего солнца. С первыми его лучами вся окрестность огласилась громким пением петухов. Один из них особенно старался. До Айао доносилось квохтанье наседок, то мерное, то протяжное, попискивание цесарок, крики напыщенных индюков. Крякали утки. Вдалеке, заглушая все остальные звуки, не переставая блеяла коза.

Мальчик встал, зевнул и потянулся так, что хрустнули косточки. Он хорошо выспался и чувствовал себя прекрасно. Первый раз в жизни он проснулся сам, без того, чтобы кто-нибудь из старших потянул его с постели, громко приговаривая: «Ты что, так и будешь спать до вечера?»

Айао ощупал свою пань, разрисованную по мотивам сказки «Людоед и батат»[3], чтобы проверить, не намочил ли он постель, как это с ним иногда случалось, когда ему снились страшные сны.

Нет, на этот раз все оказалось в порядке. Айао старательно скатал циновку и положил ее в угол хижины. Труднее было справиться с матрацем. Так же, как и матрацы братьев и сестер Айао, он был сделан из связок тростника. Изготовление такого матраца — дело нелегкое. Айао видел однажды, как это делала бабушка его подружки Анату́, нам Сикиди́. Ему шел тогда шестой год, а Анату была на год его старше.

...В тот день нам Сикиди собралась на болота, протянувшиеся, насколько хватал глаз, по ту сторону Югуруны — горы, от которой еще в далеком прошлом пошло название деревни.

— Я иду резать тростник, ты пойдешь со мной, Анату? — спросила старая Сикиди.

— А можно Айао взять с собой? — спросила Анату так ласково, что бабушка тут же согласилась.

И вот старая Сикиди вместе с детьми отправилась на болота. На обоих ребятишках были только коротенькие рубашонки без рукавов из набивной ткани. И если бы не бритая головка Айао и не заплетенные в косички волосы Анату, нельзя было бы разобрать, кто из них мальчик, а кто девочка.

В длинной набедренной повязке и в кофте, бабушка Сикиди, семидесятилетняя женщина среднего роста, крепкая, стройная, как и большинство африканок, шла позади ребятишек. Грудь ее, вскормившая многих детей, казалась под кофтой совсем плоской. На голове нам Сикиди белел, повязанный наподобие тюрбана, платок, из-под которого выбивались мелко вьющиеся седеющие пряди волос.

У бабушки Сикиди была гордая осанка и острый смеющийся взгляд. Она казалась строгой, но в то же время и доброй. Легкой походкой она шла позади Айао и Анату, держа в руке серп, который сама наточила о кусочек гранита, что хранился с незапамятных времен во дворе ее дома.

— А тростниковое болото глубокое? — спросил Айао у Анату.

— Сам увидишь.

— Воды там по шейку, как на реке, где мы ловим рыбу?

— В болоте не так уж много воды, там грязь.

— И можно увязнуть?

— Бабушке вода только ноги закрывает.

— А нам тогда будет по пояс.

— Не утонем, не бойся.

— Я-то умею плавать.

— Я тоже. Ты же видел, как я плавала, когда мы вместе ловили рыбу.

— Видел, только я плаваю дальше тебя.

— Это потому что...

— Никогда не надо заплывать слишком далеко, — вмешалась бабушка Сикиди.

— Л еслп вдруг вода поднимется? — спросил Айао.

— В тростниках вода никогда не поднимается, а если поднимается, то совсем ненамного, — ответила нам Сикиди.

И вот они пришли. Айао первый раз попал в эти места, хотя издалека частенько любовался болотом — плоской равниной, залитой по ночам масленистым светом луны. Он любил слушать кваканье лягушек и разноголосый концерт жаб. Братья и сестры Айао говорили, что все эти звуки доносятся с болот. А теперь Айао шагал по воде, среди тростников, и не видел ни одной лягушки. Он слышал только, как чавкала зеленая тина под ногами бабушки Сикиди, Анату и его самого. Тростник блестел под мягкими лучами солнца. Верхушки стеблей то темнели, то светлели, и казалось, что легкая дрожь пробегает по тростниковым зарослям.

Нам Сикиди нагнулась и принялась за работу. Раздался короткий, сухой треск, и срезанный тростник упал в воду. С величавым спокойствием, которое придает человеку старость и жизненный опыт, она продвигалась вперед, срезая целые охапки тростника. Это походило на битву, когда один человек хочет одолеть целое войско. Но нам Сикиди не была воительницей. Единственно, о чем она думала всегда, так это о том, чтобы достойно прожить свою жизнь и чтобы было чем накормить ребятишек. Эта истинная африканка относилась к той породе людей, возраст которых не определишь с первого взгляда, потому что они не поддаются преждевременной старости, а если стареют, то очень медленно. В свои семьдесят лет нам Сикиди двигалась так уверенно среди тростниковых зарослей и так ловко работала серпом, словно ей было не больше сорока лет.

Айао и Анату шли следом за ней, шлепая по грязи, от которой исходил странный запах — болотное зловоние, смешанное с терпким ароматом свежесрезанного тростника. Дети, счастливые тем, что могут помочь бабушке, охапками подбирали тростник и бежали раскладывать его на сухую, полегшую траву, залитую жаркими потоками солнца. Также бегом они возвращались обратно и несли новые охапки длинных, выше их собственного роста, стеблей.

Айао, торопясь сделать больше, чем его подружка, быстро бросал на землю свой тростник, нежный и блестящий, тонкий и хрупкий, как хрусталь, и бежал за новой порцией. Тем временем Анату не спеша, поставив стоймя свою охапку, поправляла все тростинки так, чтобы они сходились головками кверху. Затем, разделив на части, она зажимала их в кулаке, приподнимала и, ловко перевернув, раскладывала веером на сухой траве. Только после этого она возвращалась на болото. Девочка принесла всего три охапки, а Айао уже бежал за пятой.

Айао не мог не заметить, что Анату гораздо аккуратнее его раскладывала тростник.

— Зачем ты кладешь его так? — спросил он.

— Чтобы он скорее просох.

— А почему ты мне не сказала об этом раньше?

— Потому что ты, видно, очень торопишься.

— Ты хочешь сказать, что я стараюсь сделать больше, чем ты?

— Да нет. Просто я никогда не тороплюсь. Нам Сикиди всегда твердит мне, что все надо делать хорошо.

— А как это у тебя получается, что тростник ложится такими кругами?

— Очень просто. Я сейчас тебе покажу, как меня учила нам Сикиди.

Анату, с самым серьезным видом, неторопливо, показала, как надо класть тростник веером, чтобы головки его оказались в центре и лежали, почти касаясь друг друга. Айао слушал и внимательно следил за ней. Но когда он взялся за работу сам, то у него ничего не получилось: он упал, а весь тростник разлетелся в разные стороны.

Анату сначала растерялась. На минуту ей стало жалко своего друга: у него был такой несчастный вид, совсем как у побитой собачонки. Но тут же ей стало смешно, и она громко расхохоталась.

— Какой ты смешной! Весь в траве и тростнике, совсем как глиняный божок! — давясь от смеха, проговорила Анату, у которой и в мыслях не было обидеть своего приятеля.

Айао вовсе и не собирался обижаться. Но смех Анату, которая прыгала вокруг него, хлопая в ладоши, вывел его из себя. Разозлившись, он вскочил на ноги и плюнул в лицо своей подружке.

Та, не раздумывая, ответила ему тем же.

— Вредный!

— Противная!

— Я вот скажу бабушке!

— А я скажу маме, что ты привела меня сюда, чтобы поиздеваться надо мной!

— Врун!

— Я тебя не люблю больше. Я иду домой! — сказал Айао и впрямь намереваясь уйти.