Мальчик из Югуру

Киланко и бабушка, каждый из своей хижины, с улыбкой наблюдали, как Айао разговаривал с матерью — так ласково, мило и спокойно. Затем мальчик бросился в хижину бабушки.

— Нам Сикиди сказала, что, когда вы были такими же маленькими, как мы, вы часто ссорились.

— Нет, совсем не часто... А скажи мне, мой Малышка, не поссорился ли ты с Анату?

— Да нет, просто...

— Значит, все-таки между вами что-то произошло?

— Так, ничего.

— Ну раз это секрет, я не настаиваю.

— Скажи, это правда, нам, что сказки и старинные истории можно рассказывать только вечером? Так говорит Сикиди.

— Если это сказала сама Сикиди, значит, так оно и есть. Ты, должно быть, мой Малышка, больше надоедал Сикиди, чем помогал ей!

— Почему ты так думаешь?

— Мне кажется, ты замучил ее вопросами. Наверное, она не могла ни на минуту заставить тебя замолчать.

— Ой, нет, я работал много. Если хочешь, пойди спроси у нам Сикиди и у Анату.

— О! Это я-то, с моими ногами...

— Нам, не надо, не напоминай об этом... Мне не нравится, когда ты так говоришь, ведь я тебя люблю.

— Ангел ты мой! Вылитый отец, когда он был таким же маленьким...—прошептала бабушка с нежностью, а потом добавила: — А ты попросил у мамы прощения за то, что ушел из дома без спроса и заставил ее беспокоиться?

— Сейчас я пойду к ней, нам!

Он бросился на улицу, мигом пересек двор и вбежал в хижину матери:

— Нам Алайя сказала мне, чтобы я попросил прощения за то, что так поздно вернулся домой и огорчил тебя.

Мать улыбнулась. В словах Айао было столько непосредственности, такой он был забавный, что она не могла сдержать улыбки. А мальчик, посмотрев на нее, опустил глаза и теперь уже серьезно сказал:

— Ты такая красивая, мама, что, наверное, уже больше не сердишься на меня?

— Ну конечно, маленький заклинатель змей! Но обещай мне быть послушным мальчиком, не уходи из дома без моего разрешения. Или я тебя отшлепаю и не буду больше красивой.

— Ой, что ты! Ты всегда была и будешь красивой, мама.

— Ну ладно, пусть будет так, — ответила она, усмехнувшись.

Айао, в свои шесть лет, может быть, не всегда понимал смысл того, что говорил он сам, или того, что говорили взрослые. Но, убеждая мать, что она красивая, он, можно сказать, открывал Америку или, иными словами, высказал то, что всем давно известно. Она в свои почти сорок лет была стройной, красивой женщиной, с длинными волосами, аккуратно заплетенными в косички. У нее было овальное лицо с тонкими чертами, а большие черные глаза, казалось, ласкали все, на что падал их взгляд. Ее кожа была черной и матовой, осанка — величественной, а походка — неторопливой и уверенной. Селики была единственной женой Киланко. Он женился на ней, когда ей было девятнадцать лет. А познакомились они в Ифе, куда Киланко приехал однажды, чтобы навестить своего приятеля.

Там-то он и встретил юную Селики. Они сразу понравились друг другу. Киланко сказал ей, что он холост, что у него большой земельный участок и что он ее любит. Селики ответила ему, что она никогда не встречала мужчину, который разговаривал бы с ней так откровенно и просто.

«Я тебе ничего не обещаю. Но постараюсь сделать тебя счастливой, если ты согласишься стать моей женой»,—добавил Киланко.

«Если мои родители захотят, чтобы я вышла за тебя замуж и уехала с тобой, я не буду противиться их воле. Мы должны жить вместе, я это чувствую»,—застенчиво ответила Селики.

Ей было тогда семнадцать лет. А через два года, после многочисленных поездок Киланко из Югуру в Ифе, связанных с церемонией сватовства и выкупом невесты, они поженились.

С тех пор Селики внешне совсем не изменилась, хотя и родила десятерых детей, двое из которых умерли. Белки ее удлиненных глаз были удивительной чистоты. А длинные ресницы и густые брови придавали глазам Селики особую красоту. Все ее лицо было покрыто тонкими шрамами от надрезов, которые, по древнему обычаю племени, ей сделали в полтора года. Эта операция причинила девочке немало страданий. Но сейчас, только присмотрясь к Селики поближе, можно было разглядеть на ее тонком и чистом лице эти многочисленные шрамы, следы длинных параллельных надрезов. Была бы Селики более красивой без этой чуть заметной татуировки? Или, наоборот, именно она придавала ей особую прелесть? Селики никогда над этим не задумывалась, возможно потому, что давно забыла о пережитой тогда боли. Эти шрамы очень рано заинтересовали Айао. Он спросил у матери, плакала ли она, когда ей делали надрезы?

— Не знаю, мой Малышка, я уже не помню.

— А мне тоже будут их делать? Мне бы не хотелось, но, чтобы быть красивым и похожим на тебя, я...

Селики тихо засмеялась.

— Мужчине не обязательно быть красивым. Во всяком случае, я не думаю, что шрамы на лице могут украсить того, кто от природы некрасив.

— Да, конечно. Но я не знаю, как бы я тебя любил без этих надрезов...

— Это потому, что я твоя мама, малыш, а каждый ребенок почти всегда считает свою маму красивой.

— Зачем ты так говоришь? Ведь ты же самая красивая из всех мам!

— Ну перестань, Айао, никогда больше не говори так.

— Но это правда, мама!

— Просто тебе так кажется, потому что ни у кого из здешних женщин нет такой татуировки, как у меня.

— Вот видишь, нужно стать такой, как ты, чтобы быть красивой, — торжествующе заметил Айао.

— Ну нет, мой умник. Я счастлива, что никому из детей Кнланко не пришлось перенести столько страданий из-за этой операции. Мне довелось видеть у себя в деревне, как девочек и мальчиков твоего возраста подвергали страшным мукам, следуя родовым обычаям. Не представляю, что бы я сделала на месте тех, кто не хотел безропотно подставлять свое лицо под острие бритвы...

— Разве тебе не нравится твое лицо? — спросил Айао.

— Не знаю, но если бы меня тогда спросили, я, конечно, никогда не согласилась бы на такие страдания. Да и вообще я против этого украшения... А теперь иди поешь. Потом можешь поиграть с братьями и сестрами.

— Старшие не хотят водиться со мной.

— Тогда поиграй с такими же, как ты.

— Да, но большие всегда лезут к нам, когда...

— Я не люблю грубостей! Когда ты так начинаешь говорить, мне не хочется тебя слушать, понял?

— Они все злюки, эти большие ребята, особенно Бурайма.

— Он тебе ничего не сделал плохого. К тому же ты сам часто надоедаешь им, и они сердятся.

— Только что, когда я возвращался от нам Сикиди, Бурайма сильно стукнул меня по голове, хотя я не сказал ничего плохого и ничего ему не сделал.

— Он дал тебе просто подзатыльник, ради шутки.

— Нет, наа. Бурайма, когда увидел меня, сжал свой огромный кулак и, как только я подошел к нему, стукнул меня по голове.

— И ты не заплакал, Малышка? Право же, ты становишься настоящим мужчиной, — шутливо сказала мать.

— Почему ты мне не веришь, наа? Честное слово, Бурайма меня ударил! Он меня всегда бьет. К тому же он запретил мне кричать и плакать. Бурайма сказал, что, если отец услышит, он меня строго накажет.

— Странно! Мы, конечно, искали тебя везде, пока ты был с нам Сикиди, но все же Бурайма не должен тебя наказывать вместо меня или отца, — сказала она, едва скрывая раздражение.

— Посмотри мою голову. Бурайма так сильно ударил меня, что вскочила шишка.

Селики, пощупав голову мальчика, убедилась, что Айао говорил правду. Она очень рассердилась, но все же сумела сдержаться и, не подав виду, успокоила сына, сказав, что это пустяк.

— Пойди поешь, и все пройдет. Вымой руки и беги, а то братья и сестры заждались тебя.