Мона Ли

Глава 24

Пал Палыч и не понимал, рад ли он, что остался жить — или не рад? Черная дыра внутри, появившаяся после гибели Маши, все ширилась и грозилась поглотить его самого. В милиции, когда его избивали, он молчал и терпел, пока не впадал в забытье. Потом, в камере, он думал о том, что скольких людей ему, судье, пришлось отправить за решетку, а он никогда даже представить не мог себе всей глубины и ужаса страданий, которые им выпадут неминуемо. Наверное, в эти дни он поверил в Бога, хотя всю жизнь прожил, не задумываясь даже о том — есть Бог, нет Его? В повседневной советской толкотне, наполненной бессмысленными соревнованиями, съездами, планами, свершениями — до вечного ли было? Инга Львовна, когда Моне Ли исполнилось 5 лет, попробовала отвести девочку в церковь, окрестить, но та встала, как вкопанная, перед дверьми, и бабушка не смогла ее не то что уговорить идти, а даже сдвинуть с места. Мона будто окаменела, а при виде батюшки, выходящего после службы, взвыла и бросилась прочь. Одержимая, — с горечью сказал отец Настоятель, — молитесь о ней, и я буду.

О многом думал Пал Палыч на больничной койке, с радостью переживая физическую боль, которая подменяла ему своей настойчивой силой боль душевную. Мать он любил необычайно, с сыновней пронзительностью ощущая её любовь к себе, единственному сыну. Мама наполняла собой свет, мама была миром, крепостью, наградой и защитой. Теперь же сиротство заполнило его собой, как вода — чашу озера. Он понимал, что есть дочь Танечка, внук Кирилл, и — Мона. Отвращение его к ней, приемной дочери, было так сильно, что он отказывался разговаривать с Госфильмом по поводу приезда в Москву.

Когда он смог стоять на ногах без посторонней помощи, его перевели в обычную палату, а, по настоянию главврача, Коломийцеву была оформлена инвалидность. Подходило время возвращения домой, и этот шаг было сделать необходимо.

На похороны Инги Львовны приехала дочь Танечка с сыном, и даже зять, который неожиданно оказался вовсе не так уж плох. Танечка едва не упала в обморок, увидев отца, с наголо обритой головой, с рукой на перевязи. Он еще не мог уверенно ходить, и ходил с палочкой — любимой тросточкой Инги Львовны.

Портрет Инги Львовны, написанный известным в 20-е годы художником, эмигрировавшим из СССР, был перенес из спальни в гостиную, и только маленькая черная ленточка перечеркнула уголок, будто отрезала.

— Ну, вот что, папа, — сказала Танечка после поминок, — довольно этого Орска. Я начинаю заниматься обменом.

— Но я не хочу уезжать отсюда, — Пал Палыч тоскливо оглянулся и представил себя, одного, в огромной квартире. — Впрочем, ты права. Я не в силах сам что-то изменить, помоги мне, прошу тебя! Танечка уткнулась в мужа, хлюпнула носом, и пошла к сыну, спящему в ее, детской комнате.

Кирилл Владимирович, двухлетний внук Пал Палыча Коломийцева, сладко спал, разметавшись во сне. В старом доме топили от души, и вообще — вся эта четырехкомнатная квартира в чудесном доме, уютная, полная милых сердцу вещей — была для Пал Палыча ДОМОМ, настоящим домом, и сама мысль о переезде неведомо куда приводила его в ужас. Он бродил по комнатам, прощаясь — почти сорок лет жизни, шутка ли?

— Только прошу тебя, Танечка, — он обнял дочь, — похорони меня здесь, рядом с мамой, хорошо?

— Ой, папка! опять ты! — дочь чмокнула его в щеку, — прекрати свой пессимизм! Там, в Москве, ты будешь рядом со мной, с внуком хоть сможешь видеться, а то мы еще и внучку задумали, — она подмигнула Володе, а тот пожал плечами, — задумали? ну, задумали.

Неожиданно предложение, устроившее их, пришло буквально через три дня после подачи объявления в «Бюллетень по обмену». Правда, не Москва, но ближнее Подмосковье, Одинцово, деревянный дом с верандой, печным отоплением, даже с баней и сарайчиком — и меньше часа езды от Москвы. Танечка даже запрыгала и захлопала в ладоши:

— Пап! ну, смотри, как чудесно! Мебель можно сохранить почти всю, и архивы дедушки перевезем, вот — займешься! И можно работу найти поблизости! И лес, смотри! Даже пишут — небольшой сад, участок, правда, маленький — но зато есть настоящий лес! Я займусь документами, и помогу тебе с упаковкой и переездом, думаю, к лету все будет в порядке.

Пал Палыч ничего не сказал, но вдруг почувствовал облегчение оттого, что кто-то снял этот тяжкий груз с него. — Да, пап, — Танечка помялась, — а что будем делать с Моной? Мне звонили со студии, мы их задерживаем — ты же ее отец. По документам. Надо что-то решить.

— Я не могу отказаться от отцовства, это будет подло, — сказал Пал Палыч, — нужно нести свой крест до конца. Я подпишу любые бумаги, но кто будет сопровождать её? Это сильнее меня — на это я не способен.

— Ты знаешь, — Танечка шла на кухню ставить чайник, но остановилась и обернулась, — кажется, я знаю, кто нам с этим поможет.

Мона Ли жила у Ларисы Борисовны почти две недели. Та улетела на съемки фильма «Коза и семеро козлят» в Болгарию, и за квартирой следила «домраба Клава, женщина из металла» — так дружески звала ее Марченко. Суровая, властная, с железным характером, Клава ходила за Ларочкой еще с детства. Марченко поручила ей надзор за Моной Ли, и Клава взялась за дело. Гоняла ее, как «сидорову козу», но почтительно умолкала, едва Мона брала в руки сценарий и начинала учить роль. Мона Ли легко свыклась с новой жизнью и играла послушную, домашнюю девочку.

Прошел еще месяц…