Мона Ли

Глава 3

Дочь Пал Палыча Таня мачеху возненавидела пылко и на всю жизнь. Даже к столу не выходила, если та дома была. Маша, привыкшая ко всему, в матери к падчерице не лезла, так, здоровалась, обед готовила, да бельишко стирать не отказывалась, а по хозяйству помочь не просила. Таня жила в бывшей родительской спальне, куда не пускала никого, кроме маленькой сводной сестрички. Нонну Таня полюбила так, что уехав из дома учиться в Москву, приезжала только ради нее, одной.

Нонне сравнялось три года, и Маша заговорила о детском садике, но тут и Танечка, и Инга Львовна, да и сам Пал Палыч — нет, и все тут. — Ну, как избалуете, — защищалась Маша, — и так уже девчонке всю голову задурили — ох, красавица-раскрасавица, это ж белоручка вырастет и тунеядка, каких свет не видывал! Да она ж во двор выйдет, встанет, улыбочку свою выдаст — ей даже подзатыльник никакой хулиган не отвесит! Как ей жить-то потом?

Ни в какую не убедила. Пал Палыч, до того доходило — если Инга Львовна заболеет, а Танечка на свидание собирается, даже в суд с собой Нонну брал. Там все вокруг Нонночки чуть не на цыпочках, да кто с конфеткой, кто с яблочком, до того девочку избаловали, она уже и с матерью через губу начала говорить. А записали-то Нонну — Нонна Захаровна Ли, без прочерка — где отец, для того Пал Палыч ведомыми ему путями Захарку нашел, через милицию, правда, пришлось. Ну, он, Захар, сразу ушки-то поджал, какие, мол, возражения — достаточно глянуть, не спутаешь. Насчет алиментов, конечно, запинка вышла, но договорились полюбовно, мол, на сберкнижку, а уж — на восемнадцатилетие-то — и как раз существенно будет. А как время пошло-побежало, прикипел Пал Палыч к своей приемной, к младшенькой, да так, что вопрос ребром — пусть Коломийцева будет, и все дела! И по отчеству Павловна, а то, что это — Захаровна, да еще и «Ли» какая-то. Тут-то Таня и скажи:

— Ну, наша девочка и не Коломийцева, и не Нонна — глядите, как улыбается, а? Это ж вылитая Мона Лиза с картины художника Леонардо да Винчи, — и журнал «Огонёк» открыла.

— И чего общего, — Маша плечами пожала, — наша чисто Чингисхан какой, смуглая да узкоглазая, а тут женщина дородная, видно, что знатного рода, раз в журнале печатают.

— Темнота ты, — Пал Палыч потрепал жену по спине, — эта улыбка такая таинственная, что уж какой век отгадать загадку не могут.

— Вечно народ дурью мается, — Маша поставила утюг на ворот рубашки, — улыбается, как придурошная, я и не таких видала.

Посмеялись, а так и осталось — Мона Лиза, да Мона Лиза. И маленькая Нонна, которую Маша с криком — «я мать, мне виднее», все-таки уговорила отдать в детский садик, так всем и отвечала, знакомясь — Мона Лиза. И даже сама Маша, как-то забывшись, вывела на метке, пришитой к сарафанчику — «МОНА ЛИ».