Мона Ли

Глава 27

Снимали в выгородке — восточный базар. В павильоне выставили столы — доски, брошенные на козлы, расстелили весь запас студийных ковров, разбросали тут и там нечто, напоминающее арбы — задки каких-то то ли карет, то ли колесниц, бутафоры присыпали пол крашеными опилками, реквизиторы вынесли корзины с искусственными фруктами и зеленью, на переднем плане разместили то, что достали живое — по сезону, кочаны капусты, мытую морковку, яблоки. Мона Ли, в чадре, играла девочку, заблудившуюся среди торговых рядов. Массовка веселилась вовсю, продавцы нахваливали товар, раскатывали ковры, стучали по кувшинам указательным пальцам — гулкий! Дышали на драгоценные камни, вставленные в кольца, словом — все шло замечательно. Мона Ли, едва видной фигуркой мелькала — тут и там, а суровые стражники из дворца султана маршировали по площади, сметая все на пути. В паланкине везли визиря, а сын султана — Сашка Архаров, мучимый похмельем, оттого убедительно бледный, стоял у водопоя, присматривая себе верблюда. Верблюдов было решено снимать завтра, в Зоопарке. Псоу был всем доволен, эпизод выходил живым, и вот, когда уже почти все отсняли, Мона Ли, которая должна была подойти к Архарову и спросить у него дорогу во дворец, дойдя до колодца, вдруг замерла. Архаров дал реплику — Мона Ли молчала. Камера, приблизив их обоих, перешла на Архарова.

— Стоп! Стоп! — закричал Псоу, — что случилось? Стоп! Мона! Сашка, что с ней? Эй, ну кто есть? Что с девочкой? — Подбежали актеры, кто-то скинул чадру, — задохнулась? Мона стояла, глаза ее были закрыты, а к губам был приложен палец. — Воды ей, воды! — Псоу выбежал на площадку, — воды дайте! — Брызнули водой, уложили Мону на пол, но она осталась в таком же положении. Побежали за врачом.

В это же самое время, в Гаграх, Сёма Гельфонд умолял Ларису Борисовну — Ларочка! Один дубль! Ты войдешь в воду и выйдешь из воды! Все! Один, Лара?!

— Семён, ты с ума сошел? Ты видел, сколько градусов в этом море? Сёма? Ты видишь градусник? Ты хочешь, чтобы у меня была инфлюэнца? Сёма, лезь сам.

— Я шире тебя, Ларочка, — Гельфонд похлопал себя по ляжкам, — деточка? Один дублик? Мы снимаем круче Феллини! Ты думаешь, Мазина стала бы просить его входить в воду? Лара! В историю кино войдут твои божественные бедра! Мы стоим с полотенцем! С коньяком!

— А, — Марченко махнула рукой и скинула купальный халат, — лед от берега хоть отгони! — И она пошла в воду.

— Камера, камера! Снимаем-снимаем! Марченко прошла десять метров, а потом вдруг резко ушла под воду.

Пришла дежурная врач «Госфильма», присела над Моной Ли, оттянула нижнее веко, пощупала пульс, послушала сердце:

— Ничего не понимаю. На эпилепсию не похоже, судорог нет, какая-то прекома, не могу понять. Вызывайте «Скорую», я могу только укол сделать. — Вдруг Мона Ли широко открыла глаза, выдохнула и сказала: — Все в порядке. Она жива.

— Кто жива, детка? — врач еще держала ее запястье.

— Лариса Борисовна, — сказала Мона Ли, — с ней все в порядке. Простите, Вольдемар Иосифович. — Псоу жестами разогнал всех:

— По местам, по местам! Снимаем, дубль какой? Где Марго? Собрались! Свет, камера, мотор — поехали. — Эпизод пересняли. — Завтра, семь утра — Зоопарк, всех обзвонить! Эдик! Договорился?

— С верблюдами? — сострил Эдик.

— И с верблюдами тоже, — Псоу не был расположен к шуткам. — Позвони на «Сочи-фильм», спроси, что там Марченко, с ней в Зоопарке три эпизода, мы пока подтянем здесь, и уже в мае у нас — ты помнишь, что?

— Еще бы, — Эдик прикрыл голову ладошкой, как бы защищаясь от солнца, — Бухара, — надо бы в июле, вообще-то, в Бухару-то. Сварились бы наверняка. Прям плов «Госфильм», фирменный.

— Эдик, ты понял, — Псоу уже летел по коридору, — обзвони Марченко и Филлера, ему Звездочета дадим. Без проб, без проб. Действуй.

В кабинете директора «Госфильма», Антона Ивановича Крохаля, сидели люди с неприятными лицами. Псоу надел самую верноподданническую улыбочку и плюхнулся в кресло.

— Вольдемар? — Антон Иванович «сердился». Вообще на студии директора звали только так — по названию старого фильма «Антон Иванович сердится», — Вольдемар! Я в гневе. Что у тебя в группе происходит? Зачем ты взял какую-то полоумную девицу?

— Она абсолютно нормальна! — засвистел фальцетом Вольдемар, — она абсолютно! Нормальна.

— А чего это она в обмороки валится? Несовершеннолетняя. Отчим. Все это как-то … — Антон Иванович потер пухлые пальчики, — и вот, РУКОВОДСТВО не одобряет. Я вас, товарищи, правильно понял? — Руководство, в галстуках и при портфелях, согласно кивнуло.

— Вот, — удовлетворенно заключил Антон Иванович, — давай-ка, заменим ее быстро, пока мало отсняли, зачем НАМ проблемы, а?

— Да вы поймите, — Псоу занервничал, — ведь тут такое дело… мы же многосерийный снимаем, это первый опыт такого детского кино! И дальше у нас с товарищами из братской Болгарии съемочки, и договорчики со студиями союзных республик! Это же стратегически! Это укрепление связей!

— Ну, и крепи ты связи! — Антон Иванович налился багрянцем по щекам, — мы ж тебе не фильм закрываем, правильно, товарищи? — Товарищи покивали — теперь уже поочередно. — Мы тебя просим — пока просим! Замени ты эту Мону Лизу к едрене фене, простите, за крепкое выражение, момент требует… вон — девчонок — только в Вечёрке объявление дадим, не отобьешься!

— Она красива и талантлива, — Псоу говорил на полтона ниже, — она очень киногенична!

— В девять-то лет? — Крохаль хмыкнул, — не смеши меня. До 18 они все талантливы, да, вот. А потом! — он поднял глаза к потолку, на котором дергался неоновый свет в лампе, — а потом… суп с котом, какие стервы…

— Давайте материл просмотрим, а? — схватился за соломинку Псоу, — сами скажете.

— Ну? — Антон Иванович повернулся к сидевшему у стола руководству, — как? — Руководство пожало плечами, и Крохаль кивнул одобрительно.

Тут дверь раскрылась и секретарша Крохаля, в съехавших от ужаса очках, закричала

— Антоша! Марченко утонула!

— ЧТО? Ты что? Что? — Антон Иванович вскочил, потом опустился в кресло, обмяк. Секретарша привычным жестом залезла в нагрудный карман его пиджака, вытащила нитроглицерин, положила таблетку под язык, распустила узел галстука, тихо закричала:

— Окно! Окно откройте! Зовите Галю из медпункта, домой не звонить, Эдик — беги, с зеленого на столе звони на «Сочи-фильм», телефон записан карандашом. Так, товарищи, выходим, освобождаем кабинет, у нас сердечный приступ! — Вся студия знала, что Марченко была любовницей Антона Ивановича до первой жены его и после второй, и даже при третьей, нынешней. Антон Иванович Ларочку Марченко обожал, выбивал фильмам с ее участием первые прокатные категории, сделал ей квартиру и вообще — принимал в ней столь живое участие, что его деятельная любовь ставилась всеми женами и любовницами в пример мужьям и любовникам.

Эдик вертел диск, вызывая Гагры по коду, наконец, на том конце трубки ответили.

— Гагры? Москва, Госфильм вас беспокоит, — Эдик почти орал в трубку, — что там с Ларочкой? С Ларисой Борисовной? Жива? Да скажите толком, что вы там жуете все время? Шашлык, что ли? Что ты там жрешь, Марченко, Мар-чен-ко, говорю тебе по слогам — жива? Дай Петрова! Ну, дай Гельфонда! Дай любого, кто по-русски может, — Эдик вытер лицо платком, — я ничего не понимаю.

— Сейчас Мишу найдут, — сказала трубка.

— Миша? Эдик. Что? В больнице? Серьезное? Утонула? А-а-а, я понял. Средней тяжести? Помощь нужна? Уже вылетел? А что Антону-Ивановичу-Сердится сказать? Ничего? Все в порядке? Давай, давай, перезвоню. Что вы все столпились? — Эдик прикрикнул на группу руководства, замершую в приемной Крохаля, — жива, жива. Положение серьезное, но жива.

Двумя часами раньше Лариса, надев телесного цвета купальник, дававший полную иллюзию обнаженного тела, пробовала воду ногой. — Б-р-р! Холодно же, Миш, давай хоть трессы надену?

— Лара! — Миша наслаждался видом стекленеющего моря. — Ларочка? Давай уже ватные штаны наденем? Это несерьезно, снимаем со спины, а потом — Володя с катера возьмет крупный план, когда ты поплывешь.

— Ну, и я вполне могу в трессах — то зайти! Снимайте, как буду заходить, по пояс, и оттолкнусь! Тебе будет хуже, если я у Псоу сорву съемки!

— А, черт с тобой, — махнул рукой Гельфонд, — Девочки! костюмеры! Трессы нейтральные дайте? Телесные есть? Давай, все, начали. — Трессы и спасли Ларочкину жизнь. Конечно, никто из съемочной группы не удосужился проверить дно, по которому она пройдет, а на дне, на небольшой глубине, лежал, почти вросший в песок, винт от небольшого катера, и Марченко, оттолкнувшись, рассекла себе ногу, да так, что потеряла сознание от болевого шока и начала тонуть. Второй помощник режиссера, Резо Гогоберидзе, моментально схватив ситуацию, бросился в воду, и заплыл со стороны моря, нырнул, ухватил тонущую Ларочку, и вытащил на берег. Кровотечение было такой силы, что мужчины бледнели и падали в обморок. Но уже спешили спасатели со станции, которые дежурят ежегодно, уже выли сирены трех карет «Скорой помощи», и все было сделано удивительно слаженно, спокойно и оперативно. Через час около станции «Скорой помощи» выстроилась очередь — сдавать кровь, и люди несли продукты, вино, деньги — и всю ночь, пока главврач не вышел и не сказал, чтобы все шли домой, и прекратили петь под окнами, никто не расходился.

— Если бы не эти колготки, — сказал хирург, — перерезала бы вены так — не спасли бы.

— Как чувствовала, — похолодел Мишка Гельфонд.

Первое, о чем подумала Ларочка, придя в себя, хотя голова кружилась от слабости, — девчонка все знала, хотела предупредить, — и Лара опять провалилась в сон.

— Что ты сказала про Марченко, что? — Псоу тряс Мону Ли за плечи, — девочка! Что ты знала? Что ты почувствовала? Что? Скажи?

— Я не могу этого объяснить, — Мона Ли плакала, — я не знаю, как я это чувствую, не знаю…

Крохаль, сопровождаемый свитой, вечером того же дня вылетел в Сочи. Псоу, успев ухватить товарищей из Главка, запер их в просмотровом зале, где товарищи посмотрели отснятый материал. Состав Псоу подобрал блестящий.

— Ну, что ж, — пожевал губами самый главный, — неплохо! И, главное, с точки зрения укрепления дружбы народов — убедительно, — я правильно говорю, товарищи? — Товарищи, в темноте похожие на кротов из сказки «Дюймовочка», покивали головами.

— А девчонка хороша-а-а-а, — протянул один из них, — такая, я бы сказал… надежда советского экрана, не меньше. Но ты ее, Вова (выговорить имя «Вольдемар» мало кому удавалось с разбега), по моральной линии следи, стало быть. В каком классе обучение у девочки?

— В четвертом, — не моргнув глазом, соврал Псоу, — десять лет нашей будущей, можно сказать, звезде!

— Хорошо, уже в пятый скоро, — подытожил товарищ, — а там, понимаешь, не за горами и комсомол. Ты это себе учти!

— Ну, добре, добре, сымай, деньжат подкинем, — сказал ответственный за кино, — и эта… дай экзотики побольше, и костюмы им побогаче надо, а то будет неловко перед товарищами из Узбекистана, всякого, понимаешь.

Когда, проводив группу товарищей до поданных им прямо на территорию киностудии черных «Волг», Псоу, вытирая пот со лба, перепрыгивая через лужи, вбежал в здание, к нему подошла Мона Ли.

— Что со мной будет? — спросила она, глядя в глаза режиссера.

— Все будет прекрасно, крошка Ли! Все одобрено, сейчас должны в пару недель уложиться с этими верблюдами, понимаешь, а дальше — как Марченко. От нее зависит. Кстати, Мона? Ты что, ясновидящая? Колдунья? Ты на нас, смотри, порчу не наведи, или как это у вас там?

— Я не виновата, — Мона Ли дергала молнию курточки, — я же не нарочно. Вольдемар Иосифович, а куда мне теперь жить-то идти?

— А ты где жила? — Псоу опять бежал по коридору, — ты же где-то жила? Ну, у па… у отчима с бабушкой, а бабушка умерла.

— Ой, не нужно меня расстраивать, — пробормотал Псоу, — мир полон скорби, детка. Вообще тебе нужно в школу, же?

— Ну, да, — Мона Ли смотрела на Вольдемара и улыбка возвращалась на свое место, — мне нужно в школу, — твердо сказала она. Словно повинуясь приказу, он взял ее за руку, довел до дверей приемной Крохаля, и сказал секретарше: — Вот, наша актриса. Её необходимо устроить в наш интернат. На полную неделю.

Так Мона Ли попала в элитный интернат для детей работников культуры.

Пал Палыч, занявшийся расстановкой мебели, подумал-подумал, и сделал комнату — для Моны Ли, поставив туда ее кровать и не разобранные коробки с куклами.