На бывшей Жандармской

Обреченные

Чем больше приходило вестей о приближении Красной Армии, тем сильнее лютовали враги. Начались массовые аресты, еще яростнее засвистели казацкие нагайки.

Обо всем Александра Максимовна узнавала от старого коновозчика, навещавшего их семью.

— Беда, Максимовна… Большая беда свалилась на наши головы, — сообщил он. — Человек шестьдесят опять схватили. Предатель один выдал… Всех в Уфу увезли. Видно, места мало в наших тюрьмах.

А через несколько дней принес весть еще страшнее:

— Всех расстреляли супостаты.

Долго сидели и молчали в темноте. Аким Иванович выкурил не одну трубку. Потом ушел. Походка у него была тяжелая, старческая.

— Слыхала, Максимовна? В Мухоморовке казак парнишку засек, — оглядываясь, как бы кто не подслушал, сообщила у колодца соседка. — Из-за угла парнишка выскочил и коня напугал. Казак нагайку выхватил и давай хлестать. А много ли ребенку надо…

Раз, в темный июльский вечер, снова пришел Аким Иванович. Пробрался тайком огородами.

— Я к тебе и с добром и с худом, — торопливо начал он. — Радость великая: наши к городу подходят! Близко уж. А беляки совсем озверели, семьи большевиков принялись изничтожать. Всех подряд, от мала до велика. Днем кресты на воротах ставят, а ночью лютуют. Только стон стоит. Да ты не бойся, бог не выдаст, свинья не съест, — вставил он любимую поговорку. — Мы на заводе так придумали: уехать надо тебе с ребятами. Скрыться до поры до времени. У меня сват на разъезде живет. Человек надежный, место тихое. У него и переждешь. Недолго осталось… Собери-ка к завтрашнему дню кое-какое барахлишко. А я Воронка в телегу запрягу и к вечеру подъеду. Забросаем ребятишек травкой, сверху литовку: будто за кормом ездили. Никому и в голову не придет.

Весь день прошел в сборах и хлопотах. Александра Максимовна испекла «подорожников», собрала ребячьи рубашки в узелок, и к вечеру все присели на лавку, готовые в путь-дорогу.

— Варюша, мы сегодня уезжаем. К родне погостить… Когда приедем, Федюня прибежит, скажет, — объяснила Александра Максимовна Варьке, когда та появилась на пороге. — Только про это никому не говори.

— Николке с Ахметом можно сказать, — вставил Федя.

Варька понимающе кивнула головой, поцеловала Мишеньку и убежала.

Ребята были рады-радехоньки.

— А лес там есть? А ягоды? А речка?

— Есть, все есть. Сидите тихо, — отвечала мать на бесконечные расспросы. Федя отыскал в чулане удочку отца и поставил возле порога, чтобы не забыть.

Солнце село, а подводы все не было. Александра Максимовна нетерпеливо поглядывала в окно и вдруг увидела: по улице торопливо шли белогвардейцы, направляясь прямо к их воротам. В первом Федя узнал сына жандармского вахмистра Виктора Катрова, который явился в город вместе с колчаковцами. Катров был в офицерском мундире. Позади вышагивал «тараканий ус».

— Встаньте к окнам, не то разбегутся, — послышался голос со двора.

Трое вошли в дом.

— Все дома? — Катров остановился возле порога, оглядывая детей, словно пересчитывая их.

— Все, вашблагородь, — вынырнул из сеней Мошкин.

Ребята бросились к матери, облепили ее со всех сторон, так и застыли, глядя на вошедших широко раскрытыми глазами.

— Может сразу, вашблагородь? — подскочил околоточный.

— Ночью приказано… Заколачивайте!

Колчаковцы вышли. Слышно было, как на засов закрыли входную дверь и забили ее чем-то тяжелым. Потом долго стучали молотками по ставням.

— Ждите гостей! — с издевкой крикнули со двора.

Белогвардейцы уже хозяйничали где-то в другом доме, а перепуганная, обреченная семья Кущенко все еще сидела в потемках.

— Темно-о, — заплакал Мишенька.

— Сейчас, сейчас… Огонек будет, — очнулась Александра Максимовна, зажигая лампу. Прятаться и таиться уже не было смысла: самое страшное случилось.

«Не будет всех… Марийки… Сережи… Мишеньки…» — Александра Максимовна не могла сидеть на месте: надо что-то делать… Она достала чистые рубахи из узла:

— Надевайте, чтобы все чистенькое…

Переоделась сама и снова заметалась.

Горе придало силы. Она открыла крышку подпола.

— Мы уйдем отсюда, уйдем… — шептала мать, спускаясь по ступенькам с лампой в руке. Но сколько ни шатала камни фундамента, сколько ни двигала, ни один не шевельнулся.

Александра Максимовна выбралась из подпола и принялась ножом открывать створки ставней. Федя бросился помогать матери.

— Кто там царапается? Смирно сидеть! Успеете побывать и в раю и в аду, — послышались грубые окрики.

Все кончено, надежды нет… Долго сидела Александра Максимовна не шевелясь. Ребята забились в угол и с недетской надеждой смотрели на мать. Миша свернулся калачиком на полу и уснул.

— Мы им даром в руки не дадимся! Не-ет! — Александра Максимовна метнулась в сени и набрала большую охапку щепы, приготовленной на растопку.

— Федюня, наливай-ка в чугуны.

Варька еще накануне натаскала воды, и кадка в сенях была полна.

Откуда-то издалека слышались одиночные выстрелы.

— Мам, слышишь? Стреляют.

— Слышу, Федюня. Опять казаки балуются. А ты носи воду-то, носи.

Ярким пламенем заполыхали в печи дрова. А вскоре ключом забурлила вода в чугуне.

— Зачем это? — удивился Федя.

— Как войдут эти изверги… Я в них из ковша кипятком! Прямо в глаза! А вы тем временем бегите, прячьтесь в огородах… Пока они очухаются…

— А как же ты? Я без тебя не уйду.

— Потом и я… — мать отвернулась и принялась кочергой шуровать в печи. О себе она не думала.

Всю ночь слышались выстрелы. Всю ночь кипела вода в чугунах.

Новый день пробился узким лучиком света сквозь щель в ставнях, осветил спящих под столом ребят и пожелтевшее, измученное лицо Александры Максимовны. Она сидела на табуретке возле порога с ковшом в руке. Возле ног стоял чугун с кипятком, от которого валил густой пар. Пламя в печи угасало: бандиты грозились явиться ночью. Одна прошла… Надо ждать следующей.

Днем выстрелы стали слышнее и чаще. Где-то ухнули из орудия. Раз, другой… В стороне завода короткими очередями застрочил пулемет.

— Мам, слышишь? Опять стреляют.

— Слышу, сынок. Это наши! Красные! Придут и выручат нас, — успокаивала она ребят. А у самой тревожно замирало сердце.

Дети прислушивались к выстрелам, словно это была самая чудесная музыка. Даже в полутьме было видно, как у них заблестели глаза. На бледных лицах появились улыбки.

Издалека слышались крики «Урра-а!» По улице затопали кони.

Наступал вечер, а с ним новая тревога за детей. Щепа и дрова были сожжены. Александра Максимовна принялась собирать все деревянные предметы, которые были в доме. Возле печки оказались каток с вальком, мутовки, доски с полатей. Федя притащил свои санки из сеней и с большим сожалением положил в общую кучу заготовленного топлива.

Снова закипели чугуны в печи.

— Как плесну из ковша, вы им под ноги кидайтесь и бегом, — уже в который раз наказывала Александра Максимовна и в каком-то нервном исступлении металась от печи к порогу, меняла возле дверей чугуны. Когда в одном остывала вода, она цепляла его ухватом и снова толкала в пламя. На его место ставила другой: кипяток должен быть крутым, прямо с пылу.

Коротка июльская ночь. Но Александре Максимовне она показалась целой вечностью, кошмарной, жуткой.