Ночная ведьма

Глава 48

Авиабаза под Сталинградом,

декабрь 1942 года

Новый год, 1 января, был единственным из дореволюционных праздников, официально сохраненным советским правительством.

Поводов для развлечения было так мало, что не стоило упускать случай: девушки попросили Веру и Оксану сшить им шелковые платья из захваченных немецких парашютов. Обе они не имели себе равных, когда речь заходила о том, чтобы для каждой летчицы придумать подходящий фасон, выгодно облегавший фигуру. И они знали вкус каждой из девушек. У Веры платье было затянуто в талии. Крой платья Галины умело скрывал ее не слишком изящную фигуру. Сногсшибательное Анино платье удачно обыгрывало ее высокий рост.

Когда в зал вошла Аня, а вслед за ней и остальные молодые женщины, дрожавшие от холода — ткань их нарядов была явно не по погоде, — мужчины забыли обо всем, даже о стаканах с коньяком. Этим людям, существование которых можно было назвать непрерывным самоубийством, так хотелось жить, что они радостно встретили двенадцать полночных ударов, возвещавших наступление нового года, 1943-го. Все полакомились медовыми кексами, которые Галина умудрилась испечь, раздобыв заменитель муки, жир и немного меда. Запас коньяка был приличный, и мужчины быстро захмелели. Женщины не слишком любили коньяк и предпочитали ему водку, так что их накопленные со временем «сто граммов» тоже составили в тот праздничный вечер немалый ресурс алкоголя.

Оксана ни о ком не думала, кроме как о Семенове, а тот, отдавшись магии танго, мазурки и цыганских танцев, забыл о вой­не и сложил оружие перед девушкой, которую полюбил с первого дня. Чем больше Оксана заглядывала в глаза смерти, тем больше она любила жизнь. Семенов был не в силах устоять перед искрящимся огнем Оксаны. Он вдруг понял, что показная легкость летчицы была ее огромной силой и ее темперамент позволял ей выкручиваться из самых жутких переделок.

В прежней жизни у Оксаны всегда было вдосталь и нарядов, и украшений, и духов. Она умела подчеркнуть свою природную красоту, голубые глаза и светлые волосы. При виде ее изящной, точеной фигурки многие готовы были поспорить, что она первая не выдержит сталинградского кошмара. Но с ее лица никогда не сходила улыбка, и ее энтузиазм оставался непоколебим. Пылкий нрав Оксаны превращал ее в несокрушимую воительницу, причем женственность ничуть от этого не страдала. Конечно, на фронте она лишилась дорогих духов и пудры, но ловко научилась находить замену румянам и кремам. Утащенным с кухни кусочком свеклы она проводила по скулам и по губам, возвращая им краски. Чтобы оттенить глаза, Оксана примешивала к жиру немного артиллерийского пороха и, вооружившись маленькой щеточкой, использовала эту смесь для окраски бровей и ресниц. Всю месячную норму перекиси водорода, выдаваемую для обработки ран, летчица не задумываясь изводила на осветление своих прекрасных длинных волос.

— Ну это уж слишком, Оксана! А если однажды перекись тебе понадобится? Речь идет о твоем здоровье! — пожурила ее однажды Софья.

— Неужели ты думаешь, что, если мой самолет разобьется, мне поможет перекись водорода?

Софья расхохоталась, обескураженная такой своеобразной практичностью, на том разговор и кончился. В конце концов, Оксанино кокетство никому не мешало и даже воодушевляло девушек: им казалось, что оно отпугивает вой­ну. Если мы находим силы заниматься внешностью, то остальное не так уж и страшно.

После нескольких зажигательных и неловких танго Вера, Галина и Аня присели за столик в углу амбара, переоборудованного в праздничный зал, и, морщась, пригубили алкоголь, который мужчины опрокидывали залпом. Пьяных пилотов и механиков уже изрядно покачивало.

Аня невольно вспоминала Софью, их последний вечер вместе, тот самый прощальный бал в Энгельсе, когда девушки, не ведая, что их ждет, отмечали отправку на фронт. Обрывки того вечера всплывали в памяти и причиняли Ане острую боль. Вера заметила, что в Аниных глазах блестят непролитые слезы, и воскликнула:

— Посмотри на Оксану! Надо думать, сегодня Семенов втюрился окончательно и бесповоротно!

Троица залилась смехом и чокнулась за веселье их подруги.

Семенов стискивал в объятиях Оксану, уже не в силах сопротивляться своей страсти. Прильнув друг к другу, они протанцевали всю ночь. Взор Оксаны становился все более томным и чувственным. Семенову хотелось прижать ее к себе еще сильнее, и он жалел, что его плечи не так широки, чтобы спрятать Оксану у себя на груди. Ему хотелось, чтобы она принадлежала только ему, а не этому чокнутому миру.

Когда Семенов наконец заговорил, в его голосе зазвучали с трудом удержанные слезы.

— Приказываю тебе отбыть в отпуск, — объявил он. — Проведай в Москве мать и повидайся с женихом. Ты это вполне заслужила. Во всяком случае, запрещаю тебе летать ближайшие несколько дней.

Отпрянув от его горячей груди, Оксана рассердилась, не понимая, почему Семенов хочет ее отстранить от полетов. Потому ли, что она была на гребне славы, или чтобы лишний раз упомянуть пресловутого жениха, которого он приплетал всякий раз, когда они оказывались наедине, и о котором она не хотела больше слышать.

— Нет, только не сейчас. Я не могу уехать. И я… должна отомстить за Софью.

Семенов закрыл глаза. Силы его покинули, он был обезоружен. Именно этого он и боялся.

Ночь шла своим чередом, одни искали забвения в торопливых объятиях, другие — в лишнем стакане спиртного.

Семенов положил руку на плечо Оксане. «Как товарищу», — подумала она. Но от этого прикосновения вздрогнула.

— Ты теперь для них как бельмо в глазу! После статей в «Правде» и «Красной звезде» ты у фашистов на прицеле. Ты слишком знаменита, и немцы бесятся оттого, что их убивают женщины. Чтобы сбить Софью, они пустили в ход четверку самолетов. Ей было от них не увернуться… — Семенов помедлил. — С тобой они тоже миндальничать не станут.

Оксана не знала, что сказать. Достанет ли у нее ярости и уверенности в себе, чтобы выдержать еще одну битву? До сих пор счастливая звезда не покидала ее. Она умела летать, увертываться от врага и изнурять его. И умела поражать цель. Но Оксана поняла, что таланта не всегда достаточно и удача может изменить.

Глаза Семенова излучали удивительный свет, в них были и страх ее потерять, и сомнение в том, что он тоже любим. В них читались все те чувства, которым он не позволял раскрыться в полную силу.

— Что скажет твой жених?

— Что он может сказать? Он погиб во время наступления немцев на Смоленск.

Семенов осторожно взял Оксану за подбородок и приподнял ее лицо.

— Расскажи мне, — мягко попросил он.

— С первых дней вой­ны мы уже были не вместе. Ему не понравилось, что я хочу летать, он пытался меня отговорить. Я была слишком… не знаю… слишком дерзкая, недостаточно хрупкая и женственная на его вкус. Но никто не должен был знать, что между нами все кончено. Я воспользовалась тем, что он был близок к начальнику Генерального штаба, Георгию Жукову. Это меня в ­каком-то смысле защищало и позволяло немного вольничать. Но мы не собирались жениться, он никогда не делал мне предложения. Ничего этого между нами не было. Клянусь тебе…

Оксана секунду помедлила и посмотрела Семенову прямо в глаза.

— Я никогда его не любила, как люблю тебя.

Взгляд Семенова потемнел.

— Любовь? О ней лучше забыть. Любовь — это обещание. Кто может обещать что бы то ни было во время вой­ны? — сказал он и обвел взглядом окружающих. — Я не хочу давать тебе обещаний, потому что могу их не сдержать.

— Но чего ты тогда хочешь? Оставь меня!

Оксана попыталась вывернуться из его крепких рук, но Семенов ее не выпустил.

— Кто может обещать, что вернется? В твоей дружбе с Аней больше правды, потому что вас не связывают обещания. Любовь — совсем другое дело…

Оксана тихо заплакала.

— Я клянусь тебе, что сегодня, этим вечером, я люблю тебя всей душой. Вот все, что я могу тебе дать сейчас. И я никогда не чувствовал себя таким никчемным перед женщиной, которая заслуживает всех богатств мира, которых у меня нет. Это печально. Но если завтра я буду еще жив, я буду тебя любить. Еще один день.

Данные на вой­не обещания были предметом сделки. Некоторые опрометчиво их давали, а потом размахивали ими, как талисманом, перед призраком смерти: «Раз я обещал тебе вернуться, то не погибну». Другие, наоборот, боялись сглазить удачу: «Я обещал вернуться, это принесет мне несчастье».

— Аня, о чем ты размечталась, глотни коньяку, старушка, — заплетающимся языком проговорила Галина.

— Нет, это знаменитая Софья, никакой Ани больше нет! — брякнула захмелевшая Вера и чокнулась с невидимым призраком, выбросив руку со стаканом над Аниной головой и обрызгав платья подруг.

— Нет! Нет! Нет!

Звуки музыки и смеха перекрыл отчаянный вопль. Все замерли. Яростный Костин вопль прервал течение времени.

— Нет, нет, нет! — отчаянно кричал Костя. — Нет, ты не…

Аня схватила ребенка в охапку и зажала ему ладонью рот.

Она вихрем вылетела на улицу и втащила Костю в их землянку.

Освободившись, Костя снова принялся за свое:

— Ты не моя мать! Ты не моя мать! Ты не Софья… Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу! Нена…

Аня не сдержалась и влепила ему пощечину.

— У тебя нет выбора! — рявкнула она.

Ребенок от неожиданности икнул, схватился за щеку и выпучил глаза, из которых не выкатилось ни одной слезинки. Пощечина его ошеломила и погасила приступ ярости, овладевший им в праздничном зале.

— Мы с тобой теперь остались вдвоем, ты и я! — добавила Аня, стараясь смягчить голос, настолько она была испугана нанесенным мальчику оскорблением.

Аня впервые поняла, что отныне она раз и навсегда связана с этим ребенком. Ее связывала клятва, которая была крепче воинской присяги, крепче готовности отдать Родине свою жизнь. Она не могла расстаться с Костей, она была обязана выжить, чтобы заботиться о нем. Обещания, данные мертвым, неотменимы, потому что бессрочны.

Стоя рядом с ней, Костя наконец понял, какая Аня высокая. Он касался лбом ее живота. Он был слишком мал для этого мира, ему нужно было подрасти.

Аня погладила ребенка по щеке, стараясь придать жесту материнской ласки. И тут же отдернула руку. Костя ее укусил.