Польский рассказ

Януш Гловацкий ЯРЕК С ОДИННАДЦАТИ ДО ЧАСУ

К одиннадцати я устал бродить по улицам и завернул в институтский двор, прямо-таки парк. От ворот расходятся аллейки к нескольким зданиям. Я уселся в самом центре подле главной аллеи, перед главный зданием, чтоб хорошо все видеть и чтоб самому быть на виду. Сидеть вообще-то мне не так приятно, как ходить, потому что остаешься на месте, ни поспешить, ни вообще изменить что нельзя, да и просто мне приятно ходить, раз я высокий, хорошо сложен и понимаю — когда иду, мне это идет. Пригревало солнце, я даже снял куртку и закатал рукава у свитера. Руки мои смотрятся отлично, крепкие да загорелые. Еще проверил, что стало с прической за то время, как я вышел от Евы, и остался вполне собою доволен. Стал рассуждать, сесть ли мне лицом к главному зданию или же к воротам. На скамейке сижу я один, так что полная свобода выбора. Расположился наконец на том конце скамейки, что ближе к воротам. Я прикинул, что больше народу входит, чем выходит, а кроме того, всегда можно поменять позицию. На скамейке справа сидит какая-то девица и глядит в ту же сторону, куда и я, развалюсь поудобней и обмозгую то да се, коли уж никто не отвлекает. Времени у меня вагон, даже больше обычного, можно посидеть и понаблюдать хоть до обеда, а можно вернуться и с Евой помириться, с той, от которой ушел поутру, а можно еще походить, на улице с кем-нибудь встретишься да поговоришь, а можно пристать к какой девице и домой ее зазвать, а не то пойду домой один, сяду в кресло, порисую… До чего люблю рисовать! Хоть ничего путного у меня не получалось, а удовольствие огромное. А можно бы засесть за работу по истории, за дипломную — «Польско-литовские отношения в XIV веке», или же пойти в университет и попросить, чтоб тему заменили на какую-то другую. А еще можно подзаработать, если одному тут графику обложку придумаю. Будь потеплее, и выкупаться можно б. А была бы суббота или воскресенье, можно куда больше всяких разностей затеять, но про них надо сразу запретить себе думать, покамест лишь вторник, и те рассуждения лучше оставить на потом. А кабы я был дома и сидел в кресле, можно было б дождаться звонка от Госи, с которой я позавчера познакомился и условился, что она мне сегодня утром позвонит. По-прежнему никто не проходил. Я развалился пуще прежнего и глаза призакрыл от совершенного удовольствия. Глаза, однако, потом открыл, и говорю себе: если в течение ближайших пяти минут внезапно случится нечто важное, то этому я посвящу себя до конца, возьму себя в руки, куплю себе плащ, у меня на это и деньги отложены, и я уж даже один присмотрел — длинный, широкий, на подкладке, а вдруг чувствую беспокойство: не продали ль часом тот плащ? И я еще глубже задумался, тем более что ни души кругом, старикан с газетой, через три скамейки от меня, не в счет. Но вот идет кто-то высокий в очках. Влепил бы он вдруг пощечину той дивчине на соседней скамейке; хоть ничего не обещает такого поворота событий, шансов никаких, я на всякий случай подобрался весь и напружинился. Случись оно, подошел бы я невзначай, тихо, извинился б и вмиг вдарил его по башке. Высокий в очках уже прошел, но я на всякий случай пригляделся к девице и был утешен тем, что она отнюдь не безобразна. Любопытно, как бы она себя тогда повела. Я уже к ней развернулся, ноги вытянул, руки на груди скрещиваю и думаю, что она либо заплакала б, либо закричала, или же смолчала бы. Чтоб дать по морде — это на нее как-то непохоже. Конечно, могла бы и съездить мне; и с ходу я стал соображать, как бы я себя тогда повел, но ничего путного не приходит в голову, потому как наверняка не съездила бы. Она была бы мне благодарна; взял бы я ее за руку; а тот высокий очкарик останется с носом. Стукнуть его еще разок или не стукнуть, это уж как ситуация подскажет. Гляжу на часы, из пяти этих минут успело пройти три, и подумал я: вот попадет кто-нибудь на этой улице под трамвай, я подбегаю, останавливаю машину, отношу в нее того человека, везу в больницу, извещаю его семью; только знаю я, что с этой скамейки улица и не видна и вообще по ней трамвай не ходит. Так, пять минут миновало. Еще подумывал я, что девушку эту можно зазвать к себе, угостить чаем с лимоном и больше ничем, лишь разговорами интеллигентными, сама она на вид интеллигентна, а потом проводить до ее дома, а потом на лестнице вдруг повернуться и сбежать вниз. То ли окликнет она меня, то ли нет. Если окликнет, можно бы вернуться за ней и вместе идти плащ покупать. Хотя, собственно, если и окликнет, ничего особенного не воспоследует, потому как вечером надо опять быть у Евы, терять ее я не хочу. Девица поглядела на меня, а я усмехнулся — не знает ведь она, в каких со мной побывала переделках, иначе тоже б посмеялась. Должен я, ясное дело, ей нравиться, выгляжу хорошо и сижу эффектно. Тут она мне улыбается, но я соображаю, что пора вернуться домой и дождаться звонка Госи, у которой муж и ребенок и которой я так понравился. К примеру, можно бы приказать ей, чтоб развелась, и пошантажировать, что мужу все расскажу — попозже, конечно. А ну как она за это ухватится, впрочем, едва ли. Ева на такое способна, а она нет. Будь я уже дома и поджидай у телефона, можно бы по такому случаю пописать маленько ту работу, для которой мать разложила мне книжки на столе.

А вот показался низенький толстячок в шляпе, шел задумчивый, но заметил девушку и сбавил ход; кажется, усядется напротив на скамейке, потому как девица явно ему приглянулась, и я уж начал представлять себе, как он начнет строить улыбочки, а она станет отворачиваться, оскорбится, само собой, раз он такого росточка и такой толстый, но тут он встряхнулся, опять в мысли свои погрузился и в здании скрылся. Ну а девушка кинула на меня взгляд с улыбкой, а я снова поглядел на нее понимающе. И думаю: за кого, любопытно знать, она меня принимает — за студента или, скорее, не за студента, ведь непохоже, годы мои не те, и одет я хорошо. А вдруг за человека, который и пришел-то сюда к ней приставать. Тогда и решаю я окончательно, что домой уж не пойду, телефона ждать вроде поздно, а заниматься своей работой смысла мало: в гробу я видал эти польско-литовские штуки. Кабы не мать, давно б бросил исторический, вот латинистка у нас была загляденье, меня и история поначалу завлекла, приятно было рассуждать, что в Трое лучше было развито — земледелие или животноводство. И доказывать: раз — что земледелие, другой раз — что животноводство; а говорил я складно — интеллигентно и гладко, ну и зауважали меня. Потом это перестало меня развлекать. Тянулся еле-еле, так что диплома мне точно не видать, мать о том еще не знает и надеется.

Любопытно, как Ева себя поведет. А впрочем, известно как. Сперва не пожелает мириться, минут эдак десять-пятнадцать, а после пожелает. Что забавно, разорви она со мной по-настоящему, того гляди сильнее бы к ней привязался. Или наоборот. Однако в общем-то неохота, чтоб так уж порывала, пускай всего-навсего обновит хоть что-то в программе тех пятнадцати минут замирения. Ведь я над этим столько бился, с той же целью сочинил вчера вечером такое, что ее врасплох возьмет.

Стоп, стоп: так в разные свои дела погрузился, что перестал прохожих замечать. Разглядываю какого-то невысокого, с кудрявой головой, которая высовывается из-за стопки книг у него на груди, и стараюсь припомнить, кто тут показывался за последние пять минут. Думал, думал, а помню только того задумчивого, что на девицу загляделся; дальше провал. А ведь кто-то да проходил. Смотрю на девушку и улыбаюсь ей, и она на меня глядит — уж теперь точно, что я ей понравился. Лицо делаю такое, будто решаюсь встать и подойти к ней. Обожаю вот так первый контакт завязывать и встречать интерес и готовность. Еще раз к ней пригляделся — и с еще большим удовольствием. Но вернулся к своим делам. Захотелось мне осмыслить встречу свою с приятелем с исторического, способный парень, и мне даже нравится. Говорили мы с ним всего минуту, спрашивал он, не смогу ли я занять ему пятьсот злотых, потому как жениться он задумал, через неделю отдаст. Поначалу собрался я дать ему взаймы, потом захотелось и водки ему еще поставить, чтобы показать, как у меня все чин по чину идет, а потом рассудил, что пить с ним скучно; мог бы нагородить ему всякой всячины, конечно, да слабое в этом утешение. А можно бы выпить с ним, роскошно дать официанту на чай, а взаймы не давать, но и от этого я отказался и сообщил в конце концов, что не одолжу, потому что сомневаюсь, отдаст ли. Он обиделся, и мне приятно. Тут же, пока стоял он в растерянности, я и деньги еще вытащил — полторы тысячи, которые на плащ откладывал, — купюры были по полсотне, так что казалось, что их еще больше, и показал ему, а сам думал притом, что делаю так для его же добра, чтобы утвердился в дурном мнении обо мне и в самоуважении. Пошел потом к Еве и выдумал по дороге пару интересных сценок, которыми можно было бы перевернуть все привычное, да под конец от них отказался. А одна-то из них мне нравилась и могла сильно подействовать. Была она несколько в стиле Достоевского, со слезами и коленопреклонениями, но все-таки я ее отменил, все равно Ева не оценит.

Аллеей возвращается тот невысокий, выглядывает из-за книжек. То ли библиотека закрыта, то ли поменял. Пожалуй, если погода не переменится, схожу завтра в бассейн. Соседняя дивчина все улыбается, держаться она умеет, и поговорить с ней было бы, наверное, приятно. А она, наверно, думает, что я робкий. На вид ей лет восемнадцать, длинноногая, причесана отлично. Коли посидит еще немножко, я, пожалуй, и подойду к ней. Да только и так вечером к Еве, да еще эта Гося, замужняя, которой я до того понравился, что она на все готова. У нее авто сломалось, я ей что-то насоветовал, наверняка невпопад, потому как в этом не разбираюсь, она сама поняла, что совет был никуда, но тянула время, потому как я ей с ходу понравился. Позже, когда кто-то уже починил ей машину, загорелось ей куда-нибудь меня устроить. Слушал я не очень внимательно, хоть мила она была в своем запале и усердии, но явно ей надо было просто меня удержать при себе, кстати, сам я никуда не спешил. Посидели в кафе, и она с хитроумным видом говорила, как и что можно устроить. Хотела она, чтоб я записался в секцию на байдарках, завел бы там с кем-то приятельские отношения, потом пошел бы к нему на службу, поболтался бы в коридоре, пока с ним не столкнусь, оба мы удивимся встрече, тут и будет завязка для серьезного разговора. Рассказал бы я тогда что-нибудь про свою работу, про польско-литовские отношения, интеллигентно и гладко, вот и сойдет для начала. Выглядит Гося вовсе неплохо, хоть лицо малость помятое, а шея коротковата. И не очень все это меня вдохновило — не потому, что отказался бы от прекрасного места, и не из щепетильности — просто не верится, что встречусь в учреждении с тем человеком. Мог бы, допустим, ходить целую неделю и не увидеть его, а это было бы неприятно. Впрочем, я прикинул, что встреться он мне, я бы отказался, потому что историю не люблю, в той конторе служить не желаю, а деньги, которые там дали бы, не так-то уж мне и нужны. Впрочем, можно и записаться в эту секцию и сделать все остальное именно так, если Гося позвонит, да звонит-то ведь она именно сейчас, а после может потерять к тому охоту. Можно бы, допустим, и сходить в ту секцию, скажем, в воскресенье, для пробы, но иметь я буду это в виду на тот только случай, если мне надоест все прочее. Какое-то время я порассуждал о тех забавных ситуациях, которые мог бы я разработать, если б занялся этим делом, и благодаря которым наверняка бы потешился всласть. Да, но пока мне и так не скучно. Вот думаю: подойди та девушка с соседней скамейки сама ко мне, все бы могло сложиться иначе, тогда пошел бы я с ней за плащом и узнал бы, что про меня думала, пока на той скамейке сидела. Я, само собой разумеется, знаю, что подходить ко мне она не станет, да я, по правде, и не уверен — коли подошла бы, сходили бы мы с ней за плащом. Например, мог бы изобразить, что возмущен ею или сказать, что не вижу ее, ибо потерял зрение, балуясь с неразорвавшимся снарядом.

То ли она обидится, то ли ее это позабавит. А через минуту я сообразил: можно сказать Еве, что я влюбился в Госю, и дать ее адрес. Только задумка не очень-то красивая. Решил все, что касается Госи, отложить на после обеда, а покамест просто часок позагорать. Если солнце и дальше так будет жарить, можно и обедать уйти позже — в два или даже в три. От ворот сюда, вижу, приближается быстрым шагом знакомый, и так уже он близко, что не увернешься. Никакой нет охоты с ним болтать, это ж прервет мои наблюдения, но и он-то меня не заметил, прошел мимо. Девушка соседняя поднялась и пошла себе в ворота. Тогда и я решил, что пересяду теперь на другой конец скамейки и буду следить за парадным библиотеки. Выделил я себе на это пятнадцать минут. Ежели ничего происходить не будет, то в запасе у меня останется анализ истории с Госей. Анализировать ее можно до обеда, а уж после обеда сосредоточиться на чем-нибудь другом.

Перевод Св. Котенко.