Польский рассказ

Адольф Рудницкий МОЖЕШЬ ТЫ СКАЗАТЬ МНЕ ЧИСТУЮ ПРАВДУ?

Он спрятался в подъезд. Для смеху, конечно, он часто проделывал подобные шутки, и потому, как это ни парадоксально звучит, они были неожиданностью скорее для него самого, чем для тех, от кого он сбегал. Подъезд, в котором он спрятался, был узким и длинным; в глубине его горела маленькая лампочка, прикрепленная к стене. В ее тусклом свете он увидел какую-то обнимающуюся парочку; по этой части данный город перегнал многие другие, но парочек, целующихся взасос среди бела дня на улице, как в других частях света, не встречалось; влюбленные все еще таились по закоулкам. Он стоял за створкой дверей, и, хотя найти его там не представляло труда, никому из компании в голову не пришло его искать; он никому не был нужен и спрятался, вероятно, только потому, что не мог этого перенести. Он слышал, как кто-то спросил: «А где Ясь? Куда делся наш Ясь?» Подождал, когда они уйдут, потом вышел. Он еще успел увидеть своих, они были недалеко, возле костела; но он не побежал за ними, это показалось ему слишком унизительным. Он свернул в боковую улицу; здесь, несмотря на непоздний час, было совершенно пустынно, город ложился спать с курами, во всяком случае, улицы пустели. В этой пустыне ряды недавно построенных домов прерывались извечными руинами. Кто умел смотреть, у того, хотя со времени окончания последней войны прошло более десяти лет, город вызывал много эмоций, но оказалось, что смотреть умели только те, кто собственными глазами видел, как город рушился, а потом постепенно стал воскресать. Для молодых же руины были неотъемлемой частью города, его светлым мраком или мрачным светом. Но даже те, кто знал и помнил прежний город, постепенно начинали забывать, как он когда-то выглядел на самом деле. Их память тускнела, а вместе с нею — важные и маловажные события прошлого. Грубо говоря, жизнь состоит из молодости и угасания ее. На место одной молодости приходит другая, на место силы приходит другая сила, ослабевшие же организмы превращаются в заброшенные штольни, в которые по временам падает косой луч света, и только. В том месте, где он очутился, в двух шагах от центра, под небом, полным звезд, город являл собой кричащую пустыню. Был конец марта, повсюду лежал снег, но в воздухе уже чувствовалась весна, словно она стояла в конце улицы и ждала сигнала. Он не мог вынести пустоты, вернулся в центр, кстати, тоже обезлюдевший. В какой-то момент он обратил внимание на одиноко шедшую впереди него женщину. По мере того как расстояние уменьшалось, в нем нарастало беспокойство. Женщина, напуганная звуками его шагов, быстро обернулась и слегка отпрянула. В следующее мгновение они бросились друг к другу.

Он взял ее под руку. Женщина инстинктивно прижалась к нему, но тут же отстранилась, оба отметили это, хотя и продолжали идти под руку по той единственной улице, на которой сосредоточивалась вся жизнь. Компания, от которой он недавно сбежал, тоже находилась где-то поблизости в одном из ресторанов.

— Я только что тебе звонила, Ясек. Уже четыре дня, как я вернулась. Даже играла два раза. Ты мне нужен. Я очень хотела тебя видеть. Почему ты не позвонил? Почему не пришел в театр? А что ты делаешь на улице один? Где Мария? Я ждала, думала, ты придешь… Я дура, правда? Ты когда-то любил Анну, потом успел влюбиться в Бланш, в Наташу, в Марию, а Анна все ждет. А «Анна, вытирая с губ помаду, все ожидает». «Четыре ночи ждет девица». Ты слышишь? Не дошло?

На ее быстрые вопросы он не отвечал. Он не очень даже знал, надо ли, не играет ли она попросту какую-нибудь роль.

— Ты ничего не слышал? О н а ничего тебе не сказала?

— Нет…

Женщина не противилась, когда они свернули в одну из боковых улочек, ведущих к его дому. Ее непротивление он принял за согласие с чем-то, что могло произойти. Улица была темная, крутая, обледеневшая. Поравнявшись со своим домом, который находился на противоположной стороне, он сделал такое движение, будто собрался переходить улицу. И только тогда почувствовал сопротивление.

— И все без слов? Молчком? Теперь это делается так? Так надо? Какой ты вежливый. Просто рыцарь. Другие, может, все-таки что-то говорят, а? Значит, ты приглашаешь меня к себе?

Она, как обычно, издевалась. Он не отвечал. Прошли его дом и стали спускаться вниз.

— Приглашаешь, чтобы не терять времени зря, да? Едва о н, — она понизила голос, — уехал, любовница выбежала на улицу, нашла себе любовника, который увел ее к себе, где им едва хватило времени, «чтобы снять одеяния», кажется, так, да? Он в темнице, а что делать его любовнице? Для женщины, которая когда-то хотела уехать на остров Лепрос — кажется, так называется остров прокаженных? — это даже неплохо. Значит, приглашаешь меня к себе? А для чего, Ясек? Может, ты рассчитываешь на что-то другое, чем раньше? Любовник вещь серьезная, вещь упрямая, как говорит один актер, от которого у меня нет секретов, ведь нельзя же быть ночью одному? Детям страшно, а взрослым? Не любовника ищешь, а с п а с е н и е. Нет спасения без любовника, но не всякий любовник приносит спасение. Тебе нужна любовница или с п а с е н и е, Ясек? В эту ночь в качестве кого я тебе нужна, Ясек?

Она шутила, смеялась, но не только шутила и не только смеялась. Время от времени она останавливала его и смотрела ему в глаза смело, вызывающе и испуганно, била его перчаткой по груди, в то время как он изо всех сил старался понять, что случилось за эти несколько недель, когда он потерял ее из виду. Он старался вспомнить, не было ли в чьих-либо словах хоть какого-нибудь намека, но ничего не мог вспомнить, а спросить не решался, потому что тогда она бы наверняка его высмеяла и все равно ничего не сказала. Последний вопрос она задала ему, остановив его у какого-то продовольственного магазина с мешочками крупы в освещенном окне. При свете витрины он сразу заметил происшедшую в ней перемену. У нее было измученное, желтое, некрасивое лицо.

— Можешь ты сказать мне ч и с т у ю п р а в д у? — Слабая улыбка скользнула по ее губам. — Я звонила тебе… Я только что говорила о твоих делах с людьми, приблизительно с час назад, и вдруг подумала: «Может, и он нуждается в с п а с е н и и, а если так, мы бы могли стать неплохой парой». В данный момент меня интересуют только нашедшие друг в друге с п а с е н и е, слышишь, Ясек?

— Твой что, уехал? Надолго? — наконец осмелился он задать вопрос.

— Откуда ты это взял? Кто тебе сказал?

— По-моему, ты сама сказала?

Он ожидал взрыва смеха, но она не рассмеялась, а даже, как ему показалось, слегка вздрогнула.

— О н, о н собрался в далекий путь, — сказала она внезапно изменившимся голосом, у нее все время менялся голос. — И меня, оказывается, тоже потянул за собой. Меня, Ясек, устроил бы и более близкий путь…

— Почему мы здесь торчим? Почему уже пять минут стоим возле этой витрины? — спросил он.

— Возле какой витрины? — удивилась она. — Ах да, это как раз тот дом. Здесь живет мой новый любовник. Тот, который говорит мне ч и с т у ю п р а в д у, Ясек.

Теперь он уже был уверен, что она шутит. Она смеется, у нее нет никакого желания уходить, но, когда он попробовал взять ее под руку, вдруг вбежала в ворота, пожелав ему — издали — спокойной ночи. Все это было так неправдоподобно, что через минуту он вошел в ворота, уверенный, что она спряталась и ждет его. Но за воротами ее не было; он успел заметить, как она юркнула во флигель. Потом где-то на четвертом этаже открылась дверь. А он стоял во дворе, все еще уверенный, что она, спросив несуществующего жильца, сбежит вниз прямо в его объятия. Но ничего этого не произошло. Несколько раз он отходил от дома, но каждый раз возвращался. Проведя около получаса в ожидании, то уходя, то возвращаясь, он наконец решительно направился в сторону центра. В голове у него был хаос. Он видел себя бегущим по лестнице, силой отрывающим ее от двери. Слышал, как говорит ей: «Если ты хотела меня видеть, если хотела, а ты мне это сама сказала, значит, ты меня любишь… Ты сказала, что он всегда говорит чистую правду Да моя вина в правде обо мне, в том, что я не чистый. Ты караешь меня за то, что я такой, какой я есть. И караешь… правильно».

Он шел в город и все время обращался к ушедшей женщине. Уставившись в небо с белой луной он чувствовал, что его сердце — подушечка, в которую методически втыкают иголки. В местах уколов появлялись — он видел это — маленькие пузырьки крови.

Перевод В. Бурича.