Польский рассказ

Януш Красинский КУКАН

Меж домами еще раз мелькнул пролет виадука над железнодорожными путями, и они выбрались на улицу, ведущую до самого берега. Здесь уже не было ни развалившихся одноэтажных домишек, ни сиротливо торчащих меж руинами печных труб. Мостовая была покрыта асфальтом, а современные дома с плоскими крышами — светлой новенькой штукатуркой. Лишь вогнутая портальная арка костела, напоминавшего фабричный цех, бросалась в глаза своей кирпичной яркостью.

— Пап, а ведерко? — спросил Болек, потянув отца за просторный рукав тиковой рубахи.

Отец остановился, ощупал сумку с рыболовными снастями.

— Я, что ли, должен был о ведерке думать? — возмутился он. — Я ж тебя спрашивал: ты все взял? Ишь вспомнил когда… Топай теперь обратно черт те сколько!

— Да ты мне этими червями всю голову забил, — оправдывался парнишка.

Отец смачно высморкался, поочередно зажимая большим пальцем то одну, то другую ноздрю. Болек поскреб носком ботинка чесавшуюся щиколотку.

— На-ка, пап, подержи, — он сунул отцу удочки, — я сбегаю…

Отец машинально взял удочки, а парнишка что было духу помчался обратно. Он хотел перебежать дорогу, но вынужден был переждать, пока проедут три грузовика, полных песка, светлого, как южное солнце.

— Болек! — крикнул вдруг отец и замахал удочками. — Не надо! Давай обратно, скрутим кукан!

Мальчонка потряс грязными от ковырянья в земле руками и крикнул что-то, чего отец не расслышал. Пропустив грузовики, Болек перебежал через дорогу.

— Болек! — обозлился отец. — Кому говорю, воротись, дурья твоя башка!

Болек остановился посреди улицы, еще раз попытался объяснить что-то жестами, но, подстегиваемый гневом отца, послушно вернулся.

— Ты что думаешь, я сам буду лески разматывать, з… этакий! — ворчал отец, выгребая из кармана хлебные крошки и засохших, недельной давности, червей. — На, неси.

Болек взял удочки.

— Скрутим кукан, — добавил старый, не разжимая рта, и выбросил то, что наскреб перед тем в кармане.

— Ладно, пап.

Они миновали драги, наваливавшие горы мокрого песка, и длинный товарный состав, тащивший уголь к электростанции, после чего осторожно спустились с обрыва на берег, заваленный кирпичными обломками, кучами ржавой колючей проволоки и прожорливо разинувшими пасть кастрюлями без донышек. Молча разложили снасти. Болек взял удочки и размотал лески. Отец насадил на крючок красного червя. В одну руку он взял удилище, в другую оловянное грузило и натянул голубоватую нить. Бамбук изогнулся пружинистой дугой. Отец с минутку посидел на корточках, словно притаился, и забросил грузило. Раздался громкий всплеск, и леска торопливо погрузилась в темно-зеленую глубь. Он повторил это движение несколько раз, пока не решил, что крючок с червем лег в нужное место. Старик рыбачил на Висле сорок лет и знал, куда закинуть крючок с наживкой. Укрепив камнями обе донки, он вытащил из сумки моток дратвы.

— Скрутим кукан, — сказал он, втыкая Болеку в кулак конец шпагата и утирая рукавом маленький нос с дырками вместо ноздрей.

Они отмотали метра четыре и, старательно натягивая дратву, скрутили ее в шнур, следя, чтобы не было узелков. Сложенная вдвое, она свернулась как живая. Отец дерганул ее и снова протянул конец сыну. Скрутили еще раз.

— Пап, а ты ж говорил, что настоящий рыбак нипочем не станет рыбе рот жгутом раздирать.

— Ладно, за своим вон следи, — буркнул старик, легонько протянув мальчонку по щеке жгутом.

Болек потер желтоватую щеку. Отец, поплевав в кулак, продернул через него кукан, украдкой взглянул на сына. «Весь в меня, вылитый, — думал он всякий раз, глядя на него. — Только тощее да желтый какой-то. Зато оспин нету». Он вынул из жестяной банки проволоку, отломил от нее два куска, заточил один на камне, а затем насадил их на концы скрученной дратвы.

— Как огурчик вышел, — произнес он не слишком уверенно, видимо задетый тем, что сказал сынишка.

— Мигом передохнут, — заявил Болек с видом знатока.

— Глупый, пока они в воде, они же как в аквариуме.

— Только головы у них привязанные, — сообразил мальчик.

Старик отвинтил крышку на банке с червями, выбрал червя пожирнее и насадил его толстым хвостом на крючок. Стоя так, согнувшись, в просторной тиковой рубахе, с оттопыренными на коленях штанинами, он напоминал портного, вдевавшего в иглу нить. Червяк дернулся от боли и сам налез на крючок. Старик поправил его, прикрыв крючок до самой лески, причмокнул на счастье и потащил червя по воде. Течение в этом месте было слабое, вода чуть кружила, образуя неглубокие воронки, которые втягивали отяжелевший поплавок. Болек вскочил на большой камень, торчавший из воды в шаге от берега, и пытался закинуть свою удочку как можно дальше.

Первой была уклейка. Она подошла недоверчиво и, прежде чем утянуть под воду поплавок, долго подталкивала червя, видя же, что он плывет спокойно, цапнула его похотливо и кувыркнулась. Тут ее дернуло, резнуло острой болью, и нечто крохотное, но неимоверно твердое и сильное начало рвать ей рот.

Отец поймал запрыгавшую леску и притянул к себе. Жесткой рукой взял холодную рыбину и, сжав ее, успокоил судороги. Ловко вынув крючок из ее разинутого от боли и ужаса рта, он отложил удочку и полез в карман за куканом. Нащупав отточенный кончик проволоки, оглянулся на сына. Болек спрыгнул с камня.

— Ну, чего сюда лезешь?

Смотреть первую рыбу было обычаем. Поэтому Болек смело подошел к отцу.

— Уклейка? — спросил он.

— Щука, — недовольно буркнул отец, сжимая рыбу пониже головы, чтобы заставить ее раскрыть жабры. В другой руке он держал наготове кукан с проволокой.

— Большая?

Мальчонка с любопытством заглядывал ему в ладони.

— Соплей перешибешь, — сказал старик, прикрывая рыбу руками. — Проволока и то не пролезет.

— Так чего ж ты ее не выбросишь?

Старик повернулся к сыну спиной и, размахнувшись, с силой швырнул трепетавшую рыбу.

— Э-э-е… не такая уж она маленькая была! — воскликнул Болек и с сожалением взглянул ей вслед.

К вечеру кукан оброс рыбами. Плотно, голова к голове нанизанные на метровый шнур, плавали на мелком месте изящные уклейки, неуклюжие пескари, пузатые карпы и широкая плотва. Когда из-за тучи выглядывало солнце и вода оживала сверкая, то кукан выглядел как разорванный венок из серебряных листьев. Рыбы лежали смиренно, точно были убеждены, что никакие телодвижения не помогут им выплюнуть кукан. Их было штук сорок, побольше и поменьше, пойманных на бурого дождевого червя и на белого червя, на сизую муху без крыльев и на крошки от недоеденного белого хлеба. Кукан то и дело натягивался, начинал дрожать, и по нему, судорожно трепыхаясь, съезжала вниз новая рыба. В воде она пробовала выплюнуть шнур и спрятаться за камни, но после нескольких минут напрасных усилий покорялась омывавшему ее течению.

Такого улова Болек не помнил. Рыба летела на приманку, как комары перед дождем на человека. Он то и дело соскакивал с камня, чтобы нанизать новую рыбину. Часто они с отцом склонялись над куканом вместе.

— Прямо как грибы после дождя, — сказал Болек, торопливо нанизывая жирного пескаря с гордой головой.

Старик молчал. Мальчонка с удовольствием разглядывал живой венок. «Надо будет закинуть его на спину», — думал он и, радуясь, представлял себе, как будет возвращаться с ним домой. Он знал, что на улице его окликнут ребята — Стефек, Франек, Зигмунт, а может, и Петрек-колченожка, который говорит о рыбах так же уважительно, как о почтовых голубях. Они наверняка увидят его еще издали и крикнут: «Эй, Болек, покажи, чего наловил!» А он им в ответ: «Лягушку и дохлого кота». И тут же повернется к ним спиной. Он попробовал поднять кукан. До чего ж тяжелый!

На набережной появились двое парней с коротенькими удочками из прутьев.

— Ну, как рыбки, дергают?

Отец недовольно обернулся. Подсек леску и поправил червя.

— Как халтурщик-парикмахер за волосы.

Те, наверху, рассмеялись, перемигнулись и сошли вниз.

— Ну-кась испробуем.

Было им лет по двадцать. Оба светловолосые, они были похожи на братьев. Закинув удочки ниже по течению и следя за поплавками, они обменивались философскими замечаниями:

— Рыба, она, знаешь, как монета, — сказал более худой, с железным зубом. — Нынче ее столько огребешь, что мошна полным-полна, а завтра…

— Э, брат, не скажи, денег-то на улице до фига валяется, надо только уметь их поднять, а вот рыбу…

— Рыбу надо уметь подцепить на крючок, так же как и того лопуха, из которого хочешь вынуть тугрики. Но это еще полдела. Самое-то главное — удержать его на куканчике, чтоб он не смылся, пока ты его до конца не выдоишь. Так, что ль, малец? — обратился он к Болеку.

— А то-о… — важно сказал Болек, польщенный тем, что старшие интересуются его мнением.

— Из тебя парень будет что надо, — сказал, понимающе подмигивая, тот, что был потолще. — Знаешь, где раки зимуют. А много ты наловил?

— До фига.

Он спрыгнул с камня, чтобы показать свой улов.

— Это мы с отцом вместе, а вот этого карпа, вон того, я сам поймал.

— Я же сказал, он мазурик правильный, я его сразу раскусил, — одобрительно сказал тот, что был с железным зубом. — Тебя как звать?

— Болек.

— Опустишь ты наконец рыбу обратно? — обрушился на него отец.

— Да чего ей сделается-то! Уже кладу.

— У тебя, пан, не сын, а огонь-парень, — изрек Железный Зуб, становясь со своей кургузой удочкой между Болеком и отцом.

— Тут, поди, лучше клюет?

— Везде клюет одинаково, — ответил старик, начиная злиться.

Он недовольно отодвинулся шага на три, чтобы их лески не перепутались.

Первую рыбу Зуб кинул приятелю под ноги, на песок, усеянный кирпичами и камнями.

— Вацусь, держи да покрепче пришпандорь.

Вацусь отложил удочку. Отыскав вывалянную в песке плотву, он присел спиной к остальным и продернул рыбину в кукан. Некоторое время все удили молча.

Солнце запуталось меж тополей и, как утратившая скорость большая юла, закатилось за варшавские крыши. Ветер, перед заходом было утихший, снова заставил воду покрыться рябью, напряженно выгнул лески. По железнодорожному мосту громыхал электропоезд.

— Пан, эй, тяни, пан, клюет! — заорал Зуб, пытаясь отцепить концом удочки свой крючок от донки, а та вздрагивала при каждом движении повисшей на ней живой тяжести.

— А все потому, что тебе больше влезть было некуда, — проворчал старик, подбегая к удочке. Он вырвал ее из песка и осторожно подтянул кверху.

— А ты что, место, что ли, здесь купил, каждый удит где хочет, — огрызнулся Зуб, так и не отцепивши крючка, и приблизился к отцу, чтобы тому было легче вытянуть рыбу. По дороге он задел камень, прижимавший кукан Болека. За оловянным грузилом вынырнул толстый трепыхавшийся карп. Отец сосредоточенно, осторожно подтягивал его по воде. Когда рыба была уже у самого берега, она вдруг изогнулась, подпрыгнула и сорвалась с крючка.

— Чтоб ты подавился, — зло бросил отец не то по адресу карпа, не то Зуба. — А ну давай отцепляй леску, — добавил он резко.

— Сорвался, пап?

Болек был уже возле них.

— Да черт его возьми, такой карп! — с досадой сказал отец. — А ты что, не мог в другом месте свою палку воткнуть?

— Я этой палкой не таких лопухов, как вы, ловил. Ты, Болек, ну-ка отцепи леску!

Они поочередно пытались распутать лески. Отец был уже на грани бешенства, потому что Зуб не позволял оторвать свою леску. Он с ненавистью поглядывал то на Зуба, то на его приятеля, пытавшегося неподалеку подтащить что-то концом удилища к берегу.

«Шаромыжники», — думал он. Его так и подмывало огреть кого-нибудь из них вдоль спины.

Когда Зуб задел ногой камень, венок из рыб шевельнулся, почувствовав расслабление кукана. Заостренная проволока еще дважды цеплялась за камешки, о чем давала знать боль, боль, раздирающая рот, но в конце концов течение втянуло кукан в воду. И груда освобожденных рыб, образовав широкую гирлянду, медленно поплыла по течению. Теперь кукан позволял рыбам обрести более удобное положение. Даже те, что оказались брюхом кверху, уже начинали, хоть и с трудом, переворачиваться на бок. Плотва, пойманная последней, почувствовав какое-то изменение, еще раз попробовала рвануться и выплюнуть кукан: она сползла мордой по шнуру до самого конца, но там застряла у проволочного якорька. Течение тянуло рыб все быстрее, они выплывали уже на простор, где вода была глубже и прохладнее.

Приятель Зуба скинул ботинки и по колено забрел в реку. Удочка-прутик сгибалась под тяжестью кукана, не могла удержать венок из рыб. Дно опускалось круто, песок уходил из-под ног. Обломки кирпичей, камней и черепки посуды, торчавшие под водой, как рифы, ранили босые ступни.

— Болек, где рыбы, дурья твоя башка?

Мальчонка с беспокойством повел глазами вдоль берега.

— Нету, пап…

Старик рывком разорвал спутанные лески, Вацусь уже карабкался по скату к набережной. Заметив погоню, он заторопился, но споткнулся и съехал вниз на боку.

— Брось рыбу и мотай отсюдова! — с гневом сказал старик подымавшемуся с земли Вацусю.

— Какую еще рыбу? Кайтусь, ты слышал? — крикнул приятель Зуба с деланным возмущением. — Этот старик хочет отобрать у нас нашу рыбу.

— Я же говорил, что он хитрый тип, — сказал Зуб, медленно приближаясь по набережной. — Ты, Вацусь, стереги там рыбу, наше добро никто за нас стеречь не будет.

Вацусь встал и снова полез наверх. Рыбы были облеплены песком вперемежку с кирпичной и угольной пылью.

— Пап, забери у него! Па-ап… — крикнул Болек, чуть не плача.

Старик сделал несколько шагов вслед карабкавшемуся Вацусю.

— Брось, гнида, не то утоплю, как кота паршивого!

— Вацусь, да он покушается на твою жизнь, — сказал Зуб. — Позвать милицию?

Вацусь углядел несколько выбоин на откосе и запрыгал по ним вверх, хлеща рыбой о камни. Но прежде чем он достиг ровного места, Болек, ловко вскарабкавшись по склону, догнал его и с отчаянием вцепился в кукан.

— Пап! — испуганно крикнул он. Приятель Зуба пнул его в колено, но Болек все же не выпустил кукан из рук.

Они начали вырывать его друг у друга. Наглость Вацуся приуменьшилась, и он лишь с бешенством ругался, понося Болека последними словами. Десятка полтора рыбин сорвалось со шнура. Но тут подоспел старик и сильной костлявой рукой дернул кукан к себе.

Висевшие на нем рыбы рассыпались с разорванными ртами по земле, как ивовые листья, ободранные резким движением сжавшей ветку ладони. Все трое остановились, тяжело дыша.

— Оставь им это, — сказал стоявший на набережной Зуб. — Пусть уж наше добро пропадает.

Вацусь постоял еще с минуту, готовый снова броситься в бой.

— На, удавись на нем, — он швырнул Болеку в лицо пустой кукан и не спеша вылез на набережную.

— Давай на канал пойдем, — предложил Зуб. — Там рыба лучше клюет.

— Что-то нам не везет нынче, — заметил, все еще тяжело дыша, Вацусь.

— Я же говорил, рыба как монета нынче…

И они пошли, размахивая своими удочками-прутиками, которые со свистом рассекали воздух.

Старик поднял небольшую плотву и отер ее о штаны. Она зияла разорванным пополам ртом, расцвеченным скудной у рыб кровью.

— Сукины дети, — сказал он.

Болек нашел своего карпа, обмыл его в реке и теперь пытался срастить туловище с державшейся на одной только кожице головой.

— Господи, надо же, какие рыбы! — сокрушался мальчонка.

Он начал прикидывать в уме, как же унести теперь отсюда рыбу. Проткнул прутик под неразорванную часть жабр карпа. «Нет, — подумал он, — с другой стороны никак не вытащишь».

— Болек, покажи, чего наловил!

Он оглянулся. На набережной стоял Петрек-колченожка с длиннющей удочкой. Болек швырнул мертвого карпа в реку и ответил:

— Соплей перешибешь, кошка и та бы не наелась.

А потом, обращаясь к отцу, сказал:

— Пап, темно становится, пойдем домой.

— Сукины дети, — повторил старик и, спотыкаясь о кирпичи и камни, пошел сматывать удочки.

Перевод З. Шаталовой.