Польский рассказ

Эдмунд Низюрский СМЕРТЬ ЛОУРЕНСА

Обидович лежал, распластавшись на животе, в папоротнике за вырубкой. Ну и глупая же ситуация! Когда он поворачивал голову, то видел направленное в спину дуло автомата с отвратительным дырчатым стволом, напоминавшим ему почему-то детскую игрушку, и это было невыносимо. Когда он поднимал голову, слышал незнакомый усталый голос:

— Лежать! Не шевелиться!

Прошло, очевидно, минут двадцать с того момента, как он услышал на шоссе этот проклятый окрик:

— Стой! Пограничный патруль!

В течение этого времени он пережил все стадии сомнений и надежд. Десять раз оказывался в аду и десять раз выбирался оттуда. И все-таки никак не мог примириться с мыслью, что он пропал…

А все из-за той нелепости. Да… Это была, несомненно, случайность. Ведь он не совершил ни одной ошибки. Все шло по плану.

Ровно в четыре часа Курт причалил к берегу. На этот раз прогноз погоды не подкачал. Над Одрой лежал густой туман, служивший превосходной естественной завесой…

Пограничную полосу он прошел как обычно: спиной вперед; на случай возможного преследования посыпал табачком для собаки. Местом перехода границы избрал стык участков двух застав. От пограничной заставы в Боркове его отделяло семь километров, а от заставы в Острове одиннадцать.

Железнодорожная станция была в получасе ходьбы от реки. Плывя с Куртом, он отчетливо слышал гудок паровоза. Однако он не собирался идти на станцию — на таких безлюдных приграничных вокзалах каждый смотрит на незнакомца как на зверя из цирка.

Впрочем, это было излишним. В двух километрах от станции ремонтировали железнодорожный мост. Поезд обычно сбавлял здесь скорость до пяти километров в час, а иногда даже и останавливался, особенно в такие туманные ночи, как нынче.

Подступы к мосту. Там, в густой дубраве, у него излюбленная тропинка, усыпанная полусгнившими листьями. По ней можно идти мягко и бесшумно, как по ковру.

Все было обдумано до мельчайших деталей, с учетом различных вариантов, предусмотрены все случайности и даже «перемена погоды». И надо же было произойти такому глупому совпадению, чтобы в это же время на шоссе оказались два «яна», будто они его там специально поджидали.

В первое мгновение он так и подумал: пограничники ждут. Ему стало не по себе. Вот и конец. Но потом он успокоился: чепуха! Как они могли о нем знать? С того момента, как он высадился на берег, прошло не более десяти минут. Простая случайность. Да, бесспорно, это только случайность. В конце концов, что удивительного? Они снуют здесь повсюду.

Правда, они застали его врасплох. Вышли неожиданно из-за деревьев — около шоссе росли кривые дубы…

Собственно говоря, вышел один из них. Обыкновенный паренек, неуклюжий и долговязый. Худой блондинчик с голубыми глазами. Второй, с круглым и красным, ничем не примечательным лицом, остался во рву — он лежал на животе, держа в руке автомат, и грыз травинку. Долговязой произнес обычную, стандартную фразу: «Стой! Пограничный патруль! Предъявите документы!»

В таких случаях не следует выказывать удивление и уж тем более испуг. Обидович медленным, небрежным движением достал бумажник.

Документы у него были в порядке. Самые лучшие, самые безукоризненные, какие только можно иметь в подобных ситуациях, включая паспорт, служебное удостоверение и командировочное с проставленной на нем датой выезда из Варшавы. У него даже было удостоверение Лиги друзей солдата. Это, безусловно, располагало к себе…

Но… (он без конца повторял это в Центре) документы хороши лишь в определенном месте и в определенное время. Даже самые безукоризненные в пограничном лесу в четыре часа десять минут утра вызовут подозрение, хотя они свидетельствуют, что «Тадеуш Каетанович является инженером-лесоводом и инспектором Министерства лесного хозяйства, что он «командируется в лесничество Шрудбуж Зеленогурского воеводства с целью осуществления контроля за результатами кампании по истреблению еловой совы». Долговязый долго вчитывался в документы… Когда же он в конце концов поднял глаза на Обидовича, было видно, что он колеблется…

Сердце Обидовича забилось надеждой…

Солдат хлопнул паспортом о ладонь.

— Что вы здесь делаете в это время? — спросил он.

Обидович усмехнулся понимающей, терпеливой улыбкой пожилого человека. Он знал, что в подобных случаях не следует слишком страстно и поспешно оправдываться. Психология не выносит перегибов.

— Я приехал в половине четвертого.

— Ну и что?

— Ну, вместо того чтобы ждать на станции, я хотел… — он сделал неопределенное движение рукой. В голубых глазах пограничника снова отразилось колебание. То, что говорил Обидович, казалось вполне правдоподобным. Действительно, в три тридцать прибыл поезд из Губина.

— А почему вы шли не по шоссе? И что делали в зарослях?

Обидович пожал плечами, как бы удивляясь вопросу. Потом он вдруг потянул пограничника за рукав и таинственно шепнул ему:

— Бродил по лесу.

Пограничник смутился и покраснел. «Порядочный парень», — усмехнулся про себя Обидович. Вероятно, солдат не хотел, чтобы сложилось впечатление, будто он лишен чувства юмора, и чтобы его, боже упаси, не сочли тупым служакой. Парень был, как говорится, мировой, однако эти прохвосты сумели уже заразить его проклятым формализмом. Пограничник подавил улыбку и произнес громко, стараясь придать своему голосу грозный оттенок:

— Перестаньте шутить… Я спрашиваю серьезно…

— Ну что ж, любовался деревьями, коллега… К сожалению, у меня такая профессия… И привычка.

— В такое время?

Обидович развел руками, как бы сожалея о тупости пограничника.

— Я ведь говорю — поезд, подозрительный коллега!

Пограничник покраснел… Уж очень несмелый парень. Видно, еще необстрелянный. Он смотрел на Обидовича каким-то озабоченным и удрученным взглядом. Возможно, впервые у него подобная встреча. Во всяком случае, у Обидовича екнуло сердце. Он знал, что сейчас решится все. Поверит ли?

Пограничник стиснул руками автомат… Нет, это еще не профессиональный охотник за шпионами, вся эта процедура не была для него особенно приятной, он опустил голову и тихо выдавил:

— Простите, пожалуйста, гражданин инспектор…

Так и сказал: «инспектор». Значит, поверил. Обидович вздохнул полной грудью, протянул руку за документами…

— Простите, пожалуйста, гражданин, — повторил пограничник, опять смутившись, — но вам придется пройти с нами.

Такое окончание фразы было слишком неожиданным. Обидович даже подумал, что ему послышалось. Во всяком случае, в этой истории было что-то непонятное, слова пограничника находились в каком-то противоречии с его поведением.

Добродушно, как бы от себя, успокаивающим, почти дружелюбным тоном пограничник добавил:

— Это продлится недолго… Мы вас не задержим… Но мы должны проверить…

Обидовичу все стало ясно. Обычно в таких случаях неопытный шпион или трус забывает о своей роли и начинает говорить лишнее, пытается убедить пограничный патруль, что не стоит напрасно тратить время и доставлять его на заставу. Он забывает, что действие должно развиваться в соответствии с заранее написанным сценарием. Страх толкает его к отступлению, заставляет считать сценарий неподходящим для данной ситуации, грозящим трагическими последствиями. Страх коварно подсовывает, казалось бы, более легкие и менее опасные, гибкие способы выхода из игры: требует импровизировать по собственному усмотрению, заставляет быть самим собой, что означает поражение и конец. Кем же может быть разведчик, если он становится лишь самим собой? Клубком страха.

Обидович тщательно продумал все. Он знал, как поступать в таких случаях.

— Проверить можно и здесь… — процедил он сквозь стиснутые зубы.

Он решил продолжать игру, строго придерживаясь текста. А по сценарию эта сцена должна быть разыграна просто и убедительно.

Обидович молниеносно выхватил пистолет и выстрелил в упор три раза. Будто сквозь туман он увидел голубые, почти детские глаза пограничника с трагически расширенными зрачками. Спустя секунду он был уже в канаве. Почти в то же мгновение он услышал сухой треск автомата. Это тот, другой, стрелял из-за дерева. Высокая трава над головой Обидовича легла как подрезанная.

Обидович израсходовал последние патроны в обойме, а затем, инстинктивно пригнувшись, пробежал по рву несколько метров, до поворота шоссе. Здесь он выбрался наверх и юркнул в заросли. Спрятавшись за дерево, он остановился, переводя дыхание, и оглянулся в надежде, что тот остался на месте. Ничего подобного… Он увидел съехавшую набок зеленую фуражку. Пограничник бежал за ним большими шагами и кричал:

— Стой! Стой!

Обидович лихорадочно сменил обойму и выстрелил.

Пограничник припал к земле. Обидович решил, что с ним уже покончено, однако новая очередь из автомата рассеяла его иллюзии. Преследование продолжалось. Они добежали до старого соснового бора. Здесь росли огромные, почти экзотические папоротники величиной с человека.

Обидович время от времени оборачивался и, стиснув челюсти, стрелял. Правда, попасть было трудно, но он все же рассчитывал на то, что измучает этого щенка и отобьет у него охоту к столь настойчивому преследованию. Но «ян» продолжал бежать за ним с волчьим упорством. Как отцепиться от него? Изменить тактику!..

Здешняя вырубка густо заросла папоротниками и можжевельником. За вырубкой тропа поднималась в гору… Обидович на бегу заметил поваленное дерево, а под ним яму. Удобная позиция для стрельбы.

«Здесь!» — решил он. Его смущало лишь то, что надо было взбираться в гору; он явится прекрасной мишенью для «яна». Миновав поворот, он упал на землю, положив руку с пистолетом на пень, и ждал, пытаясь вернуть себе спокойствие и хладнокровие.

Но вот папоротники раздвинулись, показалось красное лицо солдата. Парень осторожно озирался по сторонам, глубоко дыша открытым ртом. Оружие держал наготове. Обидович подпустил его на десять метров, прицелился, затаив дыхание, и выпустил одну за другой три пули. Ему показалось, что он что-то услышал, как будто бы тяжелые вздохи. Пограничник исчез в папоротнике.

«Вот теперь попал», — подумал Обидович радостно. Когда же поднял руку, чтобы вытереть пот со лба, в воздухе прозвучал треск автоматной очереди, а с находящегося рядом пня взлетели щепки. Отчего-то защемило в пальце. «Подлец, оцарапал меня!» — выругался он со злостью.

Палец сильно кровоточил. Вид крови вывел Обидовича из себя. Он начал стрелять по тому месту, где упал пограничник, и стрелял до тех пор, пока сухой стук бойка не напомнил ему, что кончилась обойма.

Его поразила царившая вокруг тишина. Только теперь он понял, что пограничник уже не стреляет. Заросли напротив стояли неподвижно.

«На сей раз я, кажется, действительно заставил его замолчать…»

Его обуяло звериное желание немедленного бегства. И все же он подавил в себе это желание. Наученный опытом, он решил вначале убедиться. Сняв с головы шляпу, он надел ее на сломанную ветку и поднял осторожно вверх.

Но вокруг царила тишина, только где-то позади упорно стучал в ствол сосны дятел….

Дорога была свободна. И все же на всякий случай он решил зарядить пистолет. Осторожность никогда не мешает. Он полез за патронами и тут же выругался: «Болван! Стрелял до последнего патрона!» Некоторое время он держал в руке ставший бесполезным пистолет, затем швырнул его в кусты. Это даже доставило ему облегчение. Пистолет он считал в своем деле инструментом лишь крайней необходимости. Стрельба, по его мнению, не была истинным методом действия для шпиона. Однако на сей раз она уже выполнила свое жестокое назначение: убрала с дороги препятствие. Он свободен… еще свободен… У него есть еще драгоценные полчаса. Вряд ли, услышав стрельбу, поднятый по тревоге патруль окажется здесь раньше. У него еще полчаса времени! Это страшно мало и одновременно много.

В его положении каждая секунда имела значение, каждая секунда ценилась на вес золота. Он взглянул на часы: четыре семнадцать. Значит, все, что произошло с момента столкновения с патрулем, длилось лишь семь минут. Да… еще есть шансы. Поезд, конечно, теперь отпадает. Станции будут оцеплены, пассажиров будут проверять. Слишком большой риск. Но и этот момент был предусмотрен в операции: Кайзер приготовил ему явочную квартиру, куда можно добраться на лошадях меньше чем за два часа. На одной из полевых дорог в условленном месте его ожидали запряженная двумя лошадьми повозка с провожатым, новые документы и комплект одежды. В роли крестьянина он должен был доехать до Трокова, якобы на скупочный пункт.

Все это моментально вспомнилось. Он быстро вскочил на ноги.

И вдруг рядом с собой услышал незнакомый, низкий, грудной голос. Голос как будто бы близкий, но вместе с тем приглушенный и усталый, похожий на тяжелый шепот старого человека:

— Стой! Не шевелиться!

Впервые по его телу пробежала дрожь. Стремительно обернулся: в пяти, может быть, шести шагах от себя увидел он на срубленном дереве дуло автомата.

Никогда в жизни ни одна вещь не казалась ему такой отвратительной, как это серое дуло в своей дырявой оправе. Состояние растерянности у Обидовича продолжалось не более секунды. Хорошо тренированный инстинкт самозащиты среагировал моментально. Обидович упал, чтобы откатиться на несколько метров в сторону и скрыться за поворотом. Но две пули из автомата, скользнувшие по листьям, прижали его к земле.

Было бы явным безумием в этих условиях отважиться на какое-либо движение. Он представил себе свою спину, изрешеченную свинцом, и всякое желание бежать у него пропало.

Он лежал, распластавшись на животе, безоружный и ошеломленный, и от бешенства кусал себе пальцы… Конец! Через минуту к нему подойдет пограничник и поведет на заставу. Он потрогал спрятанную на груди стеклянную ампулу. Однако одеревеневшие пальцы не хотели слушаться. Нет… еще не сейчас… Ему говорили: «…в последнюю минуту». Он никак не мог примириться с мыслью, что это была последняя минута его жизни. Нет, он погибнет иначе. Когда пограничник подойдет, он бросится на него и даст свой последний бой. Да, время еще есть. Однако секунды уплывали, а пограничник не подходил. А как только Обидович осмелился поднять немного голову, послышался все тот же грудной, приглушенный, повелительный голос:

— Лежать! Не шевелиться!

Кто был этот человек? Вряд ли здесь мог очутиться третий пограничник. Вероятнее всего, это тот самый «ян» незаметно подкрался к нему и застал его врасплох… Но этот голос, это странное поведение…

Обидович лежал, прижавшись к земле, а в его голове лихорадочно проносились самые нелепые мысли. Сначала он решил, что пограничник хочет ликвидировать его на месте, но сразу же отбросил эту мысль. Если бы он хотел это сделать, то сделал бы давно. И вообще у них так не заведено. Они охотнее берут живьем.

Потом он подумал, что, наверное, пограничник ждет еще кого-нибудь, а может быть, ему просто нельзя покидать этот пост. Нет, все это ерунда. Здесь, должно быть, что-то другое. Возможно, у них какой-то новый метод — очень простой, но пока неизвестный Обидовичу.

По его телу второй раз пробежала дрожь.

Не может быть, чтобы он так глупо погиб! Он не хотел, не мог в это поверить. Он родился под счастливой звездой. Его ждет великолепное будущее. Такого мнения были о нем полковник Фабиан и доктор Липинский — люди, которым полностью доверяла великая атлантическая держава и которые считались специалистами в этих делах. Во время последней встречи во Франкфурте доктор Липинский в дружеской, интимной беседе дал ему ясно понять: «Вы будете играть ведущую роль в будущей организации свободного мира…» А полковник Фабиан на банкете в казино в Аугсбурге, вспоминая о его успехах, сердечно пожал ему при всех руку и сказал: «У вас есть все данные, чтобы стать современным героем Запада. Я вижу в вас польского Лоуренса…»

Обидович смотрел то на темную, сплошную стену папоротника, то на высокие сосны, как бы удивляясь их спокойствию. Он слышал стук дятла, посвистывание скворцов, и ему казалось, что он поддался какому-то ужасному обману, что не было никакой стрельбы и что около него нет никакого пограничника. Он поднял голову, но сейчас же поспешно опустил ее. Нет, это не обман. Отвратительное, в дырчатом кожухе дуло автомата все еще глядит из-за дерева.

Такое унижение! Какой-то щенок держит его на мушке, а драгоценные минуты бегут неумолимо. Он возненавидел себя за этот страх, который прижал его к земле и заставляет лежать…

«Вы феномен воли…» Он видит выпуклые глаза Липинского, которые с восхищением смотрят на него из-под роговых очков. Это правда. Он всегда находил выход из любой ситуации. Семь раз пересекал границу. Семь раз обманывал этих «янов» в зеленых фуражках. Правда и то, что он никогда не лежал еще, распластавшись на земле, как жаба, и никогда не видел нацеленного в лоб автомата.

Да, обстановка складывается не особенно благоприятно. Но, черт возьми, ведь существует же какая-то разница между прижавшейся к земле жабой и Обидовичем?

Надо найти в себе мужество и рискнуть. Но риск будет огромный, а шансов почти никаких. Он стиснул в бессильной злобе кулаки. Пот выступил на лбу. Нет, не стоит отчаиваться! Слишком рано усомнился он в себе.

«…Не удивляйтесь, если вы встретите там весьма квалифицированных охотников за шпионами, помните, что существует еще превосходство в интеллекте и превосходство воли. Короче говоря, вы будете иметь там дело с деревенскими «янами», вы, офицер разведки! Бесспорно, это будут «яны», хорошо знающие свою специальность, овладевшие определенными навыками, но вы понимаете… — Обидович вспомнил выразительный жест руки доктора Липинского, — …между вами и ними существует огромная разница, как между любителем и профессиональным артистом, между колесиками механизма и живым, пытливым умом, разница, которую невозможно измерить. Поэтому победа будет на вашей стороне, и вы всегда сможете изменить в свою пользу любую ситуацию, казалось бы, неблагоприятную и безнадежную».

Липинский был прав. Обидович это хорошо понимал. Обстановка требует от него сейчас подвига. Он должен решиться на героический поступок, сделать из этого обыкновенного случая событие, которое отметит история, иначе погибнешь как рядовой шпион. Другого выхода нет. Нужно заставить работать все мозговые клетки и обдумать все хладнокровно. Кажется, он до сих пор не допустил ни одной ошибки и с самого начала хорошо сыграл эту необыкновенно трудную роль. Любому ясно, что невозможно бороться шестизарядным пистолетом против автоматов. Однако он сделал, кажется, все, что нужно было сделать. Сейчас он почти уверен в том, что ситуация складывается так, как он задумал, и он по-прежнему остается хозяином положения. Даже это бездеятельное лежание в течение последних минут является с его стороны сознательным, хорошо продуманным действием, преследующим цель усыпить бдительность «яна».

Он опять почувствовал уверенность в своих силах. Смелый, дерзкий план моментально созрел в его голове. Он совершит необыкновенный, беспрецедентный подвиг. Сначала одно, только одно пробное движение. Он немного привстал на руках. Повернул голову. Увидел дуло автомата, и ему опять стало не по себе. Казалось, он отчетливо услышал лязг железа. Застыл в неподвижности. Нет, это треснула ветка. Итак, пора! Он начал медленно поворачиваться на сто восемьдесят градусов. Ему чудилось, что каждое его движение вызывает ужасный шум. Замер на минуту, прислушался. Но тот не реагировал.

Он чувствовал, как кровь начала пульсировать у него в висках, бешено застучало сердце. Огромным напряжением воли он удержал себя на месте. Ему не давала покоя мысль вскочить и побежать куда глаза глядят, подальше от этого отвратительного дула.

Но он знал, что это не выход. Выход был только один-единственный…

Обидович подавил в себе волнение и, как змея, начал ползти через папоротники к пограничнику. Иногда он закрывал глаза, стискивал зубы, ему казалось, что он уже чувствует горячий ожог от пули, раскалывающей череп. Но он упорно полз, потный и задыхающийся, то пугаясь, то удивляясь, полз навстречу нацеленному на него дулу автомата. Он знал, что никто и никогда не поверит ему, что он мог совершить что-либо подобное, да, впрочем, он и сам не поверил бы. Каждое мгновение он ждал услышать резкий окрик «Стой!» или просто автоматную очередь, но ничто не нарушало тишину. Странно! Зазевался глупый «ян» или уснул?

Уже близко. Из-за папоротника показался черный ствол, на котором лежал автомат. Уже отчетливо видна склонившаяся голова пограничника, как бы задумавшегося над серым дулом автомата… План вступал в завершающую стадию. Спасение приобретало реальные очертания. Ну, теперь последний акт…

Обидович молниеносно вскочил и всем телом обрушился на пограничника. Но почему-то не встретил сопротивления. Парень лежал неподвижно, как колода. Узкой полоской ото рта чернела запекшаяся кровь… Обидович остолбенел: он понял, что наносил удары по трупу…

Сначала его охватил страх, потом стыд и, наконец, безграничное бешенство.

«Коварная собака! Он, наверное, получил свое еще там, в зарослях, но дополз сюда… И подло обманул. Столько времени потерял из-за него! Столько времени!»

Он схватил автомат и в отчаянии бросился в сосновый лес, на запад.

На повороте шоссе до него донесся шум моторов. Обидовичу показалось, что слышен и лай собак. Он кинулся в другую сторону, но в просеке на расстоянии менее полукилометра увидел цепь зеленых мундиров…

Поздно, теперь слишком поздно! Слезы бессилия, обиды и злобы навернулись на глаза. В отчаянии он повернул назад. Труп неподвижно лежавшего пограничника снова привел его в бешенство: «Коварная собака! До безрассудства упрямая, какая-то нечеловечески преданная… Верная до самого конца…»

В приступе ненависти он начал топтать и избивать окровавленное тело.

«Из-за этого «яна»… из-за этого деревенского «яна» гибнет польский Лоуренс!»

А когда, наклонившись к земле, он нажал на спуск автомата, чтобы покончить с собой, боек возвратился на место мягко и бесшумно: в автомате не было ни одного патрона. Он зарыдал от унижения и бросился в заросли.

Когда его вытащили оттуда, он был уже мертв. При нем обнаружили все необходимое, кроме маленькой стеклянной ампулы…

Перевод В. Светлова.