Последняя инстанция. Расследование (СИ)

Глава 17

Не припомню такого весёлого задержания. Казусы разные были, но, чтобы ржать, как кони — такого не вспомнить.

— Звони в Сестрорецк, пусть подгребают, — напомнил Саня, когда скулы уже перестало сводить от смеха.

Я набрал мобильный одного из «курортников», самого молодого из бригады:

— Алексей Родионов на проводе!

Я живо представил себе мобильный телефон с длинным витым шнуром и снова залился смехом. Сашка, продолжая ещё всхлипывать, мотнул мне головой — мол, что за дела?

— Он на проводе… — зажимая трубку, шепнул я напарнику. Саня тихо сполз куда-то под кресло, и оттуда ещё долго раздавались его жалобные всхлипывания.

— Я перезвоню, — сдавленным голосом прошипел я в трубку, и машина ещё долго сотрясалась от нашего гогота. Успокоившись немного, утерев слёзы, я опять набрал тот же номер, готовясь услышать снова что-нибудь подобное. Но Алексей, видимо, понял, что сморозил, поэтому представился по уставу:

— Лейтенант Родионов слушает!

Я попросил Родионова передать ребятам, занимающимся Тарховским делом, что мы взяли Новикова и ждём их в отделении на Мытнинской. Пусть подъезжают, как можно быстрей, без них не начнём.

— Ага, — совсем не по уставу отрапортовал лейтенант и отсоединился.

В отделении мы усадили Новикова в общий обезьянник. Он орал дурниной, требовал: то адвоката, то пожрать, то покурить, то пописать в отдельном туалете. В конце концов, он так достал дежурного, что тот нажаловался на нас начальнику отделения. Начальник, ни сном, ни духом ни о каком убийстве в Тарховке, был озадачен:

— А с какой целью вы его сюда притащили? Вот и везли бы в Сестрорецк! Он по нашему району проходит?

— Нет, по Курортному, — дружно понурились мы.

— Тогда объясните мне, какого чёрта вы тут устроили? Нам своих преступлений не хватает? Свои глухари передохли?! — шеф разошёлся не на шутку, а я ещё со времён работы в Центральном РУВД помню его нешутейный нрав. Постарел он с тех пор заметно, но гнева в голосе не убавилось.

— Он живёт на этой территории, везти ближе было. Что его с ОМОНом по пригородам таскать?

— А таскали бы без ОМОНа. Тоже мне, птица! Опять за дурь взяли? — память у Михаила Прокопьевича была превосходной. Он помнил всех жуликов, воров и убийц, которых он ловил и сажал за всю свою долгую плодотворную службу. Дела Новикова проходили по Сестрорецку, но, тем не менее, так как Новиков проживал на территории Центрального отделения, Михаил Прокопьевич, знал его в лицо и в «послужной список».

— Да нет, на этот раз — серьёзней! — я ответил за всех.

Михаил Прокопьевич резко повернулся ко мне:

— Сергеев? А ты какими судьбами? Или у нас теперь сестрорецкие дела расследуют центральное РУВД совместно с городской прокуратурой? Или тенденции какие-то новые появились в ведении дел, а я не в курсе?

— Ну, в общем-то, я действительно занимаюсь и этим делом тоже, и в том числе и вашим, которое по Таврической.

— А Сестрорецк здесь с какого боку?

— Там в Тарховке произошло убийство. Есть мнение, что два этих преступления связаны между собой.

— Следы? Оружие? Почерк? — в Прокопьиче никогда не умрёт сыскарь. — С чего сделали вывод, что это преступления одной цепи?

— Нет, Михаил Прокопьич! Нет следов, ни единого. И оружие не совпадает, вернее, там, во втором случае, вообще не было оружия… — я мямлил что-то маловразумительное и чувствовал на себя насмешливый взгляд бывшего начальника. Мне стало обидно. Я встрепенулся и продолжал уже гораздо более уверенным голосом. — Было указание объединить эти дела по мотиву.

Брови шефа поднялись выше очков. То, что он был удивлён, так это, слабо сказано. Он был поражён и изумлён.

— Убийства, совершённые в разных концах города, разным оружием, в разное время объединяются по принципу общего мотива? Это что за мотив такой? Может, я совсем отстал от жизни?

— Месть, — неохотно пробормотал я. Несмотря на свой вполне уважаемый возраст, Михаил Прокопьевич обладал на редкость чутким слухом:

— Ты мне не мямли, Сергеев! А ну-ка, пошли ко мне в кабинет!

— А что с задержанным делать-то? — робко поинтересовался дежурный, который всё это время тихо стоял за спиной шефа.

— А что с ним надо делать? — удивился начальник РУВД. — Побрей, помой, накорми, сказку ему расскажи. Что ты херню всякую спрашиваешь? Сидит и пусть сидит себе! — рявкнул Прокопьич и вышел, сделав мне знак следовать за ним.

Мой рассказ занял довольно много времени. Прокопьич слушал молча, не перебив ни разу. Теребил лежащую на столе курительную трубку, хотя я никогда не видел, чтобы он вообще курил. Трубка ужасно меня отвлекала, и я путался, сбивался, перескакивал с мысли на мысль, с события на событие.

— Ты вот что, Сергеев! — единственный раз остановил меня начальник отделения. — Прекрати тут свой сбивчивый лепет. Ты мне не подчинённый. Я тебе не начальник. Ты — сыщик. Я — сыщик. А теперь продолжай!

Умница всё-таки, наш Прокопьич! Я не только сумел вразумительно рассказать подробности трёх, переплетённых между собой дел, но и почувствовал просветление в мозгах. Всё в процессе рассказа вставало на своё место. Теперь уже начальник РУВД не молчал. Он комментировал, задавал вопросы, спорил со мной, выводил меня на нужные решения… И я вдруг понял к своему великому ужасу, что мы сегодня так же далеки от раскрытия любого из этих трёх преступлений, как были и в первый день, и во второй… Мы просто роем вокруг себя и ничего не находим. Фигня какая-то. Подключены два отдела, и не самых плохих отдела, подтянута прокуратура, работают три эксперта, плюс самый монструальный монстр Евграфов — компьютерный бог и дьявол… А мы на том же самом месте, вернее, в том же самом месте, в котором были и двумя днями раньше. Вот, чего мне не хватает сейчас для полного и безоговорочного счастья — это представителей СМИ. Чтоб додолбали, достали, доклевали печёнку, которую не смог выклевать Сашка со своим ежедневным: «Ну, пойдём, посидим немного!..»

От начальника РУВД я уходил не то чтобы в отчаянии, а в каком-то тотальном пофигизме. Как-то мне всё было по барабану. И Куприяновы, и Кировский, и оба Новиковых, и более других — братья Гаргаевы, павшие на кровавом поле неравной битвы одних негодяев с другими.

Сашку я нашёл в его кабинете. Он сидел за своим рабочим столом, уронив на него голову, и вздрагивал. Мне вдруг показалось, что Саня плакал. Я даже испугаться успел. Никогда не видел, чтобы Сашка плакал. Нет, вру! Конечно, видел. И даже не раз. Впервые это было, когда от него ушла жена, и мы пошли с ним в самый развесёлый кабак. Нафигачились там до зелёных соплей, перебили кучу посуды, подрались сначала с официантом, а потом уже с охранником. Удрали от приехавшего патруля. До Сашкиного дома добрались неизвестно как — видимо пешком, судя по грязи на одежде. Сашкина квартира была на первом этажа старенького трёхэтажного дома, у него был отдельный вход в квартиру, со своими персональными ступеньками. И вот именно на этих ступеньках мы просидели до самого рассвета, и Сашка плакал. Он размазывал слёзы по лицу грязным кулаком, всхлипывал по детски и нечленораздельно жаловался на свою тяжкую мужскую долю. Помню, я тогда тоже всплакнул, осторожно, не навзрыд. Так, за компанию. А второй раз я видел, как Сашка плакал на похоронах своего сына. Он уже не жил тогда с женой, они уже года три, как были в разводе. Парню было 10 лет, он был почти взрослым. Ему так казалось, что он уже взрослый. Но он был ещё совсем ребёнком, которому очень хотелось играть с мальчишками, спорить с ними и прыгать на спор на тарзанке через маленький ручей. Это была невероятно глупая смерть. Верёвка, которую чей-то добрый отец привязал к дереву, наверно, ещё до войны, вдруг под хрупким мальчишеским телом оборвалась, и парень, не перелетев ручей, упал прямо в его середину, шеей на камень. Там был небольшой камень. Совсем маленький. Его даже не было видно снаружи. И верёвка была очень толстой и прочной. Она висела там много-много лет, и даже пожилые жители деревни рассказывали, как они, сами будучи мальчишками, прыгали через этот ручей. Но однажды верёвка не выдержала. И Сашкин сын упал. Он сломал шею и умер мгновенно. Мальчишки вытащили его из ручья и бросились за матерью. Чем могла помочь мать мёртвому сыну? Чем приехавшая «скорая» могла помочь матери, потерявшей вдруг сразу и сына, и смысл жизни? С тех пор я точно знал: смерть всегда нелепа. Её не стоит ненавидеть. Её не надо бояться. С ней бесполезно спорить — она придёт и возьмёт. Но при всей своей рациональности и логичности, она всегда была и будет оставаться для меня нелепой. Несправедливой и безжалостной.

Я даже потряс головой, чтобы отогнать страшные воспоминания. И тут же понял, что никаких рыданий от Сашки я не увижу и не услышу, слава тебе, Господи. Сашка опять ржал. Причём, это была уже заключающая фаза его хохотания. Он уже был почти спокоен, вытер слёзы и попробовал перестать икать.

— Слушай, Сашка! А ты, по-чесноку, ничего такого не принимаешь?

— Ты про дурь, что ли? — Саня снова залился смехом. — Не, ты даже не думай про это! Просто… просто… там «сестрорецкие» приехали… ик… Они там… ик… Новикова до-о-опра-а-аыыы-иииии… — говорить он не мог, это было очевидно. Я налил ему в мутный стакан воды сомнительной свежести, и протянул:

— На, выпей! Хватит уже! Дело ждёт.

Сашка выпил воду залпом, последний раз икнул, и немного взбодрился. По крайней мере, его уже можно было выслушать:

— Там «сестрорецкие» быка этого, Новикова допрашивали. Я сначала слушал, а потом не смог, ушёл. Иначе, я бы им весь процесс допроса в тупик бы поставил своим гомерическим хохотом…

— Гомерическим хохотом! — передразнил напарника я. — Не гомерическим хохотом, а лошадиным ржанием. Что такого смешного ты там услышал?

Сашка ещё раз вытер глаза и продолжал уже более спокойно:

— Ты понимаешь, да смешного-то ничего. Скорее, грустно. Допрос допросов, просто.

Сашка вскочил, оживлённо начал бегать по кабинету взад-вперёд, довольно потирая ладошки, и рассказывать. Допрос, с его слов, приблизительно, выглядел так:

— Где ты был в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля сего года?

— Хрен знает, где… Я не всё помню — где был, с кем был… Какие проблемы, начальник? Есть что предъявить — предъявляй! Нечего — я пошёл. Вы меня чистым взяли. С дурью я после зоны завязал. Живу честно. Тут вдруг вы, черти, — налетели, руки заломали! Голду порвали, между прочим!.. Ответите!

Новиков вытащил из кармана золотой браслет такой толщины, что просыпалось уважение к сотрудникам ОМОНа — не зря их, чертей, кормят! —

— Какие ко мне вопросы?

— Тебе уже сказано! Напрягись. Вспомни. Где был с одиннадцатого на двенадцатое? Ночью.

— Да, блин, не помню я! У меня бизнес, дела, то, сё… Девушки опять-таки… — Новиков плотоядно улыбнулся.

— Ты не дури, Новиков! Вспоминай, давай!

— Да не буду я ни хрена вспоминать! Я сказал: есть, что предъявлять — предъявляй!

— Ты, баклан, берега-то шарь, — перешёл на более понятный подозреваемому язык капитан из «сестрорецкой» группы, — Ты тут не на стрелке, понял? Тебе червонец корячится, а ты целку из себя строишь! Ты что, не понял до сих пор — мы ж не из ОБНОНа, мы из убойного отдела. И тебя, барыгу, не на уход от налогов разговорить пытаемся и не на дурь — за это тебя в других местах спросят. Мы тебя в убийстве подозреваем, а ты тут ваньку валяешь!

— В каком, бля, убийстве? Вы что — офонарели, в натуре? Каком убийстве? Я не киллер, я дилер, да и то — бывший! Я отмотал всё, отсидел… Спрыгнул… Чисто всё! Ищите, что хотите — чисто всё! — Новиков жестикулировал так отчаянно, что ему верилось. — Где был?.. Когда? Двенадцатого?

— В ночь с одиннадцатого на двенадцатое, — дружелюбно напомнил капитан.

— Да не помню я! — чуть не плакал задержанный. — Вы хоть день назовите! Я по дням скорее вспомню!

— Ночь с воскресенья на понедельник, если тебе легче от этого…

— А… Так в воскресенье я в клубе отжигал, на Энгельса. С самого вечера и до утра почти. Потом к матрёшке перебрались — она прямиком напротив живёт, на Шостаковича…

— Подтвердить сможет кто?

— Да, блин — кто угодно. Я там каждую морду лица знаю. Хоть щас поедем. Поспрашаем: «Видели Новичка в воскресенье ночью?» — вам любой ответит.

— Новичка? — ухмыльнулся капитан.

— Ну да, со школы так прилипло. И на зоне не заморачивались, тоже Новичком звали. Так что, я свободен?..

Сашка замолчал и опять захихикал:

— Понимаешь, им бы уже срисовать, что алиби у него по-любому будет. Ну, сам посуди: в клубе они тусят в одном и том же, морды примелькались. Его наверняка там вспомнят, тем более, он там завсегдатай. Ну, подтвердит сто человек, что видели Новичка в ночь с воскресенья на понедельник в клубе от заката и до рассвета, и ещё пятьдесят человек покажет, что ушёл он с девицей. Ещё двадцать пять чуваков вспомнят, как девчонку звали, и подтвердят, что она тоже там тусит через день. А ещё пятеро удостоверят, что они все вместе к этой матрёшке пошли и там продолжили банкет, пока их Новиков не выставил под утро. Зуб даю — так и будет. Им бы прерваться, передохнуть. Алиби в конце-концов, проверить. Ан нет. Они его «доколоть» решили. Он им: «Я алиби вам предоставил? Предоставил! Что ещё?» И тут ему летёха молодой и заворачивает по писанному… В бумаженцию протокольную пялится и зачитывает: «Слюна, обнаруженная на половом органе — пенисе — трупа гражданина Кировского принадлежит гражданину Новикову Евгению Борисовичу»… ещё тоном таким… Как будто тест клятвы с трибуны! Торжественно так!..

Сашку опять начали содрогать конвульсии то ли смеха, то ли колик.

— Ты бы это видел! — сквозь смех пытался он продолжать. — Серёга, это что-то! Новиков варежку раззявил, хлопает губищами, аки рыба без воды, пыхтит что-то… Потом пришёл, вроде, в себя, глаза вылупил, говорит: «Это где чего обнаружено?». Они ему уже хором: «Слюни твои на члене трупа нашли! Ты понял?! Ты ему отсосал, а потом ширнул его не по-детски! Он и двинул кони!..» Новиков пыхтел, пыхтел. Потом как заорёт: «Это вы, гниды, за пидора, меня, что ли держите?! Это что, я чего кому там отсосал? Трупу? Вы ох….?!»… Тут понеслось. Они ж его в кабинете без наручников держали. Он как вскочил, лось сохатый, я так и сдристнул. Думаю: их там много, справятся. Больше ничего не видел. Слышал только, когда в дверь выскакивал — крик, шум, треск… Это он им стол рабочий, как тряпку пополам порвал, прикинь!

— Справились? — усмехнулся я.

— Ну а то! Зато теперь не надо думать, что ему предъявлять для задержания. Упакуют его сейчас на пятнадцать суток. За это время, может что-то и прояснится.

— На предмет знакомства с Гаргаевыми не опрашивали?

— Не успели, — хихикнул Сашка. — Он их как столом-то перелюбил, так они все вопросы разом забыли. А ты хоть предупреждал? Ну, про Гаргаевых?

— Ну, был разговор. Могли и не зафиксировать… Слушай, Саня! А что это за фигня у нас получается?

— В смысле?

— Ну, смотри: одна фигня с другой фигнёй вроде пересекается, но не стыкуется, другая фигня стыкуется, но не пересекается. Что за хрень-то?

Сашка помолчал немного, подумал. Тихо спросил:

— Это ты сейчас, Сергеев, про какие фигни говорил?

— А, забей! — грустно посоветовал я. — Давай в «Поляну» метнёмся. Что-то я давно не отдыхал душой и телом, — я сладко потянулся и соблазнительно щёлкнул себя пальцами по горлу, намекая на допинг.

— Я — всегда «за» — ты ж знаешь!