Последняя инстанция. Расследование (СИ)

Глава 41

До Кавалергардской, где жила Татьяна Рябцева, сожительница убитого Нумана, я добрался только во второй половине дня. Практически не надеясь на успех, нажал кнопку звонка. Довольно долго в квартире стояла полная тишина. Я ещё несколько раз позвонил в дверь. Только минут через пять послышались тихие шаги, и дверь распахнулась безо всяких вопросов. На пороге стояла нереально худая женщина с отёкшим лицом, спутанными, грязными волосами и совершенно потухшим взглядом.

— Вы — Татьяна? — спросил я зачем-то, хотя и так было понятно, что передо мной именно она.

Женщина молча посмотрела на меня очень долгим, каким-то больным взглядом, потом, не произнося ни звука, повернулась спиной и направилась вглубь тёмной квартиры. Я последовал за ней. В квартире было не только темно и грязно. В воздухе витал стойкий запах смерти. Прежде вполне приличная квартира с дорогой мебелью и шикарным ремонтом, превратилась в берлогу, в склеп, в могилу, в которой, по нелепому стечению обстоятельств, до сих пор продолжало своё полуживое прозябание бестелесное существо. Сказать, что я почувствовал себя неуютно — ничего не сказать. Жутковато даже как-то стало.

Мы прошли в комнату, ещё, как говорится, хранившую остатки былой роскоши. Видимо, при жизни — сегодняшнее состояние жизнью назвать было невозможно даже с очень большой натяжкой — Татьяна вполне прилично зарабатывала. Тем более странно было видеть, в какой упадок пришли бывшие хоромы. Сама Татьяна напомнила мне увиденные вчера в Интернете изображения анорексичек. Вероятней всего, она не ела ничего уже достаточно долгое время. На столе, среди какого-то мусора, разбросанных фотографий, переполненных пепельниц и разномастной посуды — начиная от невероятно красивых и, видимо, очень дорогих бокалов до гранёных стопок а-ля Хрущёв, — несколько пустых бутылок из-под водки и книга. «Навои Алишер» — прочитал я краем глаза, напрягая все свои познания в области литературы. Я, конечно, тёмный и дремучий, я не начитанный, как Сашка, не подкован политически, как Снегирёв, и не знаю многое из того, что известно Макарычу, но то, что Алишер — это средневековый узбекский поэт, известно даже мне. Я протянул руку к книге, запоздало спросив:

— Можно?

— Нет, — женщина ответила так быстро, что я резко отдёрнул руку.

Так, понятно, это ЕГО книга. Скорее всего, здесь есть ещё много ЕГО вещей, и нужно вести себя крайне осторожно и, по возможности, деликатно. Иначе, я не вытащу из неё ни слова. Я поискал глазами хоть что-то, на что можно было присесть. Женщина уловила моё желание и, молча выдвинув из-под стола относительно чистый стул, присела напротив, уперев локти в несвежую скатерть. Только глядя в глаза человеку, можно понять, насколько он искренен. Женщина ничего не собиралась говорить и ни о чём меня не спрашивала. Я достал из кармана удостоверение в полной уверенности, что оно мне не понадобится. Странно, но Татьяна протянула руку в сторону документа и я, в нарушение всех инструкций, отдал ей корочки. Она открыла их, пробежала взглядом по записям, уткнулась в фотографию, которая особым сходством с оригиналом не отличалась. Мельком взглянула на меня, как будто оценивая несоответствие.

— Не очень-то Вы похожи на себя, — заметила она.

— Но это я, я Вас уверяю. Просто я не фотогеничен, — я пытался хоть как-то начать разговор.

— Я вижу, что Вы.

Цепкий взгляд. И странное желание удостовериться в личности пришедшего. Значит, можно надеяться на то, что она проверяла документы у всех, к ней приходящих. Если это, конечно, понадобится… Если до этого дойдёт.

— Что Вы хотите? Зачем пришли? — Татьяна протянула мне удостоверение. — Прошло столько лет!..

Убийство произошло полтора года назад. Ей кажется, что прошло много лет. Неудивительно. Она убивает себя медленно и мучительно. Голодом, водкой, болью, ЕГО вещами, оставленными, по всей видимости, на привычных местах, там, где положил их Нуман. Я посмотрел на опустошённую наполовину бутылку самой дешёвой ужасающей водки, прикоснуться к которой меня не заставила бы никакая нужда или похмельная мука. Её можно заливать зимой в бачок омывателя и то, рискуя заморозить бачок или отравиться ядовитыми парами. Следуя за моим взглядом, Татьяна взялась за бутылку и налила остатки пойла в первый попавшийся стакан сомнительной чистоты. Медленно сделала большой глоток. Не поморщилась. Даже не попыталась найти на столе что-то съедобное. Закурила.

— Зачем Вы пришли? — Татьяна напомнила мне о своём вопросе. — Что-то случилось?

Меня несколько озадачил её вопрос. А что должно было случиться? Она ждала, что что-то произойдёт? Ещё её тон… До сих пор она говорила совершенно глухим, абсолютно равнодушным голосом, в котором не было ни жизни, ни интереса, ни любопытства, ни удивления. Последний вопрос был задан тоном, подразумевающим различные варианты: «ЭТО уже случилось?», или «что-то случилось» — без знака вопроса в конце.

— Да, Татьяна. Вы не обидитесь, если я буду Вас называть просто Татьяной? — я старался каждым словом расположить женщину к себе. Она должна расслабиться, и тогда, вовремя заданный вопрос сможет застать её врасплох. Ответит она на него или нет — дело десятое. Даже по её пустым и неодушевлённым глазам можно будет понять, попал я в точку или не попал. — Я обязательно расскажу Вам, что случилось, но сначала я очень хотел бы, чтобы Вы мне немного помогли. Вы попробуете мне помочь?

Я говорил вкрадчиво, стараясь донести свою мысль не до слуха Рябцевой, а до её сознания. В глубине души я осознавал, что Татьяна никогда не сдаст мне киллера, даже если между ними и была прямая договорённость. Даже если он приходил к ней и между ними состоялся обоюдовыгодный разговор, она никогда не даст мне этого знать. Для неё киллер — царь и бог, способный воплотить в жизнь её единственную заветную и такую сладкую мечту. В принципе, Татьяна, судя по квартире, ремонту и прошлой жизни — человек, более чем обеспеченный. Иметь такую квартиру — комнаты три, никак не меньше — в самом центре города, и не где-нибудь, на Социалистической, а в самом что ни на есть цивильном тихом центре, выходящую окнами на сам Мариинский проезд, отделанную по тем самым европейским стандартам весьма современным образом, хоть и ужасно замызганную — это не для простых инженерно-технических работников. Значит, деньги у неё есть. Или, по крайней мере, были. То есть, она вполне могла иметь с киллером совершенно нормальные финансовые отношения. Если отношения киллера с заказчиком вообще можно считать нормальными. Интерес в глазах Татьяны не ускользнул от меня, и я попытался вести разговор именно в том же русле:

— Ваши ответы никак не смогут ни повлиять на ситуацию, ни усугубить её. Вы никому не принесёте вреда своими ответами. Уже всё позади. Всё, что могло случиться — уже случилось, — я старался говорить максимально ровным голосом. Наверное, так поступают гипнотизеры. Эх, жаль, что я не владею гипнозом. Многие преступления раскрывались бы намного быстрей, владей каждый из следователей хоть каким-то влиянием на сознание. — К Вам приходили разные люди после… после убийства. И после суда, к Вам, скорее всего, тоже приходили. У Вас очень цепкий взгляд, наверняка отличная память на события и лица. Скорее всего, память на даты и имена тоже весьма и весьма неплохая…

— Я сейчас совершенно не в форме, — женщина снова потянулась к стакану. Я понял, что начавшийся вполне меня устраивающим образом разговор, может прерваться, так и не достигнув нужной мне степени накала. Но Татьяна имела в виду не своё сегодняшнее состояние. Она говорила о своей жизни вообще. — Я уже давно перестала что-либо запоминать и улавливать. Так что, я вряд ли чем-либо смогу Вам помочь.

В этот момент я почувствовал, что разговор выходит из-под контроля. Сейчас она вспомнит, как «помогли» ей в своё время правоохранительные органы, и можно будет ставить крест на всех её откровениях. Придётся вытаскивать карты из рукава, хоть это и было приготовлено на самый крайний случай.

— Татьяна! Вы умная, интеллигентная женщина, — я нисколько не кривил душой. Её интеллигентность, ум и хорошее образование были заметны невооружённым глазом даже через призму длительного пьянства и полного равнодушия к окружающей действительности, а, в особенности, к быту. — Вы тонко подмечаете, Вы замечаете вещи, которые незаметны будут простому глазу. Я отвлекусь немного, Вы простите меня. Не обижайтесь. Это абсолютно не моё дело… — какого чёрта я полез в эти эмоциональные дебри?! — Вы убиваете себя. Я понимаю, что жизнь потеряла для Вас всяческий смысл, и Вы не видите в ней никакого просвета, никакого намёка на то, что ещё что-то в ней сможет произойти, — молчи ты ради Христа, психолог хренов! — но, может быть не всё в этой жизни потеряно? Вдруг в ней ещё случится то, ради чего не стоит уничтожать себя? Вы ведь молодая женщина. Сколько Вам — сорок, сорок два?… — в дело надо было заглянуть, товарищ следователь, в дело!

Татьяна посмотрела на меня затравленным больным взглядом, и на секунду внутри меня что-то сжалось. Передо мной сидел не человек, не женщина, даже не живой труп… Больная собака. Замёрзший, промокший до нитки, дрожащий пёс, очень молодой, но смертельно больной. Он смотрел с тоской, безнадёжно. В глазах мольба о помощи, но никакой веры. Ты смотришь на такого пса, у тебя сжимается сердце, и в глубине души ты осознаёшь, что ничем не способен помочь ему. Ничем. Абсолютно ничем. И от этого сострадание становится бесполезным и особенно болезненным. Оно доставляет почти физическую боль. Татьяна всем своим видом, взглядом, голосом вызывала те же эмоции, какие вызывает смертельно больной человек, испытывающий невыносимые муки и боль. «Идиот ты, Сергеев! Какого чёрта ты полез со своими душеспасительными разговорами?! Ты бы ещё про бога вспомнил!» Татьяна словно читала мои мысли:

— Вы мне ещё про грех самоубийства расскажите, — усмехнулась она кончиками губ, — Я, знаете ли, в бога верю ничуть не больше, чем в работу правоохранительных органов. Вы не можете не знать моего возраста, он есть в деле, как и мой адрес, по которому Вы пришли. Мне тридцать пять лет. У меня нет веры ни в бога, ни в спасение, ни в прошлое, ни в будущее. Я не верю ни словам, ни поступкам. Я ни во что не верю. Но меньше всего я верю в торжество справедливости.

Всё. Вот и всё. Теперь нужно, по идее, встать и уйти. Или идти ва-банк. Я практически ненавидел в эту минуту и свою работу, и самого себя. Я не имел права делиться с Татьяной служебной информацией, но это был мой последний шанс.

— Таня, — доверительно обратился я к Рябцевой. — То, что я хотел Вам сказать, когда пришёл, это совершенно закрытая информация, и я не имею ни малейшего права раскрывать Вам её, но я не имею морального права и не поделиться с Вами, — я выдержал достойную паузу, дождавшись, пока в глазах женщины снова блеснёт интерес. Ну, хотя бы малейший намёк на выход из прострации.

— Так говорите, в чём дело, — Татьяна отвлеклась на новую порцию убийственного напитка, скорее всего, чтобы я не заметил в ней как раз тот самый интерес, который скрыть, глядя в глаза собеседнику, невозможно. — Вы говорите так, как будто принесли просто благую весть. Я слушаю.

— Нет, Таня, — это была попытка торговаться, и она не могла этого не понять. — Сначала я прошу Вас ответить на несколько вопросов. Потом я Вам всё расскажу.

— Хорошо. Если я могу быть Вам чем-то полезна… Вы темните… Но для меня это не имеет никакого значения. Как и всё, впрочем. Я Вас слушаю.

— Кто к Вам приходил? После суда у Вас были какие-либо беседы с журналистами, например? С адвокатами? Кто приходил к Вам?

Сейчас мне было бы на руку, если бы Татьяна потеряла контроль над собой, напилась бы до слёз и истерик. Высказала бы наболевшее. Но только идиот мог ждать от этой женщины какой-то яркости в проявлении эмоций. Хоть в трезвом, хоть в пьяном виде. Может быть, я и не самый умный человек, но идиотом я не был. Я следил за каждым её взглядом, вздохом, поворотом головы, жестами. Я смотрел, не трясутся ли руки, держащие сигарету. Не появляется ли блеск в потухших глазах. Наверно, такие беседы просто необходимо записывать на видео, а потом тщательнейшим образом анализировать. Но это было бы слишком просто. Слишком просто для этого запутанного клубка событий и искалеченных человеческих судеб.

— Да, конечно, — никаких эмоций, никакого волнения. — Приходили и журналисты, и адвокаты. Много, кто приходил. Риэлтеры, например… — лёгкая усмешка на губах.

Что-то вот тут… Где-то тут что-то есть! Мозги себе не сломай, товарищ Холмс! Зацепи мысль!

— Риэлтеры? Вы хотели продать квартиру?

— Была такая мысль. Здесь очень тяжело. Эту квартиру мы покупали с первым мужем ещё пятнадцать лет назад. После его смерти хотела уехать отсюда куда-нибудь. На работе приятели отговорили. Долго убеждали, что нужно просто сделать ремонт, и станет возможным жить. Я была тогда совсем девчонкой. Для меня советы старших были весомы. Я же осталась тогда совершенно одна: ни родителей, ни друзей, ни мужа.

Хреном тебе по лбу, Сергеев! Нельзя жить, ежедневно хватаясь за голову и восклицая: «Ах, какой же я мудак!» Проще не быть им. Или, по мере сил, стараться им не быть. Или хотя бы им не казаться! Ты мог посмотреть дело, прежде чем соваться со своими задушевными разговорами к человеку? Ты мог выяснить о ней хоть что-то — хоть возраст, профессию?! Ты хоть каплю понимаешь из того, что она говорит?! Хочешь — не хочешь, придётся в этом признаться. Да ещё попробовать обратить это в свою пользу.

— Таня! Видите ли, я не занимался делом Кузьмина. Именно поэтому я и не ознакомился с материалами дела. Я уверен, что Вы меня извините и поймёте. Простите, что я Вас расспрашиваю, ничего не объясняя, что я не знаю чего-то из дела, из Ваших данных… Я пришёл к Вам даже не совсем, как следователь. У меня есть некий частный интерес, — пропади я пропадом за эту ложь. — Я очень постараюсь всё Вам объяснить. Чуть позже.

Татьяна внимательно посмотрела на меня. Вроде, поверила. Я старался быть убедительным. Немного подумала и пояснила:

— Мой муж… первый муж, погиб вместе с моими родителями тринадцать лет назад. Они возвращались с дачи, из Рощино. Там есть очень неудачные повороты на дороге. Стас был за рулём, только купили машину недавно… Он не справился с управлением, и машину вынесло на встречку, под тяжёлый грузовик. Шансов не было ни у кого. Я должна была ехать с ними, но на выходные взяла срочную работу. Компьютер был только дома, ноутбуков тогда не было в таком количестве, даже в нашей, небедной семье, — Татьяна взглянула на моё непонимающее лицо. — Муж занимался бизнесом. Не торговля, не криминал, научные разработки, новые технологии. У отца был свой бизнес, когда-то он начинал с кооператива — строительные материалы, оборудование, вырос до огромной фирмы. Мы жили довольно неплохо… А потом всё рухнуло. Я осталась совершенно одна. Целый год я приходила в себя. Если бы не работа, я бы, наверно, сошла с ума. Только через год я смогла вернуться сюда, в эту квартиру. Я переломала здесь всё: стены, полы, до единого винтика всё вынесла. На работе у меня был непосредственный начальник, очень хороший человек, друг. Он вытащил меня из сумасшествия, вынудил работать без просвета и продыха. Он же буквально насильно заставил меня делать здесь ремонт, сам ездил со мной по магазинам, покупал что-то, пытался хоть чем-то меня заинтересовать. И, в конечном итоге, я сдалась под его натиском. Я пришла в себя, очень много работала, а каждую свободную минуту занималась ремонтом. Приезжала сюда ежедневно, строила рабочих, препиралась с прорабом, заставляла их переделывать что-то… В итоге, жизнь как-то вошла в норму. Теперь моего начальника нет, он умер в пятьдесят девять лет от инфаркта. Так я потеряла последнего близкого человека в своей жизни. А потом появился Нуман. Как свет в окне. Теперь этого света нет. И никто не сможет объяснить мне, почему так случилось. Мы никогда и никому не делали ничего плохого. Мы не обманывали людей, не воровали, не завидовали и не тешили в себе гордыню. То, что мы жили с Нуманом вне брака, так это было временно. Когда-нибудь мы бы обязательно поженились. Нуман хотел закончить институт и добиться чего-либо в жизни. Он бы обязательно этого добился, он был талантливым парнем… Я не знаю, зачем я вам это всё говорю, — женщина немного растерялась, — Вам же хочется узнать совершенно другое.

Я готов был слушать её сколько угодно. Я прекрасно понимал, что просто так она ничего не скажет. Я ловил каждое её слово и пытался вникнуть в суть вещей. За время её рассказа, у меня создалось глубокое и стойкое ощущение того, что эта опустошённая, измученная женщина не имеет ни малейшего отношения к убийству, киллеру и заказу. Теряю время. В любом случае, она или не общалась с убийцей, или не сдаст его.

— Татьяна! — я уже цеплялся за последние шансы. — Вы говорили, что к Вам приходили риэлтеры. Как они узнали, что Вы хотите продать квартиру?

— Они никак не узнали. Они пришли просто для того, чтобы предложить мне её продать. Откуда агентство ритуальных услуг через пять минут после смерти человека знает, как и кому из родственников надо позвонить, чтобы получить заказ на погребение, оставив конкурентов с носом?

— От «скорых», из больниц, от наших сотрудников, — недовольно, но честно ответил я.

— Вот видите! Так же и тут. Не надо прилагать много усилий, чтобы выяснить о человеке абсолютно всё: то, что он остался один, что у него нет никаких родственников, что он нуждается в деньгах, например, или хочет срочно избавиться от ненужных воспоминаний.

— И что, они вот так просто приходят, звонят в дверь и предлагают продать квартиру?

— Да, — просто ответила Татьяна. — Просто звонят в дверь. Улыбаются и прямо говорят: «Мы знаем, что у Вас проблемы, и готовы помочь Вам решить их!»

— А Вы?

— Я отвечала им, что квартира не продаётся, или уже продана. Что-то в этом духе. Но через некоторое время они выясняли, что никому она не продана, и приходили опять.

— То есть, звонили прямо в дверь? Не по телефону?

— У меня нет телефона. Зачем он мне? Я ни с кем не общаюсь. У меня никого нет. Раз в неделю приходит домработница. Она работала у меня всегда, сколько я живу в этой квартире, — Татьяна немного виновато посмотрела на меня, как будто извиняясь за наличие домработницы. — Сейчас я уже не плачу ей, не потому что нет средств, а потому что не вижу никакого смысла что-то делать здесь. Но она всё равно приходит, приносит какие-то продукты. Говорит, что «нельзя так»… — женщина усмехнулась.

Домработница-то права, нельзя так. По крайней мере, есть гораздо более гуманные и цивилизованные способы уйти из жизни, чем травить себя палёной водкой.

— А почему Вы не платите ей? Ведь она всё же помогает Вам.

— Вы думаете, я должна ей платить? — как-то растерянно пробормотала Татьяна. — Да, наверно, Вы правы. Конечно, она же покупает какие-то продукты, пытается хоть что-то здесь убрать, хотя я и сопротивляюсь. Мне не хочется, чтобы кто-то здесь что-то трогал. Пусть всё остаётся, как есть, как было… И потом, — женщина немного оживилась. — Я же подарила ей квартиру. Не эту, у нас была первая квартира, в которой мы жили, когда поженились со Стасом. На Гражданке. У самого метро. Там неплохая кооперативная трёшка, её ещё родители покупали в каком-то лохматом году. Но Вы правы, всё равно надо платить ей. У неё большая семья, а мне всё равно ничего не нужно, — Татьяна снова протянула руку к бутылке, обнаружила, что в ней пусто, встала и совершенно твёрдым шагом вышла из комнаты. Вернулась с точно такой же бутылкой, снова налила и выпила, не поморщившись. У меня даже внутренности содрогнулись.

— Простите, Таня, что за гадость Вы употребляете? Это не моё, конечно, дело, но есть более цивилизованные напитки.

Татьяна с удивлением посмотрела на бутылку:

— Какая разница? Чем эта хуже? Или чем другие лучше? — женщина была уже довольно сонной, и я понял, что разговор движется к концу. Терять мне было нечего.

— Если не секрет, кому достанутся все Ваши сбережения? Ведь у Вас, скорее всего, должны были остаться акции компаний мужа и отца, дача, машина, родительская квартира, в конце концов…

— Кому-нибудь да достанутся, — недобро усмехнулась женщина.

Я понял по её тону, что пора закругляться.

— Таня, я не хочу Вас больше мучить расспросами… Вспомните, пожалуйста, среди журналистов, риэлтеров и прочих людей, приходящих в эту квартиру, не было молодой очень хрупкой девушки или такого же маленького, хрупкого юноши. Он или она могли представиться журналистом, представителем благотворительного фонда, тем же риэлтером. Вспомните, пожалуйста! Мне очень это важно и нужно. И закончим с расспросами.

Я был абсолютно уверен, что Татьяна не ответит мне и ответа, в общем-то, и не ждал. Я самым внимательным образом следил за её реакцией. Я дождался. Она среагировала на слова «благотворительный фонд». Немного расслабилась от беседы и выпитого, и непроизвольно дала мне понять, что я попал в точку. В принципе, этого было достаточно. Я ничего не мог доказать, я не мог вытащить из этой слабой женщины признание, но теперь я был уверен, что контакт с киллером у неё был. И это был контакт в связи с благотворительным фондом. Всё, больше я здесь ничего не узнаю. Пора ретироваться. Осталась, пожалуй, самая лёгкая и приятная часть беседы. Я начал достаточно торжественно:

— Татьяна! Я ещё раз повторюсь, что это совершенно закрытая информация, я не имею права её разглашать. Но я чувствую себя обязанным сказать Вам это. Кузьмин арестован за хранение наркотиков. Доза достаточно большая, чтобы обвинить его по самому высокому пределу. — Татьяна слушала мою речь почти равнодушно, уткнувшись глазами в стол. На какой-то момент мне показалось, что она не слышит меня. Но она слышала. Она прекрасно всё слышала.

— Он выкрутится. У него отличные адвокаты. Он снова останется безнаказанным. Бессмысленно всё…

— Нет, Татьяна! На этот раз не бессмысленно. Он арестован не у нас в стране, а в Таиланде. Там совершенно другие законы, совершенно другие положения об адвокатуре и другая ответственность за подобные преступления. Он пойман там второй раз. Первый раз его депортировали, а второй раз он из тюрьмы уже не выйдет. Я, конечно, не знаком близко с тайскими законами, но, по мнению моего начальства, ему грозит смертная казнь. А, если суд учтёт две его предыдущие судимости в России, я гроша ломаного не дам за его жизнь. В принципе, быть повешенным или провести весь остаток жизни в тайской тюрьме — разница, поверьте, небольшая. Тюрьма там — не курорт, даже с нашей не сравнить. Страшнее, наверно, места нет.

С Татьяной произошли внезапные и разительные перемены. На серых щеках буквально вспыхнул румянец, глаза, наконец, заблестели, и женщина вдруг улыбнулась. Неожиданно я понял, что блёклые глаза с мешками внизу, болезненная худоба, спутанные волосы, отёкшее лицо — это маска, ужасный грим, под которым скрывается подлинная красота. Да-да, Татьяна была явно красивой женщиной. Я бы даже сказал, красавицей. Ничего не говоря и не переставая улыбаться, Татьяна подошла к каминной полке, нашла на ней записную книжку, нашла нужный номер, а потом огляделась в поисках телефона. Вспомнила, видимо, что телефона давно нет, и обратилась ко мне:

— Вы не могли бы дать мне телефон? Мне нужно сделать один звонок. Это быстро! Пожалуйста!

Я протянул ей трубку. Татьяна набрала номер, сверяясь с книжкой, и быстро заговорила:

— Нурия! Милая! Приезжайте, пожалуйста, мне нужно убрать квартиру. Всё-всё убрать. Здесь должно быть чисто. Пожалуйста! Я Вам обязательно заплачу… Нет, квартира тут совершенно ни при чём, она Ваша и так. Я заплачу за уборку, и за продукты. Не везите много. Я отвыкла есть… — Татьяна улыбалась. — Тогда я жду Вас завтра прямо с самого утра! Да, теперь всё будет по-другому. Совершенно по-другому.

Я оставил на столе свою визитку и собрался на выход. У самых дверей я оглянулся. Татьяна продолжала улыбаться. Сейчас она была похожа на вполне счастливого человека.

— Вы знаете, Татьяна, я не совсем всё Вам сказал. Дело в том, что Кузьмина арестовали не случайно. Его кто-то сдал тайской полиции, а наркотики ему, похоже, просто подбросили. Так что там не всё слишком законно…

Мне показалось, что Татьяна сейчас рассмеётся. Практически это и произошло. Её стал мучить то ли кашель, то ли смех, она смахивала слёзы и сквозь смех, слёзы и кашель пыталась говорить:

— Не слишком законно? Майор! Вы меня удивляете! Как же незаконно?! Законно, закономерно и справедливо! Вы заставили меня поверить в справедливость. Значит, есть ещё кто-то, кто вершит эту справедливость! Значит, оно всё-таки работает!..

— Что работает, Татьяна?! — я буквально схватил женщину за плечи. — Что ОНО? Как оно работает? Ответьте мне! Я принёс Вам хорошую весть! Вы должны мне сказать, как это работает? К Вам кто-то приходил и предлагал отомстить Кузьмину? Это была девушка? Скажите мне, Татьяна! Я прошу Вас! Это была невысокая очень худенькая девушка? Она просила у Вас денег? Себе лично или в благотворительный фонд? Таня! Да очнитесь Вы!

Я сообразил, что уже несколько минут трясу несчастную женщину за плечи, а она продолжает улыбаться, и её глаза наполнены торжеством. Ничего больше по ним не прочитать. Только торжество. Неужели оно так сладко, чувство мести? Неужели так сладко?!

Я был практически на сто процентов уверен, что к Рябцевой приходила Женя Маслова. Заставить её составить фоторобот было невозможно, она ни за что не стала бы этого делать. Она ни за что не ответила бы больше ни на один мой вопрос. Я уходил от Татьяны, из её дома, пропахшего горем, болью, дешёвой водкой, табаком и чувством отмщения в полном упадке сил. Разговор вымотал меня до полного безразличия ко всему на свете. Если месть — это то, что делает человека счастливым, если чужая смерть может приносить облегчение, то мне, взрослому здоровому мужику страшно жить на свете. В какой момент с миром произошли такие перемены? Когда перепутались понятия и законы? Когда одно подменило другое? Когда законы нравственности, морали и справедливости сменились законами торга, денег и расчёта? Понятия чести и совести куда-то исчезли, и на их место пришли воровские понятия. Когда? Почему я не заметил этого, ежедневно и монотонно неся службу на страже тех самых законов? Так, Сергеев! Не ныть, не ныть! Всё идет, как идёт. Ты делаешь свою работу, и если она будет зависеть от твоего отношения к происходящему, то всё, край! «Чистые руки, горячее сердце и холодное голова» — так учил нас товарищ Дзержинский. Фиг с ним, с сердцем. Даже с руками — фиг! Даже с товарищем Дзержинским… Голова — главное. Не забивай её лишними вопросами и ещё более лишними ответами. Просто работай. Лови преступников и жди справедливого наказания. А если наказание не настолько справедливо, насколько тебе хочется и кажется? Если степень ответственности напрямую зависит от наличия нулей на счету, связей адвоката и совести судьи? Тогда как? Стоп, майор! С такими рассуждениями остаётся прикупить патронов и из рук в руки передать их киллеру с реверансом и извинениями за беспокойство. Отставить! Всему своё время. Вот найдём преступника, отдадим его под суд, а там посмотрим…. Там ему впаяют пожизненное и, в общем-то, всё. И, наверно, это будет справедливо.

Позвонил Сашка. Как и предполагалось, найти бывших сокурсников Масловой было достаточно сложно. На это, действительно уйдёт время. Рудой не вспомнил никого из подруг дочери, тем более никак не мог помочь с их телефонами. Пять лет — не шутка. Сашка остановился на изъятии фотографий из архивного дела о розыске Жени Масловой, если таковые в нём сохранились. В очередной раз упрекнул меня в том, что я занимаюсь не тем, чем надо, а точнее, дурью маюсь. Послал напарника куда подальше и с чувством глубокого морального удовлетворения отправился домой, где меня уже должна была ждать Жанна.