Продавец счастья: магия кинематографа, или Новые приключения Ское

67

— В фильмах Джима Джармуша есть что-то неуловимое. Красота, скользящая под картинкой, под музыкой, под диалогами. Не сама красота, а аромат красоты.

Ское задумался. Он сидел на заборе возле школы. Ника прохаживалась рядом.

— У красоты есть аромат? — спросила она.

— Интересно…

— Что?

— Почему не говорят «красивый аромат», а «красивая музыка» и «красивая картина» — говорят?

— Может, не бывает красивых ароматов, — предположила Ника.

— Разве тюльпан не пахнет красиво?

— Почему именно тюльпан?..

— Просто привел пример.

Ника остановилась напротив Ское. Он сложил руки замком, а ноги поставил на перекладину забора и поэтому напоминал своим видом взгромоздившегося на жердочку аиста.

— Что мы будем делать сейчас? Куда пойдем? — спросила Ника.

— В развалины, на встречу с невидимкой.

— Как? Мы встретим его? — удивилась девочка. Ское улыбнулся:

— Невидимку-то? Мы его каждый день встречаем. Но проходим мимо.

Школьная дверь открылась, и показался Вадим.

— Пойдем, — сказал Ское и спрыгнул с забора. Ребята двинулись по улице вверх. По краям дорожки круглели одуванчики — новорожденные желтые и прозрачно-белые старички. Оглушительно проехал мимо трамвай. Небо падало синим покрывалом на верхушки деревьев и крыши домов. Друзья шли минут пятнадцать, пока не достигли цели — шлакоблочного здания, в дырах, с хламом внутри, с вывороченными дверьми. Зашли. В комнатах разбросаны сломанные доски, перегородки, половинки кирпичей, битое стекло, рамы окон. Пол коридора был достаточно свободным от мусора, только кое-где валялись бутылки, поблескивая зелеными горлышками. Свет, падающий из проемов, делал длинный заброшенный коридор полосатым. В конце его стены вдруг делались смольно-черными.

— Пожар, — тихо констатировал Ское, подойдя к этим стенам. — Мел на такой стене будет отчетливо виден.

— При чем тут мел? — спросил Вадим.

— Мел белый, на черном будет хорошо виден, — усмехнулся Ское.

— Да знаю я, что мел белый, — оборвал его Вадим. — Что ты собрался тут рисовать?

— Не я, а ты.

— Я? — удивился приятель. — Ну и что я собрался тут рисовать?

— Невидимку.

— В таком случае, считай, что я его уже нарисовал. Видишь что-нибудь на этой стене?

— Нет, — улыбнулся Ское.

— Вот! Невидимка нарисован. Оваций не нужно.

Ника провела пальцем по черной стене. Пожар. Здание горело изнутри, огонь рвал мебель, шторы, стены. А теперь оно развалилось, никому не нужное со своими прошлыми пожарами, со своими жизнями в этих комнатах, ссорами, слезами, разговорами. Ника задела ногой бутылку, та прокатилась немного и остановилась, легонько звякнув о стену. Бутылки, когда выпиты, тоже никому не нужны. Вот они и вместе — ненужный дом с ненужными бутылками внутри. Девочке стало не по себе. Она наклонилась, взяла в руку небольшой кусочек шлакоблока и сунула в карман. Притворилась, что хоть частица этого хлама кому-то нужна — ей, Нике. Глаза заболели. Будет глупо расплакаться из-за такой ерунды. Ника отвернулась от черной стены. Вадим прохаживался по коридору вдалеке, заглядывая в комнаты. Ское стоял рядом и смотрел на Нику. Наверное, видел, как она положила кусок мусора в карман. «Вот глупо-то», — подумала Ника. Ское молча протянул ей мелок. Синий. Девочка взяла его, покрутила в руках. Примерилась к стене, которую только что разглядывала. И нарисовала на ней облако.

— Оседлай свое облако — и вперед, — чуть слышно проговорил Ское и улыбнулся девочке. Вадим подошел к ним.

— Хочешь снимать здесь третью часть фильма? Танго с никем?

— Угадал, — ответил Ское. — Видишь, какой здесь свет? А стены? Они созданы для съемок.

— Они созданы, чтобы рухнуть, судя по их виду.

Над головами блистало небо в рваной раме сломанной крыши. Проплыло облако.

— Ника, здесь мрачно или нет, как ты считаешь? — спросил Ское, глядя в просвет в крыше.

— Здесь… Мрачно-светло. Или светло-мрачно. Чернота и свет.

— Вот такое танго и сочини. Черно-белое. Светло-темное.

Ника задумалась. Вгляделась в коридор. Черные стены, длинные прямоугольники света.

— А бывает черно-белая музыка? — задумчиво спросила она.

— А бывает черно-белая музыка? — повторил Ское, глядя на девочку. Ника прошлась по коридору. Заглянула в одну из комнат. В середине — куча хлама. Оконная рама бросала свет и на нее. Свету безразлично, куда падать. Ника вошла, перешагнув несколько шлакоблоков, выдернутых из неровного дверного проема и сваленных у порога. Оконная рама деревянная, белая краска облупилась. Ни одного стекла. Первыми всегда страдают стекла — они бьются. Хрупкие и прозрачные. Ника подобрала осколок с пола, посмотрела через него на окно, на стены, на пол, на потолок. Размыто. Смазанная реальность серых стен и белых рам. И звон стекла — осколок выпал из Никиной руки, когда она разжала пальцы. Только тихонько звякнул, как та бутылка в коридоре. Кроткие битые стекляшки.

— Бывает, — сказала Ника. — Наверное. Черно-белая музыка и красивый аромат тюльпанов, — она улыбнулась Ское, который стоял в проеме и смотрел на нее.

— А я? — появился Вадим возле плеча Ское. — Буду снимать черно-белое тоже?

— Нет. Ты будешь рисовать мелом на стенах, — улыбнулся тот другу.

— Там уже кто-то нарисовал облако, — отозвался он и снова скрылся в коридоре.

— Там тоже, — сказал Ское, подняв взгляд к разлому в крыше. На корявой балке рядом с торчащим из нее ржавым гвоздем сидел голубь, тараща на мальчика любопытный рыжий глаз. А над его серой головой висело идеально белое облако.