Продавец счастья: магия кинематографа, или Новые приключения Ское

90

Ское шел преувеличенно медленно. Он хотел ощутить каждый шаг. Почувствовать, как пятка приземляется на асфальт, затем — стопа и носок, чтобы в следующую секунду снова оторваться от земли, готовясь к новому шагу. Еще он хотел видеть каждый фонарь. Кажется, что все они одинаковые. Они выстроились у дороги, как солдаты, навытяжку. Но на самом деле разные: один моргает, второй перегорел, третий весело светит своим оранжевым светом. При ходьбе тени бегают по часовой стрелке, и никогда их бег не заканчивается, пока есть они — фонари.

Ское сел на скамейку возле «Лакомки». Фонтан отключили на ночь. Одинокий голубь прогуливался по его облупленному краю.

Ское засунул руки в карманы и глядел на голубя. Еще он заметил, как оранжево подсвечены верхушки деревьев и как это красиво на темно-синем фоне неба. Но мальчика это не радовало.

Все это — голуби, оранжевые деревья, фонари, дымное небо — скоро останется позади. Все, с чем он не успел попрощаться, останется позади. Потому что так надо. Потому что…

«Нам достались черные бумажки, — подумал мальчик. Он поглубже засунул руки в карманы. — Я продавец счастья, приносящий несчастья».

За живой изгородью блеснуло автомобильное стекло. Открылась дверца, судя по звуку. И почти сразу же закрылась. Ское и не обратил бы на это внимания, но увидел девушку, появившуюся из машины. Она зашла в сквер и села на скамейку напротив него. Это была Ника.

Ника не видела Ское. Она попросила шофера привезти ее сюда, чтобы посидеть на скамейке, на которой когда-то старичок кормил голубей, а они со Ское сидели вон там, напротив… Ой!

Ское встал и медленно направился к Нике, не вынимая рук из карманов. Ему вдруг стало зябко, и ноги будто отяжелели.

Девочка смотрела на свои колени, не решаясь поднять глаза. Что сказать? Кажется, она много чего наговорила в ванной.

Ское заметил, что черных кругов под глазами больше нет, а в свете фонаря волосы Ники кажутся рыжими. Он улыбнулся уголком губ.

— Похоже, тот старичок, кормивший здесь голубей, уже ушел, — сказал он. Ника посмотрела на него и улыбнулась тоже. — Какая жизнь у этого старичка, кормящего голубей? Какая была до и какая будет после?

— Я не знаю, Ское, — грустно сказала Ника. Ей вдруг захотелось плакать. Лучше бы она не встречала его. А оставалась на этой скамейке одна. В компании выключенного фонтана и прогуливающегося по нему голубя.

— Темно, — сказал Ское. Ему было неловко вот так стоять над Никой. Почему она молчит?

— Он просто сидел на скамейке и кормил голубей. Всю жизнь. А думал, что идет вперед. Думал, что живет.

— Давай прогуляемся, Ника.

Девочка встала, и ребята медленно побрели по скверу.

— Уже конец мая. Третий лик весны — это будет лето? — спросила Ника, когда они вышли на улицу Металлургов.

— Третьего лика не будет, — тихо ответил Ское.

— Почему? — Ника повернула лицо к мальчику и во все глаза смотрела на него.

— Я не буду снимать.

— Давай сходим туда, в тот подъезд. Вдруг упадет концовка сказки?

— Не получится.

— Можно досочинить ее самим, — Ника хваталась за соломинку. На самом деле она предлагала решение, но у нее было отчетливое чувство, что она именно хватается за соломинку. Ское безнадежно смотрел себе под ноги, и голос его звучал как-то…

— Что с тобой, Ское? — шепотом спросила Ника.

— Ничего. Все в порядке.

— Нет, не в порядке.

— Я провожу тебя домой.

Дальше шли молча до самого подъезда Ники. У дверей остановились. Ское смотрел в асфальт. Девочка расценила его грусть по-своему.

— Давай все-таки сходим в тот подъезд. Вдруг упадет?

— «Сказка становится былью».

— Что это?

— Так было написано на двери.

— Ты ходил? Сказка падала с неба? — Ника округлила глаза.

— Да.

— И что в ней было? Чем все закончилось у принца с волшебницей?

Ское наконец посмотрел в глаза Нике. Он долго молчал.

— Учебный год заканчивается, — сказал он. — Через два дня.

— Ну и что?

Что-то в его взгляде, в голосе заставило ее затаить дыхание. Хотя он говорит всего лишь про учебный год. Ну, заканчивается — что с того?

— Я уезжаю, — сказал Ское.

— Когда? — на автомате спросила Ника, а пальцы ее рук похолодели.

— Через два дня.

— Через два…

— Обратно…

— Но ты же можешь не уезжать! Тебе же не обязательно уезжать!

— … в Швецию.

— Ское.

Ника хотела спросить, надолго ли, но вместо этого просто разглядывала масляное пятно на асфальте. Кто-то парковал машину, и осталось пятно. Оно осталось.

Кажется, Ское что-то говорит. А что?..

— Не знаю, когда вернусь. И вернусь ли…

Ника сначала услышала этот звук — резкий, отраженный эхом в арке, а потом только заметила свою руку. Она дала Ское пощечину.

Он молчал и смотрел в сторону. Медленно провел рукой по щеке.

— Я запомню это как поцелуй твоей ладони и моей щеки, — и усмехнулся.

Ника встала на цыпочки, потянулась вверх и коснулась губами этой самой щеки.

— Ника… — услышала она шепот, увидела влажные глаза Ское совсем рядом. В каких-то сантиметрах от ее лица, они здесь, близко — его глаза…

— Вадим, — проговорила Ника и испугалась. Нет, не того, что он придет разбираться, не его ревности.

Она увидела его через плечо Ское. Вадим сидел на качелях, те слегка покачивались. Когда их глаза встретились, он вздрогнул, как от боли, и отвернул лицо. Как будто ему неловко от того, что он увидел. Ника испугалась того, как он обмяк на этих качелях — как плюшевая игрушка под дождем.

Ское обернулся и тоже увидел Вадима. Качели тихонько постанывали. Вадим глядел на свои ботинки.

— Иди домой, Ника, — сказал Ское.

Девочка глядела на сгорбившуюся на качелях фигурку. Ей хотелось подойти и погладить его по голове. Но это было бы… Какими глазами он на нее посмотрит?

— Не волнуйся, — сказал Ское, на мгновение взял Нику за руку и тут же отпустил. Девочка повернулась к подъездной двери, прикоснулась к холодной металлической ручке. Ледяной комок поселился в ее груди и давил, давил. Ника зашла в подъезд — ноги сами зашли. Она медленно передвигалась по ступеням вверх. Вдруг возникла мысль: у нее есть окно! Она еще успеет посмотреть на него в окно! Ника ускорилась. Скинула туфли в прихожей, забежала в свою комнату, отдернула занавеску. В свете дворового прожектора Ское приближался к качелям, а Вадим все так же сидел, все в той же позе потерянной игрушки.

— Прости меня, Вадим, — тихо сказал Ское.

Тот молча вглядывался в свои ботинки. Ское оперся спиной о стойку качелей и смотрел на друга.

— Вадим…

— День рождения — грустный праздник, да?

— Я уезжаю. Обратно в Швецию. Как только закончится четверть.

— Хорошо.

Воздух, казалось, замер. Фонарь резал глаза, а за ним в небе блестела луна, похожая на кусок сыра. Что-то невидимое вонзалось в Ское острой болью с каждым вдохом.

— Мне будет вас не хватать, — сказал он после очередного такого вдоха. — Тебя и Ники.

— Ники.

— И тебя. Ты мой друг.

— Нет.

— Вадим…

— Уже нет.

Ское уставился себе под ноги. На луну наползал ватный диск облака, чтобы стереть ее с неба, но мальчик больше не смотрел на небо. Он сделал новый вдох.

— Пусть так, — проговорил он глухо. — Только… Ника тут ни при чем.

Вадим поднял глаза на Ское.

— Любишь ее?

— Я уеду, и у вас все будет хорошо.

— Любишь?

Стекло от дыхания запотевало. Ника водила пальцем, получались слова. Из слов получались строчки.

Неба узор

Голыми ветками

Лег на мокрый асфальт.

Синий твой взор,

Нежный, обветренный,

Тает, и тает, и та…

Надену свой дождь,

Пойду по проспектам

Нехоженым, тихим, ночным.

Город мой — ложь,

Он врет беспросветно

Небом безлунным, пустым.

Стихи сочинялись и тут же исчезали со стекла — стихи-невидимки. А за ними, там, во дворе, шел безмолвный разговор. Для Ники безмолвный. Она только видела, как Ское, будто от холода, прячет руки в карманы, а Вадим смотрит на него снизу вверх блестящими глазами.

Мелом на сером

Асфальте рисованный

Ты — не смываем дождем.

Линия белая

Тонкая прервана,

Мне не продолжить ее.

Люди и люди,

С домами и окнами,

Смазаны, стерты, без лиц.

Белая линия:

«Любишь?» (зачеркнуто)

«Твой нарисованный принц».

Ское замер. Воздух замер. Стекло больше не показывало стихов. Нике не было слышно, что сказал ему Вадим. Но было видно. Он молчит. Смотрит в землю, а не в небо, как обычно. Он делает неровный шаг. Жалкий какой-то шаг — словно ждет, что его остановят.

И уходит.

Уходит.

Ника старается запомнить каждый шаг — из его шагов состоит сейчас воздух вокруг нее, она их слышит, она их чувствует в своей груди: тук-тук-тук — но Ское расплывается, превращается в смазанное пятно.

Слезы мешают увидеть, запомнить, как он выходит из арки.

Погас фонарь, и там, где были качели, — чернота. Вглядывается ли эта чернота сейчас в Никино окно? Ника смотрит, она уперлась лбом в стекло. Стекло запотевает от ее дыхания, воскрешая стихотворные строчки.

«Твой нарисованный принц».