Прозрение. Том 2

История тридцать шестая. «Кому выгодно?» (окончание)

Кьясна. Эйнитская храмовая община

— Стреляли, скорее всего, в генерала наземной армии Аннхелла Го Ван-Меера. Известный был мародёр и мерзавец. Повстанцы наводили на него, но твоя двухметровая туша в доспехах могла притянуть ракету. Эта пластиковая дрянь отреагировала на домагнитку и рванула.

— Но, подожди… Были же потом разведданные? И Джоб?

— Парнишка твой? Да я сам эту дезу запустил в городе. Самомнение у тебя хромало после штрафбата. А тут у тебя появился шанс стать личным врагом министерства. Я ж не предполагал, что будут ещё два покушения. Хотел тебя немного встряхнуть. Но дальше ты уже сам напорол. Когда ты вошёл в эйнитский храм, мой начальник охраны и по совместительству шпион фон Айвина, следивший за тобой (о чём я знал), получил приказ немедленно тебя убрать (о чём я не знал). Фон Айвин до этого случая не проявлял особенной прыти. Мы знали, что за тобой следят, но карты в открытую предъявлять — это не для Юга. Это на Севере тебя могли арестовать, чтобы пощупать поближе, а на Юге — другие нравы. Генерис тихо тащил тебя за хвост, я с удовольствием наблюдал за его агентурой, придерживая кого надо возле себя. А потом твой визит в Храм сломал ему все планы. Похоже, в Гендепе здорово испугались, что за тварь получится из тебя на выходе. Да я и сам в какой-то момент готов был тебя изолировать, а может, даже на «консервы» пустить…

«Консервами» называли замороженные тела больных или социально опасных преступников.

Мерис, поймав мой взгляд, пожал плечами: мол, ты сам хотел «правды», а на тот момент это она и была.

Я понимал уже про «тот момент». Но понимал умом, не душой.

Да, правда — конкретна. Но уж больно она иногда неприятная.

— …Узнав про растяжку в здании спецона, — продолжал Мерис, — я сразу послал за начальником охраны. Он, разумеется, успел смыться. Пришлось опять выпускать тебя и ловить на живца. Осёл клюнул, но больно рьяно. И там ты действительно сам себя спас. Ведь мозг этого дурака был технически подчинён Гендепу. Мы его выпотрошили потом и узнали, что под черепом поработал хирург. И вот тогда мы с Колином кое-что поняли про Север. Мутантов по южному типу у них не было, но контроля за психикой Гендепу очень хотелось. Несмотря на собственные запреты, его штукари взялись за вживление в мозг имплантов.

Я поднял глаза на Мериса:

— А ты?

— А что я? — он пожал плечами. — Мне надо делать свою работу. А как я её сделаю — только мой вопрос. Думаю, на Севере рассуждают так же. Ты себя пожалел, когда в храм полез?

Я мотнул головой.

— Ну и вот… — хмыкнул Мерис. — Ну, а когда ты объявился после Белой Долины — тут уже стреляли только в тебя, заслужил. Удовлетворён?

— Значит, Гендеп сам проводит на людях опыты, которые запрещает… — Это была ещё одна неприятная правда.

Мерис пожал плечами, мол, а ты как хотел?

Я невольно посмотрел на браслет: не шляется ли рядом кто-нибудь лишний?

Ну и дела…

— Контроль и власть развращают, чего тут странного? — Мерис коснулся виска.

Похоже, рядом были его разведчики, и он тоже исследовал сейчас вопрос конфиденциальности нашего разговора.

Я уставился на генерала Мериса так, словно увидел его впервые.

Да, я давно подозревал, что он балуется мозговыми имплантами, иначе бы ему не выжить рядом с такими, как я или Дьюп. Тут или мутировавшие мозги, или улучшенные. Но…

Подозревать — это не так интересно. А вот знать наверняка…

Вот так же начиналась когда-то цивилизация хаттов — мозговые импланты, чипы, процессоры, искусственные нейроны…

А я-то Хэд знает где ищу этих хаттов, а они — курят тут, понимаешь, природу засоряют.

— Что же у нас за мир?.. — прорычал я шёпотом.

Хотелось заматериться на весь сад, но община спала, и вряд ли вообще стоило тут орать.

Наверное, всё было ещё хуже. Так плохо, как мне и не понять. Ведь эйниты сделали то, чего они никогда не делали. Вмешались в причинность.

Тоо погиб. И Айяна даже не посмотрела на меня косо, хоть от этого и было больно вдвойне.

— Мир как мир, — скривил губы Колин. — Не хуже любого другого, а где-то и лучше.

— Где — лучше⁈ — сорвалось с губ. — Сколько лет я на Юге, и всё время мы боремся сами с собой, со своей Империей, со своим законом! — Я сбавил тон, понимая, что сейчас закричу. — Или я один такой тупой и ни во что не врубаюсь?

— С чего бы — тупой? — Лендслер подобрал палочку и дорисовал моей «рожице» ручки и ножки. — Тот, кто говорит, что понял всё — не стоит затраченного на него времени. Когда-то я думал, что знаю, как устроен мир, но это естественно от семнадцати лет и примерно до тридцати. После такое проходит. И чем больше узнаёшь мир — тем бескрайнее бездна вокруг тебя и внутри. Но тебе я, наверное, могу ответить на некоторые вопросы. Только — зачем это тебе?

Глаза его по-звериному сверкнули в темноте.

— Не знаю. Знал бы — сказал. Но я вижу, что иду каким-то другим путём. Меня тянет не к играм в войну и власть. Я хочу, чтобы вы были моей семьёй. Чтобы мы могли жить нормально, как люди.

Колин улыбнулся и пририсовал к моему ещё одного человечка.

Протянул:

— Лю-юди… Тебе повезло в юности — у тебя была только одна ссора с отцом, — сказал он тихо. — А может быть, кто-то другой ещё раньше научил тебя прощать. Меня же воспитали хайборы. Они преданнее людей, и я не способен прощать людские слабости.

— Хайборы не заводят семью?

— Напротив, они живут большими семьями, не изгоняя даже агрессивных молодых самцов. Подростки уходят сами, в поисках своего мира и своей самки. Взрослые самцы очень привязаны к детёнышам, и самка у них чаще всего только одна…

Колин помолчал.

Я боялся дышать. Он так долго не говорил со мной, что я забыл, как каждое его слово холодом отдаётся за грудиной.

Всё, о чём он со мной говорил, тревожило, но и завораживало меня. Это было больно — идти за его словами. Всегда.

— Мне не сравнялось даже пятнадцати, когда я нашёл самца-подростка, попавшего в капкан, — продолжал Колин. — На Тайэ иногда садятся браконьеры. У хайборов тонкий нюх, и семьи крепко связаны ментальными узами. Но этот молодой ушёл далеко от своей семьи, а капкан был таким старым, что зима съела запах. Я нашёл его случайно, выискивая по весне новый путь через перевал. Он страшно отощал, лапа начала гнить, хоть кость и осталась целой. До дома было не дотащить, и я остался с ним в горах. Моя связь с самцом-подростком вышла немного иной, чем у тех, кто жил вместе со мной в Цитадели. Обычно запечатление происходит с половозрелым самцом в момент, когда он максимально расположен к контактам, ищет новые места для охоты и подругу. Так хайбор обретает и друзей-покровителей — людей. Но мой парень был юн и болен, он ещё рос, и я разделил с ним страдания, мечты, надежды. Я поил его изо рта, жевал ему мясо, кормил с рук. Я вылизывал ему лапу, аптечку держал тогда в беспорядке и ничего подходящего не нашлось. И он тоже отдал мне всего себя, стал прорастать сквозь меня, отыскивая путь в тумане человеческого сознания. Если бы он не нашёл пути, я бы, наверное, умер вместе с ним. Но он нашёл. После мы вместе искали самку, я пережил с ним его любовь. Я думал, что понял тогда, что такое любовь, семья, верность.

Колин помолчал, вспоминая.

— В Цитадель я вернулся спустя два года. Обычно мужчины бродят со своей стаей, какая бы она ни была, одну долгую тайянскую весну. Я пережил с хайборами две длинных зимы. Меня не ждали уже. Среди нас есть те, кто остаются в горах навсегда. Но я вернулся. Диким и полагающим, что мир мой познан, и я знаю, как жить дальше. Мой друг научился всему, чему может научиться взрослый кот, обрёл то, что было ему положено. А я вернулся, чтобы познать всё доступное мне людское. Я ждал верности и преданности, сражений и любви. Настоящей любви, готовой поглотить тебя всего. Отец пытался разбудить во мне человека, но я любил вместе с хайборами. И я был готов любить только так, как полагал должным. Познавать жизнь, бросая, как и они, всё, что становится мёртвым. Я… Поругался с отцом, улетел в университетский город Содружества, поступил сразу на все факультеты, на какие смог. Влюбился в самовлюблённую дуру, но влюбился не как человек, как зверь… Я был готов сдвинуть горы…

Колин закрыл глаза.

Мерис издевался над зажигалкой, превращая её то в нож, то в голопроектор.

История про хайборов не обрадовала его. Колин не был любителем поговорить, и Мерис ничего хорошего не находил в приступах его откровенности.

Лендслер почуял напряжение замполича. Он открыл глаза и улыбнулся ему:

— Нет, Виллим, ничего особенного я не задумал. Наверное, выпил лишнего. Ты же знаешь, звери не должны пить, но сегодня я не мог отказаться.

Я пожал плечами: Энрек вон напивается — и нормально. Или опасность вот в этой неожиданной откровенности?

Дьюп потёр пальцами виски и прочёл на память. Он очень давно не читал мне стихов.

Научись уже умирать, мальчик,

Закрывать глаза на свою усталость.

На то, как грубо ты сделан

Топором без стамески.

Знай, знай своё место.

И заранее запиши адрес:

Рéки вскрывают продольно,

Против течения крови;

Слов не вымарать сказанных,

Входя в глаза за слезами;

И на мир смотреть привыкай не глазами,

Только сердцем, его стечением боли.

И не спрашивай, все ответы известны.

Ты мешал себе плыть, разводя руками.

Отойди — тону. Слишком мало места.

Только пеною против теченья вскипает память.

К утру разговор в саду стёрся из памяти совершенно.

Я помнил его, пока погружался в тёмную воду сна, помнил во сне, но вынырнул на рассвете, и новый день выплеснул прошлое.

Открыл глаза: деревянные стены, широкая кровать. Пуговица и маленький Энджелин спали у стенки так крепко обнявшись, словно боялись, что я кого-нибудь заберу с собой.

Пуговица постоянно просилась на «Персефону». Пилоты сажали её в «двойку», катали над храмовым садом. Но в космос я малую тащить не решался. Рано ещё.

Сел в постели. Уснул я вчера так поздно, что больше всего хотелось доспать, но в кухне уже слышался гул голосов. Женщины готовили завтрак. Значит, скоро и так поднимут.

Я вспомнил, что у Айяны остался ночевать Дьюп, а может, даже и Мерис где-то поблизости зависал. Потому что завтрак планировался с ними двумя, Локьё и Линнервальдом, новым регентом дома Аметиста.

Линнервальд не мечтал о регентстве. Энрек жаловался мне, что мужика пришлось уговаривать.

Его линия была из самых древних, но занимался Линнервальд медициной, и все знали, что власть он не любит и наследнику её передаст без проблем.

Имэ напугал многих. Дому Аметиста захотелось взять паузу и удалить от власти слишком охочих до этой продажной девки.

Ну, вот и посмотрю на нового регента, это будет забавно. Раз уж я так глубоко влез в дела Аметиста, проинспектирую и этот вопрос.

Я зевнул и взялся шипеть в браслет на Келли, велев ему отпустить отдыхать всех, кого можно, да и самому валить, оставив на хозяйстве Гармана или Млича. Пусть кубик кинут. Кому не повезёт, пусть тот и…

Я старался говорить тихо, но Пуговица проснулась, перебралась через меня, сама вытянула из-под кровати горшок, а потом ещё и кабанчика разбудила и на горшок усадила.

Малая была близка к тому, чтобы стать почтенной трёхлетней крохой, и самостоятельность из неё так и фонтанировала: меня тоже едва не усадили на этот же самый горшок.

Хотел активировать малышне давно закачанный на браслет мультик, но оказалось, что у Пуговицы была «миссия». Мне во сне снились кошмары, ей — страдающие собачки.

Из-за похорон и обилия чужаков Кьё и Кая заперли в сарае. Не хотелось, чтобы собаки покусали кого-нибудь или пострадали сами.

Детей это вчера огорчило гораздо больше похорон, и, кое-как одевшись, они побежали спасать несчастных животных.

А заодно и просто слиняли. Иначе заставят завтракать и умываться.

Мне не умываться было нельзя. Завтрак, похоже, накрыли в единственной в доме Айяны комнате для гостей: гул голосов переместился туда.

Я быстро привёл себя в приличный вид, надел чистую рубашку из своего «местного» запаса, ввалился в гостевую, не ожидая подвоха, выхватил боковым зрением незнакомое лицо. И…

Словно уловив щелчок предохранителя, замер в дверях.

Линнервальд сидел слева от двери. Боком ко мне. Я мог оценить только его точёный профиль и позу, но мне этого хватило.

Нет, внешне всё было нормально. Большая светлая комната, мрачный, но спокойный Колин, Мерис, изучающий тропинку за окном.

Локьё ещё не прилетел с «Леденящего», понял я. Они его ждут. Наши и высокий крепкий блондин в цветах Аметиста.

Он был выше развалившегося рядом Колина, то есть ростом вроде меня, широкоплеч, с коротко стриженными светлыми волосами, с чуть более худым, чем у меня, скуластым лицом.

Услышав шаги, он развернулся всем корпусом и уставился на меня.

Я коснулся ладонью бедра — широкая рубашка скрывала станнер. Пальцы привычно нащупали оружие.

Линнервальду можно было бы дать лет сорок, но возраст знати на Экзотике — большой обман. В Высоких Домах перерожденные почти все.

Это было ерундой. Всё было ерундой, кроме самого простого — Линнервальд оказался похож на меня больше, чем Брен.

А ещё он…

Я стоял в дверях и не мог заставить себя шагнуть в комнату, хоть по правилам этих земель мне полагалось здороваться первым.

— Отставить торчать столбом, капитан! — рявкнул Мерис. — Садись!

Линнервальд указал мне на свободное кресло справа.

Все внутренности встали у меня колом. То, как он смотрел на меня, как поворачивал голову…

Это же… Это…

— Капитан Гордон Пайел, в быту — Агжей Верен, — представил меня Мерис. — Между своими можно называть просто Аг. Если не покусает, конечно. Он у нас слегка нервный в силу нежного возраста. Несовершеннолетних во взрослые компании брать не принято, но тут уж… так вышло.

— Абэ, капитан Верен, — зелёные, как у меня, глаза смотрели с оценивающим прищуром. — Я регент дома Паска, аттерахатт Эльген Реге Линнервальд. Ты можешь называть меня Реге.

Аттера… хатт!

Я усилием воли убрал руку со станнера.

Это лицо было во всех головидео о хаттской войне. И оно же — на пропагандистских голотипах — растяжках и уличных плакатах.

Это было лицо первого учёного, пересадившего живой мозг в искусственное тело. Лицо Этьенна Лефевра.

Механические тела — заслуга многих учёных, но в симбиозе он был первым и «хаттской мордой» называли именно его.

Это было смешно. Лефевр не мог знать, куда приведёт это открытие. К моменту войны с хаттами даже кости его истлели. Он был родом с Земли.

Мальчишкой я не мог быть похож на него, а вот в учебке сокурсники уже иногда дёргались.

Я не понимал тогда. Вот только теперь, увидев не замершее лицо в зеркале, а сумму его мимических движений…

— Сообразительный, когда не надо, — подвёл итог Мерис. — А на себя-то давно смотрел?

— Да я кто угодно, только не!.. — я осёкся и закрыл рот.

Я вырос на далёкой планете фермеров. Пропаганда не так уж сильно на меня повлияла. А здесь, на Экзотике, таких плакатов я не видел совсем.

Теперь понятно почему. Тут таких рож…

Локьё тоже слегка напоминал Лефевра. Просто не так явно, чтобы меня осенило. И даже в чертах у Энрека было что-то похожее…

Я потряс головой и шагнул в гостевую.

— Прошу извинить, рефлексы!

Линнервальд не стал играть в оскорблённого. Он смеялся.

Улыбался и Мерис. Только Колин, насупив брови, думал о чём-то своём. Но это было обычным делом, мне к его мрачности не привыкать.

Я прошёл и сел рядом с Виллимом, подальше от Линнервальда. Места за большим столом, покрытым белой скатертью, было достаточно.

Мда… Ну, теперь хоть понятно, почему от меня даже в штрафбате шарахались. А Душка-то как зеленел. Вот он-то мог меня ещё на ферме высмотреть. И доложить мог в Гендеп, скотина такая.

Дьюп, увидев меня на «Аисте», наверно, вот так же схватился за оружие.

У нас с Линнервальдом были похожи не только черты, но и скупая пластика движений, прищур зелёных глаз, манера улыбаться.

Как же меня ещё на Севере не пришили? Гендеп-то как разленился… Совсем мух не ловит.

Из кухни запахло горячими булочками с ореховым маслом. В желудке нетерпеливо булькнуло, видно там утопилась от голода последняя мышь. Я ж нормально когда ел? А правда — когда?

Ладно. Если мне дадут булочек с яичницей, то Хэд с ними, с хаттами.

Аттерахатт, надо же. Доктор медицины. Никогда бы не подумал. Значит, хатт — это медик? То-то я медиков не люблю…

— Хорошая нервная система, — сказал регенту Мерис. — До сих пор хоть гвозди забивай.

— Наверное, придётся, — пошутил Линнервальд. — Когда пытать будем. Дядю.

В этот момент Айяна внесла булочки, и смысл этой фразы я ухватил не враз.

— В смысле? — спросил, уложив на свою тарелку самые поджаристые и крутобокие булки, начинённые глазуньей.

— Темнит он, думаю, про твою родословную, — прищурился Линнервальд. Губы его подрагивали от сдерживаемого смеха. — Хоть и складно врёт про Гендеп, но слишком малы шансы, что всё так и было. Не мог дядя не знать хотя бы примерно, где вылупится такая кроказябра, как ты.

Он посмотрел, как я мажу булочку маслом и обернулся к Дьюпу:

— А отпуск у вас в армии существует?

Командующий нахмурился. Он не любил, когда его выбивают из мыслей.

— Да он и так бездельничает, — выручил Дьюпа Мерис.

— А почему у него такой больной и измученный вид? — поинтересовался регент.

Я чуть булочкой не подавился:

— Кормить надо потому что!

Колин посмотрел на меня и покачал головой. И что-то быстро сказал регенту по-экзотиански.

Да сколько уже можно играть моей головой втёмную!