Прозрение. Том 2

История сорок седьмая. «Хаген»

Абэлис. «Гойя». Окрестности Джанги

Вообще-то, генерал Абэлис не любил аргианский скотч. Его больше устраивала акватика — мало, крепко, вкусно и без похмелья.

Но Мерис не признавал экзотианские напитки, да и жалко было переводить на него «священный сок». Потому над столом плавала во льду бутылка скотча, один вид которой вызывал у комкрыла тоску и головную боль.

Мерис задерживался. А циферки на электронном табло всё менялись — до оговорённой встречи с Локьё оставалось четыре часа двенадцать минут, и по уму уже надо было бы собираться, если бы не отложили до состояния «по готовности».

«Может быть, нет в часах никакого электричества? — подумал вдруг комкрыла, глядя, как исчезают в небытие изображающие время светящиеся точки. — Это просто особая энергетическая субстанция, налитая в пластиковый ромб? И она всё вытекает и вытекает. И когда-нибудь закончится».

Генерал Абэлис встал, прошёлся по капитанской. «Ну, где Мерис? Никуда не годно так опаздывать! В конце концов, уже без пяти минут как война!»

Он рухнул в ложемент, стряхнул упавшие на глаза волосы, и помахал ладонью, оживляя экран. Сейчас он напишет Мерису, что не намерен переносить встречу с Локьё. Сейчас сообщит дежурному, что готов и… Пусть особист вертится, как хочет.

Экран принял код и сменил картинку звёздного неба на голубизну автотекста.

Однако генерал не успел набрать почти ничего. Звякнул вызов и Мерис сам вспух прямо поверх рваных строчек.

По экрану побежала багровая накипь: «Выделенный канал».

Абэлис кивнул: «Принять».

Мериса заполосило, но фильтр снова собрал картинку, чуть, впрочем, более плоскую. Замполич, похоже, находился совсем не так близко, как планировал.

— Доброго тебе… сколько там у вас натикало? — спросил он хмурясь.

Вид у генерала Мериса был небритый, мрачный и стеклянно-трезвый.

— Я вижу, ты тоже не праздновал? — сдержанно поинтересовался Абэлис. — Давай перенесём разговор? Через четыре часа я должен быть на «Леденящем».

— Забудь, — бросил Мерис, покосившись за спину. (Наверное, кто-то вошёл). — Вон отсюда!

Абэлис вздохнул. Бутылка была открыта, он на неё уже покушался. Может, плеснуть граммов сорок?

Но налил воды.

— Что-то случилось?

— Министр потребовал от Колина голову Локьё. И заставил его подписать назначение. Ты знаешь какое.

Генерал знал: лендслер сорок лет отбрыкивался от должности командующего объединёнными силами Юга. Если он подписал, значит, в министерстве нашли, наконец, рычаг.

Абэлис снял со льда скотч. Плеснул едва на палец…

— …Локьё в курсе. Мне сообщили, что на Готто видели его людей…

Голос Мериса словно бы отдалился.

Длинная узкая кисть генерала Абэлиса едва заметно дрогнула, и вместо «на донышке» получилась треть бокала.

— В курсе про что? — переспросил он, в надежде, что ослышался.

— Уснул? Локьё знает, что Колин подписал назначение. Так что ты к Локьё не летишь. Вопрос начала войны — вопрос возвращения Колина. И если всё действительно так, как мне сообщили, Юг ждёт не привычная тебе шизофрения. Воевать лендслер будет, как ему заблажит, а не так, как тебя учили по книжкам. Начинай убирать людей от Джанги. Группируй, выводи в «лестницу» или в «веер», готовь к разгону. Неизвестно, что потечёт здесь через пару суток.

— А ты уверен, что через пару? Он может позволить себе и восемь проколов в десять часов. Если на разных кораблях, подставляя их по пунктам следования… То он уже сутки, как здесь.

— Тогда тем более хреново, потому что по сектору мне пока «звонко», — Мерис употребил принятый между разведчиками термин, означающий отсутствие объекта наблюдения. — Если он здесь, то не на корабле — на шлюпке. А это совсем невесело. Колин может быть непредсказуем настолько, насколько только он это и может. Ты пойми — он здесь вырос, он зверь до мозга костей. Он может начать любыми руками с любого места. Отползай от Джанги. Не сможешь — беги со стрельбой. Но вряд ли Локьё решится стрелять рядом с этими белыми яйцами!

Брови Абэлиса стянуло в одну сплошную чёрную черту:

— А может, и они здесь, потому что предвидят войну? Война может докатиться теперь и до дальних секторов, где они затаились.

— Такие, как Колин… — Мерис криво усмехнулся. — Они оказались не по зубам даже хаттам. А тут какие-то «белые люди». Остатки то ли землян, то ли Уходящих. Бред и Белая тьма! Так говорят у тебя в Союзе, да?

— Думаешь, Колину по силам голова Локьё? — Абэлис ладонью разгладил ноющий лоб.

— Ему по силам всё, что он втемяшит себе в башку.

— Но Адам всё ещё «гостит» на «Леденящем».

— И чего ты добьёшься? Что эрцог примет тебя без протокола, как Агжея? Забудь. Агжей по их меркам несовершеннолетний, мальчишка. Может, потому они его и щадили. А тебе уже сто лет, деточка. Хватит молиться на идеалы! Человек поступает так, как устроен. А устроен он как корыстная властолюбивая тварь!

Абэлис вздохнул.

Мерис вгляделся в него и нахмурился:

— До связи, генерал. Не дури! Не время! — он опять глянул за спину.

Комкрыла кивнул сам себе и положил руку на пульт, выключая экран.

Мерис мотается с разведкой, это ясно. И время закончилось, наконец, в часах. Вытекло всё.

Больше не будет никакого времени. Но это всё-таки легче, чем ожидание.

Война — значит, война.

Он взвесил в руке бокал и выплеснул виски в пепельницу.

Локьё. «Леденящий» Окрестности Джанги

Локьё нервничал. Он то поднимался из кресла, обходил капитанскую каюту «Леденящего» посолонь, то опускался в ложемент, опять вставал и двигался уже «раскручивая» круг. Но лицо его оставалось мёртвым и непроницаемым.

А потом командующий пригласил инспектора Джастина подняться в обзорный зал.

Нет, того не держали под охраной. Это была удобная каюта у дверей которой просто стоял ординарец. Однако инспектор прекрасно понимал своё положение и появился быстрее, чем предполагал этикет деловых встреч.

Звёздное небо куполом лежало над капитанской каютой. Иллюзия — но такая натуральная.

Локьё сидел не на своём месте, а в одном из многочисленных кресел, хаотично развешанных возле подковообразного стола. Вверх он не смотрел.

Инспектор Джастин устроился рядом с ним и стал разглядывать отлично изученные за дни плена очертания: созвездия, построения боевых КК, невозмутимые овалы белых кораблей…

Среди имперских судов наблюдалось оживление — вдруг вспыхивали контуры щитов, маленькие светлячки перемещались, изменяя общую пространственную фигуру построения.

— Он вернулся, — тихо сказал Локьё. — Лендслер вернулся, и имперцы уходят. Белые корабли предостерегали нас от начала военных действий.

— Они говорили с тобой?

Синий эрцог молчал.

Звезды равнодушно смотрели в пустоту. Вряд ли они успевали различать, как сменяются цивилизации людей.

Наконец, Локьё бросил:

— В Империи, наверное, уже празднуют День колониста?

Календари Империи и Содружества расходились в исчислении этой даты. В Империи День колонизации начинали отмечать раньше.

— Завтра, — эхом отозвался инспектор Джастин. — Так вышло. Эти дни отмечены древним кровавым праздником. Это было бы подходящее время для кровопролития.

— Иди, собирай вещи, не то улетят без тебя. — Локьё посмотрел в разбег линий рубчатого покрытия палубы.

— А как же желание обменять меня на отравителя? — рассеянно улыбнулся инспектор Джастин, поднимаясь.

— Он разберётся сам, — вздохнул Локьё. — Он вернул его голову слишком большой ценой. Что бы он сейчас ни сделал — он совершит предательство. Даже если я сам пошлю ему собственную башку в криоконтейнере.

— Катись голова по блюду, как яблочко по тарелочке, — пробормотал инспектор Джастин. — Ну, прости.

Он протянул руку.

Локьё тяжело поднялся.

— И ты — прости.

Они взялись за руки и качнулись друг другу навстречу, быстро коснувшись висками.

Небо взирало глазами звёзд, нити граты переплетались в холоде обтекающей их бездны, паутина заканчивала свой необъятный вдох, и узлы готовы были всколыхнуть её выдох.

Абэлис. «Гойя». Окрестности Джанги

Генерал Абэлис успел провести перестроение, когда пришёл приказ, подписанный так, как и предупреждал Мерис: «Командующий объединёнными силами Юга».

И почти тут же в инфабазе корабля появилось извещение от министерства о том, что восемнадцать тяжёлых крейсеров крыла направляются в подчинение новому командующему объединёнными силами Юга. И копия приказа о назначении.

Абэлис начал читать приказ.

Он смотрел на экран и не мог собрать буквы в слова: «…районе Джангарской развязки…. Блочная платформа…базе…»

Генерал прикрыл глаза ладонями. Открыл.

«…совещание будет проходить на сборной стыковочной платформе на основе трёх судов: „Леденящего“, „Гойи“ и земного корабля „Инвалютор“. Время стыковки — 17.45 по общему времени рукава Галактики. Место стыковки: Джангарская развязка — ост-ост-надир 17/34/90».

Командующий объединёнными силами Юга Колин Макловски.

Вот так: просто Юга. А не Юга Империи или Содружества.

Содружества уже нет в планах Империи?

А в личных планах Колина?

Абэлис криво усмехнулся, представив лицо читающего этот приказ Локьё.

Будь эрцог имперцем, комкрыла точно знал бы, куда он пошлёт человека с подобным приказом.

И тут его как огнём обожгло прочитанное, но недоосмысленное: «…земного корабля „Инвалютор“⁈»

Дьюп. Стыковочная платформа. Окрестности Джанги

«Инвалютор» поражал даже не размерами, а тем, что не был похож на корабль.

Форма его напоминала два яйца, висящие рядом без всякой видимой связи и перемычки.

Внутри одного из яиц пространство было организовано ещё более странным образом — шарообразная вращающаяся платформа в центре и радиальные «лучи-лифты», пронизывающие белую, мерцающую плоть корабля, клубящуюся за их прозрачными стенами.

На самой платформе тоже было по колено липкого белого газа.

Вряд ли «белые люди» хотели произвести впечатление на Колина — скорее, они так понимали удобство.

А ещё внутри белого корабля не было никого: ни человека, ни зверя. На всём пугающем белёсом обзоре.

— Поначалу мы переносили только ядро личности и её память о прошлом. Потому наши личности и получались иначе устроенными, чем человеческие… — голос возник из ниоткуда, и только потом из тумана стало формироваться тело.

Колин тоже возник из тумана, но целиком — с голосом и блестящей от пота лысиной.

Тело Ликама Брегенхайнера всё ещё создавалось. Его ласкал липкий белый туман. Поднимался от коленей к плечам, проникал сквозь невидимые поры его тела и снова падал вниз тяжёлыми хлопьями.

В какой-то момент оболочка хатта пошла мелкой рябью, потекла, но разряд, прошивший туман, снова сделал её похожей на человека.

— Логика строения мозга и память — ничто без эмоциональных связей, личностной окраски воспоминаний, особенностей социального поведения, — продолжал он как ни в чём не бывало. — Даже последовательность раздражения разных участков мозга играет иногда огромную роль. Ну, и гормоны, конечно. Ваше поведение — гормонально обусловлено. Но постепенно мы исправили ошибки моделирования сознания человека и научились кое-что имитировать.

Ликам Брегенхайнер направился к одному из «лифтов», делая Колину жест следовать за собой.

— Всё это вместе — не просто карта личности, это продукт уникальной логической, эмоциональной и социальной эволюции индивида в обществе таких же, как он. Да, это трудно: смоделировать всю ежесекундно меняющуюся информацию мозга вместе с системой глиальных связей каждого нейрона. Но мы умеем и это. И умеем предсказывать алгоритм изменений. Проблема в другом — если электрическая активность мозга прерывалась, можно восстановить только размер и количество его уникальных полей. Но в этих полях уже не будет личного опыта распознавания, накопленного индивидом. Память утрачивается полностью, если мозг был лишён кровоснабжения достаточно долго. Пять-семь минут — и результат уже сомнителен, и обязательно будут провалы в памяти. Десять-пятнадцать минут, и мы рискуем получить личность, далёкую от исходной. Полчаса — и уже совершенно точно будет другой человек с тем же общим личностным потенциалом. Мы вырастим необходимые участки мозга, при необходимости — вырастим даже весь мозг. У человека останутся склонности, похожие на склонности первоначальной личности, его способности. Но не более.

— Я знаю всё это, Хаген, — кивнул лендслер.

Ликам Брегенхайнер, отзывающийся и на это, более короткое имя, тоже кивнул в ответ:

— Я уважаю базовую сумму твоих знаний, но всё же могу предоставить и кое-что новое для твоего осмысления.

Хаген помолчал, продвигаясь вперёд по колено в таком приятном ему белом тумане. Обернулся:

— Мы изучили мозг. И у меня есть некоторая надежда.

Колин вгляделся в лицо хатта.

Мышцы лица Хагена были неподвижны. Хатт посчитал несущественным тот момент, что они должны постоянно сокращаться.

— Да, я надеюсь на инфицирование, — кивнул он, распознав почти незаметные сокращения мимических мышц собеседника. — Надежда была сразу. Она зиждется не только на исследованиях доктора Есвеца, но и в непонятной мне силе нежелания твоих «друзей» вернуть нам тело. Всё, что я рассказал здесь, им тоже известно. Но чего же они боялись тогда? Ну, вырастим мы новый мозг с теми же условными характеристиками, и что? Шанс, что мы получим такого же уникального бойца, как ваш капитан, стремится к нулю. Таким, каким он был, его сделала вся его сложная и многогранная жизнь. Её не повторить… — Хатт помедлил, и вдруг глаза его распахнулись необыкновенно широко, напоминая, что Хаген — не человек. — Так почему они так тряслись над куском мяса?

Колин молчал.

Не потому, что не понимал слов или у него не было версий. Он просто хотел услышать сначала чужое мнение.

— Я рассуждал так: если он попал к ним в руки в состоянии остаточной активности мозга, они могли грамотно законсервировать её, — продолжал Хаген. — Тогда мне понятно их нежелание терять материал для изучения. Но если им в руки попал труп, их поведение должно быть иным. Зачем им кусок человечьего мяса? Значит, что-то отличало вашего капитана от трупа и в момент обнаружения тела.

— Будь он жив — я бы почувствовал, — сказал лендслер.

— Это не так линейно, — Хаген активировал способность улыбаться. — Тем более, это был обученный эйнитами человек. В критической ситуации он мог защитить себя от восприятия другими. Даже друзьями.

— Знаний у него немного. Интуитивно он делал иногда большие шаги, в которых потом сам же и терялся. Я и не предполагал, что он сумеет покалечить «Спору». Для этого нужно было воздействовать непосредственно на пространство вокруг корабля. Изменить гравитационные постоянные и сдавить корабль. Не думаю, что он хотя бы слышал о том, что такое возможно.

— Ты говоришь о нём, как о живом, — заметил Хаген. — Это правильно.

Он сунул руку себе в грудь и принялся копаться там, как в шкафу, пока не вытащил прозрачный кубик с жидкой малиновой начинкой. — Если ты не имеешь ничего против, я приму наркотик. Это поможет мне настроиться на предстоящий разговор, он будет трудным.

— Зачем вам наркотики? Ваше так называемое «тело», насколько я знаю, ещё и фабрика по производству «химии» мозга. Ты же можешь приготовить любой наркотик непосредственно внутри?

— У нас есть ограничители. Собственная программа не даст мне задействовать энергетику, если выживанию организма будет грозить опасность. А мне понадобятся все мои резервы.

Белый туман пошёл красными сполохами — «Инвалютор» стыковался с «Леденящим» и «Гойей».

Техники с «Гойи» наводили в это время особую стыковочную зону. Настолько разные суда просто не могли стыковаться обычным способом.

Но вот «Леденящий» и «Гойя» сошлись бортами, и «Инвалютор» вдруг потёк, просочился между ними, обволакивая суда по провешенным техниками карбоновым шнурам.

В глазах у Колина зарябило — корабль тёк и изменялся в пространстве, словно весь состоял из тумана.

Прямые нити его «лифтов» ломались и свивались в петли таким причудливым образом, что желудок сам поднимался к горлу.

— Пойдём, зона уже пригодна для движения, — сказал Хаген, шагая прямо в туман.

Лендслеру уже приходилось однажды ступить в пустоту. Он успел подумать, что чувствует что-то сродни.