Прозрение. Том 2

История сороковая. «Душа и тени»

Открытый космос. «Персефона»

И чего я вдруг взъелся на инспектора Джастина? Ну, хатт…

Домато же не боялся? А с Элиером мы даже почти дружили.

Правда, в Домато я сразу ощутил что-то нездешнее, и он не пытался развеять мои сомнения. Инспектор же втёрся в доверие, а потом…

Вдох, выдох. Нулевой результат.

Заблокировать дверь, нажать на пульте «капитана не беспокоить».

Так… Ноги на ширине плеч.

Тело.

Сначала нужно качнуться на пятках и определить точку физического равновесия. Чуть согнуть колени, встать максимально устойчиво, чтобы не бояться неожиданного толчка.

Теперь, оставаясь в устойчивой позе, нужно качнуть «сознание» — психический образ своего «я», выбивая себя из физического равновесия, пытаясь сбить с реальных ног.

Учили же в храме? Значит, потенциально должно получиться.

Трудность в том, что образ «я» в моей голове не равен реальному телу из мяса. Зато я могу не только представить его, но и ощутить.

А потом качнуть его мысленно. Словно через вертикаль моего тела проходит отвес гигантского маятника.

Я пропускаю маятник сквозь себя. Он раскачивается и захватывает сознание.

Это тяжело, меня начинает тошнить, как при перегрузках.

Но торопиться нельзя.

Теперь нужно найти точку равновесия образа тела. Она выше центра физического равновесия и лежит, как правило, на высоте сердца, но правее середины грудной кости. На палец или на два.

Вот только у меня точка равновесия сознания давно уже на ладонь левее, чем ей положено. Почти над сердцем.

И это мне уже не больно и не страшно, как бывало поначалу во время случайных её соскальзываний.

Я привык к «левому» миру. И химеры практичного мира «правшей» уже не играют мной в свои игры.

Статус, самая страшная из них, вызывает лишь хмурое раздражение.

Бог Статус, заставляющий прочих окружать себя вещами ненужными, но подчёркивающими место среди других.

Нелепая в своей роскоши одежда, ненужные вещи, делающие двуногое больным и праздным, неполезная еда, тошнотворное окружение из таких же статусозависимых, инкрустированное оружие, тупые ординарцы…

Я счастлив не иметь положенных мне по чину почестей, прихлебателей и слуг.

Можешь считать, что я сумасшедший. Меня не волнует то, что волнует тебя.

Мир я вижу иначе. Потому что тот угол, под которым ты видишь реальный мир, диктуется только твоим восприятием, а восприятие — напрямую зависит от развитости сознания.

Маркер этой развитости — точка равновесия, которую я сейчас ищу.

Её движение изменяет восприятие реального, но нужна она мне сейчас лишь как место приложения силы.

Я не хочу ничего менять в себе. Я хочу «качнуть» сознание, освежить его сцепки с нитями и тенями, глубже ощутить то, что я есть.

Если центр равновесия сознания сильно смещён относительно грудины влево или вправо, сознание перекашивает.

Если вправо — перед нами тот, кто готов изменять мир и себя уже ради самого изменения, течь, как песок сквозь пальцы. Это путь учёных.

Влево — и ты поклонник самобытия каждой пылинки. Веер, раскрытый ветром интуиции.

Вправо — числа и линии, влево — предчувствия и связи. Но, как и в зеркале, жизнь будет вправо, а влево — смерть.

Не ходи за мной.

Обычный человек — глух и к миру мёртвых, и к миру живых связей. Он слышит только себя.

Влево ему больно от чуткости к живому, вправо — он теряет социальный облик.

Теперь осторожно.

Вытягиваю восприятие из стазиса, раскачиваю точку истинного равновесия, превращая сознание в маятник.

Сначала, на паузе дыхания, собираюсь в едином усилии, чтобы сместить проекцию точки назад и устремиться вперёд вместе с выдохом.

Странное и страшное усилие, пьющее сердечные токи.

Всё в груди замирает, тянет запоздалой болью, но инерция уже гонит маятник.

И… ещё раз. Назад, выдох… И уже легче.

Амплитуда растёт, сознание расширяется, «я» покидаю корабль, выплёскиваясь в пространство. Раскачиваюсь, сливаясь с ним.

В эти минуты я — это и есть Вселенная.

Маятник бросает «меня» в бездну вакуума. Дыхание становится поверхностным: миг, и я уже не понимаю, дышу ли вообще?

«Персефона» вибрирует, готовая нестись вместе со мной. Это моё изменившееся личное время выливается в реал предстартовой дрожью.

Скоро, девочка, скоро. Пространство не может быть пределом для сознания. Все пределы лежат внутри нас.

Кьясна. По дороге к архиву

— Да, господин инспектор, обязательно, господин инспектор, — отвечаю на автомате.

Необходимые распоряжения давно отданы. Гостиницы, совещательные залы… Завтрак там, ужин здесь.

Энрек таки вмешался.

Разоблачил мои коварные планы и предложил провести обычный протокольный визит. Суженный в рамках эпидемии, но всё-таки вполне официальный.

Мерис был вынужден согласиться, Кьясна — не наша планета, условия здесь выдвигаем не мы.

Я утвердил в администрате Кьясны программу инспекторского пребывания, согласовал все возможные контакты.

Нет, Адам Джастин прибыл, конечно, не в роли инспектора. Он — гость, но гость остепенённый. И по протоколу ему положены встречи, которых я не люблю. Много людей — много вариантов покушения.

И вот теперь я следую схеме официального дружеского визита: закрепление связей, возможные деловые схемы.

Энрек косится, но подыгрывает.

В его глазах я читаю желание отправиться вместе с инспектором в пещеры и чуть заметно мотаю головой. Мерис прибьёт, он писал мне об этом три раза.

Энрек недоуменно поводит плечами. Я тоже не знаю, отчего вдруг такое недоверие, и сочувственно молчу.

Инспектор не видит, как мы с Котом обмениваемся жестами и гримасами, он любуется окрестностями.

Мы летим над дэлем на гражданской обзорной платформе. Энрек любезно подвязался как устроитель экскурсий.

Иногда он тревожно оглядывается: его беспокоят дикие запахи дэля. Я зверей не боюсь, только людей.

Энрек не знает, что десятью километрами выше над нами барражируют шлюпки. Две пары.

В первой паре на ведущей двойке Рос, во второй — Дерен. В одну шлюпку этих двоих сажать бессмысленно: парни решают сверхзадачи принципиально разными способами.

Я не смотрю вверх, но ощущаю своих так ясно, словно шлюпки кружат прямо над головой.

Я перестраховался, но мне всё равно неспокойно.

А ещё я с трудом терплю инспектора. Всё в нём кажется чужим, и даже запах оседает во рту металлом.

Хатт…

— …В каких облаках ты витаешь, Агжей?

— Я обо всём распорядился, господин инспектор.

Он поворачивается ко мне, и я делаю полшага назад, у меня и так уже чувство, что нажевался гвоздей.

Энрек скалится. Ему весело и душно. Он так и не привык к влажной кьяснинской жаре.

— Мне говорили, что где-то здесь живёт твоя дочь?

— Да, господин инспектор.

Кулаки наливаются сталью. Не надо говорить мне про Пуговицу. Одно моё неловкое движение, и этот разговор совсем не туда заведёт.

Энрек не успеет, он стоит в трёх с половиной метрах и смотрит в другую сторону.

Это минимум полторы секунды: повернуть голову, сообразить, прыгнуть на перехват.

Он в курсе, что я напряжён, но не знает причин и, в общем и целом, доверяет мне. Настолько, насколько он вообще способен доверять двуногим.

Хайбор внутри него знает: двуногие — коварный народ. Минутная блажь, и человек уже летит с километровой высоты в пропасть.

Инспектор и иннеркрайт полагают, что упасть им помешает защитный периметр, но я знаю, что помешает он только Энреку.

На Адаме Джастине армейская защитная сетка, основанная на эффекте домагнитного напряжения, а барьер простой, субатомный. Возникнет рекстаз, по-простому «завязка», и инспектор будет продавлен через защитное поле полем своей же защиты.

Хорошо, если его не порвёт на части. Но и от падения с такой высоты разбалансированный доспех не спасёт.

Я не думаю об этом, мои мысли легко прочесть. Я просто знаю.

Энрек стучит ногой по платформе, словно бы проверяя её на прочность. Он нюхом чует натяжение нитей причинности.

Иннеркрайт смотрит вверх, потом на меня. Догадался.

Я отвечаю глазами: «Да, всё верно, там наши». Он нервно кивает. Визит инспектора и без меня достаточно нервная штука.

Почему инспектор спросил про дочку?

Ненависть наплывает горячей пеленой, и сталь во мне нагревается. Однако я долго вчера работал над восприятием и ухитряюсь перехватить контроль над гормонами.

Тело сбрасывает жар, я покрываюсь холодным потом.

А вот это уже совсем не моё. В пот меня в здоровом состоянии не бросает.

Может, я заболел? Траванулся чем-то? Но где? Ни в храме, ни на корабле меня не отравят.

Пот липкий. Сердце колотится.

Какое гадкое состояние, как первый подъём из медкапсулы после ранения. Слабым становишься, будто ребёнок.

Говорят, война с хаттами началась потому, что им нужен был качественный биологический материал. Дети.

Много детей. Их чем-то не устроили контрабандные поставки с Э-лая и тёмных секторов, и они посчитали логичным обратиться к тем, кто управлял Империей и Содружеством. Предложили график поставок и выгодные цены.

Горячая сталь опять заполняет тело.

— Ты плохо выглядишь, капитан, — говорит Энрек. — Может, ты перегрелся? — Он переключает режим охлаждения воздуха над платформой на ступень выше. — Кончай психовать, отдохни? Провинцию я знаю, да и автогид нам поможет. Справлюсь один. Сядь. Водички попей, а я поразвлекаю нашего гостя.

Кот… Как есть кот.

Зачем он только увязался за нами!

Раздражение вспыхивает и гаснет. Снова вспыхивает. Стальная тяжесть борется с пульсирующим жаром. В висках начинает стучать, и я валюсь в прогулочное кресло.

Вижу, как Энрек идёт к инспектору, указывает рукой вправо, начинает что-то рассказывать.

Я не слышу, о чём они говорят. Стук в ушах заглушает посторонние звуки: «Хатт, хатт, хатт!»

Что со мной?

Энрек обеспокоенно оглядывается через плечо. Значит, он не мысли читает, а отреагировал на мой внешний вид.

Плохо.

Инспектор тоже оборачивается, хмурится, что-то тихо спрашивает у Энрека.

Я подаюсь вперёд, поднимаясь из кресла. Мне нужно слышать, о чём они говорят.

В лицо устремляется палуба прогулочной платформы.

— Врача! — рычит Энрек над ухом.

Я ещё успеваю подумать: «Зачем ему врач?»

Перед глазами паутина, покрытая капельками росы. Капельки сами собой вскипают и лопаются, рассыпаясь водяной пылью. И оседают на паутину крупинками снега.

Вода не может вот так лопаться, но я не удивляюсь.

Мне знаком этот странный мир, где вода сразу жидкая, кипящая и застывшая.

Я знаю, что сплю, и пробуждаться не хочется.

Даже сквозь сон я чувствую боль. От боли тянет нырнуть в воду сновидений ещё глубже, вздуться каплей на паутине и рассыпаться снежной пылью.

Я ухожу.

Не знающим куда,

Не бросить в след недоуменный взгляд.

Не бросить в след снежок.

Не встать след в след.

Я ухожу туда,

Где места нет

Снежкам, следам…

Где все дороги сквозь.

Вот так же снег ложится на ладонь…

Немного боли…боли ли?

И гость

Изнеженный свой изменяет путь.

И к небу ближе от воды чуть-чуть…

Тянущая боль стержнем соединяет сознание с сердцем, я пытаюсь разорвать эту связь, но опаздываю, и очередная капля лопается без меня.

Тогда я закрываю во сне глаза, чтобы погрузиться в омут сна ещё глубже.

Джанга. Чангарский госпиталь

— Вам нельзя вставать!

Сказано было по-экзотиански, высоким женским голосом.

Ага, щас. Тупой вопрос «где я» гораздо продуктивнее заменять визуальным осмотром.

Моё движение просочилось сквозь реальность. Я пришёл в сознание уже сидя и огляделся.

Больничная палата. Не наша, но общие признаки больницы уловить несложно.

Я не в реанимации — под задницей кровать, в изголовье — тётка без знаков различия, но в белом халате.

В белом — значит, Экзотика. Наши медики носят красное.

Охраны нет, мало того — слева приоткрытое окно, и видно тонкие ветви дерева с листьями. Интересно, на каком этаже моя палата?

— Я сейчас позову доктора! — рассердилась тётка, видя, что ложиться я не собираюсь.

На вид ей было за сорок. Невыразительное лицо, фигура-тумба без признаков талии и груди.

И с этим не повезло. Даже если халат расстегнётся, посмотреть будет не на что.

Я лёг, позволяя тётке проверить крепления датчиков. Их было много, половина — незнакомые, хотя, кажется, где я только уже не лежал.

Тётка спросила меня про самочувствие, и я пожал плечами.

Какое-то самочувствие было — сознания я не терял. Болел затылок, мышцы шеи и голеней. Плюс прилипла какая-то отвратительная слабость.

— Где я и что со мной? — спросил я без раздражения, но употребив властный императив из коллекции эрцога Локьё.

Пусть думает, что я — какая-то шишка.

— Это палата интенсивной терапии. Вас перевели из реанимации, а что с вами — не в моей компетенции, — надулась тётка.

— А название у этой клиники есть⁈ — рявкнул я, и тётка обиженно поджала губы.

— Чангарский центральный госпиталь!

Чангара — это же на Джанге? А как я сюда попал?

Створка окна дёрнулась, и я увидел в проёме улыбающуюся физиономию Дерена.

Этаж-то какой, интересно? Этот керпи и на крышу залезет, если ему приспичит.

— Доброе утро, господин капитан, — произнёс Дерен, и моя тётка прямо-таки подпрыгнула:

— Я вызову главного врача! — завизжала она и отступила к двери, где был вмонтирован больничный коммуникатор.

Дерен, улыбаясь, встретился с ней глазами, потом просунул в окно приличный цветочный веник из гемалисов и чего-то жёлтого.

Тётка несколько смягчилась, но не сдалась:

— Здесь больничное помещение!

— А разве посещения запрещены? — спросил Дерен, продолжая улыбаться и ментально удерживать неразумную женщину от лягания копытами.

— Доктор Есвец не предупредил меня, что будут посещения, — засомневалась тётка.

Дерен продолжал улыбаться. Вряд ли он сильно на неё надавил, но ведь это и не Проводящая храма, много ли ей надо?

— Хорошо, я узнаю, — тётка догадалась нажать кнопку коммуникатора, и ей мужским голосом пояснили, что охране капитана разрешено находиться в палате.

Она скривила губы в притворном недовольстве, но взяла букет и удалилась за водой для него.

— Где мы? — спросил я Дерена.

— На Джанге, господин капитан.

— Это я уже понял. Какого Хэда?

— Вам стало плохо во время экскурсии. На Кьясне нет подходящих специалистов, чтобы оказать квали…

— Не гони чушь, — перебиваю я. — Почему не подняли на «Персефону»? Или в храм не отвезли?

— Храмовый госпиталь под завязку забит борусными. А господин Лоо решил поначалу, что отравили вас именно на «Персефоне».

— Кто и зачем?

— Я не знаю, господин капитан. Начмед вёл себя странно, я это видел. Мерис допросил его, но это было уже потом. А на месте диагноз поставить не смогли. Вас перебросили сюда медтранспортом в реанимационной капсуле. Рос остался охранять инспектора, а мы с Вили пошли следом за вами. В реанимации вас продержали двое суток. Потом ещё сутки в искусственном сне. Всё это время мы висим в больничном дворе, а охрана, выделенная господином Лоо, находится у дверей палаты и оцепляет здание. Но никаких ЧП не было, за исключением окрестных мальчишек: они бегают посмотреть на шлюпки.

— Надеюсь, вы с Вили не на сухом пайке? — Я слишком резко повернул голову и поморщился от боли.

— Нет, нас тут кормят. Дайте я посмотрю? — Дерен подтянулся на руках и проник в палату.

Возразить я не успел: моя голова оказалась у него в ладонях, весьма уверенных, и возмущаться уже не имело смысла.

Особо больно он мне не делал. Вернее, делал, но боль уходила вслед за движениями пальцев.

Дерен прошёлся по лицу, спустился к затылку, потом на шею.

— Да, — констатировал он, — действительно похоже на отравление.

По коридору зацокала тётка.

— Я пойду, чтобы не орала, — сказал Дерен. — Всё в порядке. Мы здесь, рядом.

— А какой этаж?

— Первый, капитан.

Вошла довольная тумбочка с букетом в простецкой пластиковой вазе.

Я лёг. Так было проще думать — меньше башку ломило.

Значит, в распоряжении у меня две шлюпки. Бежать я могу хоть сейчас.

Но Энрек почему-то перестраховался, и его мнение так просто с весов не сбросишь. Еще ведь и охрана какая-то есть. Его милостью.

С чего он решил, что меня отравили на «Персефоне»? Зачем? Конечно, начмед — ещё та зараза, но травить?..

Только прикрыл глаза, как тётка опомнилась от цветотерапии и зачитала мне программу реабилитации.

Голова опять заболела. Судя по интонациям, сразу после вакуумного массажа и инфракамеры должен был следовать расстрел.

Приподнялся:

— А если я вас на х… пошлю?

Медичка завизжала и убежала за доктором. Чего я, собственно, от неё и добивался. Нужно было глянуть на лечащего врача и переговорить по возможности без свидетельниц.

Какое продуктивное ругательство оказалось. Из арсенала комкрыла, между прочим.

Я помассировал башку — не помогло. Похоже, дело было не в массаже, а в каких-то других умениях Дерена.

Пришлось оторвать один из датчиков и кинуть в окно. Больше мне нечем было подать ему сигнал. Спецбраслет у меня отобрали, а вставать и тащиться к окну я пока не рискнул.

Медичка исчезла с концами.

Нет всё-таки пьяный комкрыла оказал мне неоценимую услугу в плане нецензурщины, которую понимают на Юге. На Севере в ходу пайсак, а тут — не пойми что, но оригинальное.

Доктор пришёл спустя час, к тому времени я успел расспросить Дерена про начмеда.

В общем-то, Дерен его и сдал генералу Мерису. Решил, что медика надо проверить в первую очередь.

Мерис в таких делах не церемонится. Медика допросили безо всякого уважения к рангу и выяснилось смешное.

Да, рыльце у него было в пушку. Но потакал он мне совсем не потому, что был кем-то подкуплен и шпионил.

Медик пытался написать на материале моей персоны научную работу. Потому он и подчинялся моим сумасбродным приказам — боялся вылететь с корабля и утратить доступ к интересному капитанскому телу.

Дерен сказал, что параметры крови у меня «прыгали» уже несколько месяцев. И в таком широком диапазоне, что начмед буквально слюной захлёбывался от предвкушения докторской диссертации.

Вместо того, чтобы пытаться меня госпитализировать, он наблюдал, собирал анамнез и колдовал над анализом возможных причин.

Мечтал о карьере, зараза бритая.

— Он бы всё равно не сумел вам доказать необходимость госпитализации, — попробовал защитить начмеда Дерен. — Показатели менялись самым причудливым образом. У вас уже на «Персефоне» что-то творилось с кровью.

— Угу, — кивнул я. — Но доложить-то он был обязан.

— О чём? У него даже гипотезы не было. Он искал закономерности, чтобы убедить вас.

— Нашёл?

— Нет, но его графики Мерис передал вашему лечащему врачу. Мы надеемся, что это поможет.

— Мерис уверен, что начмед не засланный алаец?

— Уверен.

— Значит, отравили меня не на «Персефоне»?

— Нет. И мне кажется, что это вообще не отравление. Хотя симптомы похожие.

— Это ты с врачом говорил или?..

— Или, капитан. Доказать не могу, но у меня есть свои методы, и ощущение у меня странное. Вроде и отравление, а вроде и нет.

— А лендслер что говорит?

— Лендслер… — Дерен вздохнул.

— Ну, чего опять? — Мне не понравилось его лицо и эта заминка. — Он на Юге вообще?

— Не знаю, — мотнул головой Дерен. — Узнав про отравление, он сорвался и улетел в пограничный с Э-лаем сектор вместе с разведчиками. Там его потеряли.

— То есть как — потеряли? — Ну, Дьюп, Мать его, Тёмную! — У Мериса нет опытных пилотов? Проследить не могли?

— Он и сам опытный пилот, капитан. Запутал следы и исчез.

Хэдова бездна… Я-то надеялся, что хоть с ним всё в порядке.

— А дома — нормально? — запоздало осенило меня.

— На Кьясне? — уточнил Дерен. — Или на «Персефоне»? — И тут же ответил сам: — На крейсере порядок. Капитан Келли за все эти дни не выпил ни капли, видимо, ваше внушение подействовало. А на Кьясне — Рос. Он присмотрит. Но открытку вы можете им послать.

— Какую открытку? Зачем?

Дерен не ответил. Он прислушался и шагнул к подоконнику.

— Кто-то идёт. Я подожду с той стороны, с вашего разрешения?

Получив кивок, лейтенант прыгнул в оконный проём.

Дверь открылась. Вошёл экзот в белом халате. Темноволосый, чертами похожий на грантса.

— Вечер добрый, — сообщил он. — Ругаемся?

— Не насилие же было над ней совершать? — Я сел в кровати, почти не морщась, хоть и хотелось.

— Меня предупреждали, — согласился медик. — Будете на Кьясну проситься?

— Вы — мой лечащий? — спросил я и засомневался — уж больно молод.

И при этом — безукоризненная выправка, выдающая любителей полузаконных видов спорта — мечников, шпажистов и иже с ними. Рост великоват, а в остальном — типичный грантс — худощавый, тонкокостный, глаза длинные.

— Я — ваш реанимировавший. По личной просьбе эрцога дома Сапфира, если вам интересно.

Он достал из кармана плоскую коробочку, а оттуда — тонкие палочки кхарги, и я чуть приподнял бровь. Медик тут же протянул мне коробочку:

— Курите? Вам такие нельзя, но я принесу имитацию.

— Не грешен. Но если есть йилан или сома — часть души продам.

— О, вы изучали историю религий? — медик оценивающе прищурился и коснулся личного коммуникатора. — Инесс, завари мне пару чашек, как днём. И — в седьмой бокс. Да, специзолятор.

— Хреновый у вас какой-то специзолятор. — Боль заставила-таки, и я лёг.

— Вас и без того достаточно хорошо охраняют. Зато окна выходят в сад. Вам полезно будет смотреть на природу.

— Хотите месяц тут продержать?

— Ну, это как выйдет.

Медик сел на подоконник и закурил. Сощурил от удовольствия глаза. Палочки веером разошлись в пальцах.

Вот так же любил курить Нʼьиго. Где он теперь?

— Вы знакомы с учением ийокхайны? — медик взглянул пытливо, но замер, натолкнувшись на самый простой из психических барьеров и сдвинутые в неприятии контакта брови.

— Кого? — спросил я, изобразив недоумение. Но усиливать давление не стал, не желая ссориться раньше, чем мне захочется.

— Курение кхарги распространено на Гране среди последователей «веры длинного меча», если не переводить — ийокхайны. Я проходил там… Гм… Курсы повышения квалификации. — Медик отвёл глаза.

Неужели комплексовал, что баловался совсем не врачебными техниками Граны, а боевыми?

— А я там воевал.

— Ну, значит, нам будет о чём поговорить долгими вечерами. — Медик снова закинул удочку, чуть приближаясь ментально.

— Я не намерен торчать тут месяц, а тем более два. — Пришлось провести между нами черту, отстраняя его.

— А господин Лоо сообщил, что намерены. Странно, да?

Моё нежелание соприкасаться ментально нисколько его не обидело. Он не огрызнулся, а отшутился.

Медичка, на этот раз симпатичная, внесла чашки. Заварено было слабенько, видимо, пациентов тут особенно не раскармливали.

Стоп. Чего же я не знаю, а Энрек — знает? Вряд ли стоит, не подумав, пороть горячку. Что-то случилось параллельно моему вырубанию?

А может, Энрек сам меня отравил? Но за что? Зачем? Чтобы попасть в пещеры вместе с этим хаттским отродьем?

Чушь какая.

Затылок резануло болью, и я едва не расплескал йилан. По уму надо было гнать медика и звать Дерена. От него было больше толку.

Однако распоряжался тут не я.

— У вас опять температура поднимается, — констатировал медик, посмотрев на монитор над кроватью. — И опять без видимых причин. Я к вам бригаду сейчас пошлю. Если планируете дёргаться, поразмыслите, что за стажировку я мог проходить на Гране.

Да ну его, с его стажировкой, тоже мне, «мастер». Доиграется — из мозгов винегрет сделаю.

Я поморщился:

— Скажите хоть, чем меня пытались отравить?

Медик хмыкнул. Палочки прогорали быстро, но на пару минут их ещё хватило бы.

— Вас, по сути, не совсем отравили. Три-амилнитрит талия… Как бы это правильно сказать?.. — Он затянулся, подумал. — Не то чтобы яд. И не совсем наркотик. Но в больших дозах действует как галлюциноген, вызывающий неконтролируемые вспышки агрессии. Накачали вас так, что в пропорции на вес тела доза была смертельной. Не потому, что вещество так ядовито, просто в слишком большой дозе ядовито может быть всё что угодно. Сразу вы отравления не почувствовали, потому что сначала в организм ввели антидот, а уже потом накачали вас наркотиком. Антидот, имел период естественного полувывода 22 часа. Он постепенно распадался, и действие наркотика стало форсированно нарастать. Высвободись яд сразу — вы погибли бы на месте. Но рассчитано всё было точно: сначала ярость, помутнение рассудка, а потом уже смерть. Яд редкий, врачи на Кьясне его даже не распознали, но они замедлили вам метаболизм и в капсуле перевезли сюда. Наш госпиталь специализируется на ядах.

Палочки погасли.

— Я удовлетворил ваше любопытство? — спросил медик.

Пришлось кивнуть.

— Ну вот и отлично. Дальше рекомендую слушаться медицинскую сестру. Эве Демажен весьма квалифицированная особа. И не надо ей превентивно хамить, просто вызывайте меня по личному коду. Сейчас вам вернут спецбраслет, я отправил вам свой номер. Пользуйтесь, это в ВИП-боксах не возбраняется. К тому же ваш случай довольно любопытный. Желаю здравствовать!

Медик откланялся и столкнулся на пороге палаты с бригадой реанимации.

«Вооружена» она была основательно — сразу двумя платформами с аппаратурой. Сейчас будут кровь пить…

Ветки за окном шевельнулись — Дерен тоже всё слышал. Это хорошо, он сообразительный мальчик. Мне мыслительная деятельность в ближайшее время вряд ли будет доступна.

22 часа… Меня могли отравить и на «Персефоне», ведь не только начмед имел доступ к моему телу. Но успевал и Энрек.

Понять бы ещё — зачем?