Птичка в клетке или Клетка с птичкой

34

Вертя в руках мобильный телефон, Анатолий Меркулов стоял перед сложным, почти гамлетовским, выбором: звонить или не звонить?

С одной стороны они разводятся и были в контрах, а с другой стороны, он решил (по совету матери), что им стоило бы поддерживать хотя бы видимость нормальных отношений: дети все-таки, и как не крути, а придется общаться.

Возможно, он поторопился с разводом, может стоило простить «загулявшую» жену — вон, как она приоделась, похудела, помолодела, да и подарков ей любовничек надарил на несколько миллиончиков: колечко с брюликами на пальце, кулон с не хилым бриллиантом на груди и шикарная машинка. Может, права мать, с разводом я поторопился…

…Анатолий Меркулов очень быстро привыкал к хорошему. К тому, что после свадьбы жена и ее родители прописали его в свою квартиру, и он стал москвичом, а не жителем Подмосковья, да еще Белых Столбов. К тому, что тесть устроил его на работу в «почтовый ящик» и ему тут же дали отсрочку от армии. К тому, что он, как все в отделе, да и в научно-исследовательском институте, ездил по выходным с семьей на дачу (он никогда не уточнял, чья это дача и считал ее почти своей — а «почти», как известно, не считается) и на работе внимательно слушал наставления начальника, озабоченно вздыхая и тщательно записывая, как и чем лучше подкармливать огурцы или капусту, чтобы потом отдать бумажку с записями теще и терпеливо ждать результатов, каждую неделю докладывая о них начальнику. К тому, что его уважали соседи, потому, что уважали семью Чичериных — в первый же день после свадьбы он стал называть их «мама-папа», но они вежливо попросили его этого не делать (а он так хотел стать им настоящим сыном — отец дальнобойщик и мать медсестра его давно уже не устраивали). Он привык к тому, что поездки к матери в Белые Столбы стали редкими, от случая к случаю, и обременительными — у него была теперь другая семья, важная работа и много разнообразных забот — к тому же он теперь москвич, а москвичи свысока относятся ко всем прочим людям. Что ему теперь делать в Белых Столбах?!

Эти Белые Столбы раздражали его с рождения. Хотя нет, со школы — с тех пор, как они всем классом поехали на экскурсию в Москву. Анатолия поразила Москва! Поразила в самое сердце и не своими многоэтажными домами, не широкими проспектами и известными улицами, не бесконечным транспортным потоком и метро, а огромным количеством людей, спешащих по своим делам. Никому из них не было до него никакого дела — там, в Белых Столбах он знал почти каждого, и ему приходилось вести себя подобающе: чтобы мать не хваталась за сердце, а отец за ремень. А в Москве! В Москве он был свободен от постоянного надзора — здесь он чувствовал свободу тела и духа! Можно было толкаться и бежать вниз по эскалатору, смеяться и громко разговаривать — ему было все равно, что думают о нем стоящие рядом люди — он их не знал, и они не знали его тоже. Он заболел Москвой и стал ездить туда каждую неделю в тайне от родителей, с каждым разом удлиняя и удлиняя пребывание в «Городе Счастья». Он решил, что будет жить только там и никогда не вернется в эти дурацкие Белые Столбы. И он начал учиться, как сумасшедший, наверстывая упущенное время и восполняя пробелы в знаниях. Золотая медаль позволила добиться ему своей цели: он уехал в Москву и поступил в институт, но Москва встретила его не ласково. Ему пришлось доказывать, вырывать зубами право остаться в городе своей мечты — москвичи, сидящие с ним в одних аудиториях, презрительно называли его «лимитой» и «психом» (в Белых Столбах находился самый известный в стране «дурдом»). Приходилось терпеть обидные насмешки, в душе проклиная родителей и всех родственников из Белых Столбов. На четвертом курсе стало легче — многие москвичи и москвички отсеялись, переженились и «лимита» составляла две трети курса. Можно было успокоиться и подумать о ступеньке к гордому званию «москвич». Анатолий подошел к выбору «ступеньки» очень серьезно: она должна была быть из интеллигентной семьи, с определенным достатком, с квартирой и непогрешимой репутацией. Под его требования с первого курса подходили несколько девушек, но Киру Чичерину он забраковал сразу — русоволосая гордячка с прямой спиной и ласковыми и одновременно обжигающими «медовыми» глазами была ему явно не по зубам, и тут же была отвергнута, как лисой из басни Крылова был забракован недосягаемый «зеленый» виноград. Анатолий начал ухаживать за другой девушкой и не без успеха (высокий почти блондин с веселыми голубыми глазами и красиво очерченными губами, к тому же умеющий играть на гитаре, пользовался неизменным успехом в женском обществе), но кроме прописки и квартиры ему, как и всем молодым людям, хотелось еще и любви — большой и светлой. А любовь все как-то не получалась…

И вот однажды он увидел ее!

В высоких, кожаных сапогах, в белых, обтягивающих бриджах, в черном пиджачке с бархатными лацканами, с жокейской кепочкой на пышных, отливающих золотом волосах и с хлыстиком в руках она спускалась по институтским ступеням, постукивая хлыстиком по голенищу сапога и в разномастной привычной толпе студентов казалась представительницей высших королевских кругов, сошедшей с картинки какого-нибудь иностранного журнала.

Девушка остановилась на тротуаре, помахала кому-то рукой, и через секунду рядом с ней затормозил сверкающий, рычащий мотоцикл. Она легко перекинула ногу через сиденье, села и, улыбаясь, крепко обняла парня в шлеме за талию. От этого сердечного объятия Анатолия бросило в жар, как от самой откровенной эротической сцены, и он тут же решил занять место этого счастливчика — так захватывающе откровенна и сексуальна была эта реальная картинка.

— Хороша Маша, да не наша! — услышал Анатолий за своей спиной восхищенный голос однокурсника и осипшим голосом поинтересовался, как фамилия этой Маши. — Ну, ты даешь, Толян! Это же Кирка Чичерина с первого курса. Сегодня у нее соревнования в Битце. Ты идешь?

Конечно же, Анатолий пошел. Разве мог он не пойти и не увидеть своими глазами тот странный, незнакомый мир, в котором жила эта необыкновенная девушка.

Соревнования по конкуру поразили его почти так же, как когда-то поразила Москва. Красочное захватывающее зрелище разворачивалось прямо на его глазах, непривычно одетые участники соревнований, разномастные красивые лошади, разноцветные развевающиеся флаги, звон колокола и людское нарастающее возбуждение. Анатолий сидел на трибуне и неистово хлопал в ладоши вместе со всеми, и ахал в едином вздохе болельщиков, когда всадник сбивал с препятствия жердь, и улюлюкал, и кричал «Ура!» победителю.

Это была тоже свобода, но какая-то другая, подчиненная общему людскому порыву и зависящая от мастерства и единения человека и лошади. Анатолию захотелось быть причастным к племени «кентавров», но оказалось, что у «принцессы-амазонки» с медовыми глазами уже есть свой «принц» — он стоял там, внизу, среди людей-кентавров, держал руку своей «принцессы» в своей, по-хозяйски похлопывал по шее ее огромного, рыжего коня и сиял счастливой улыбкой. А ему, Анатолию Меркулову, было отведено место на задворках — на трибунах среди зрителей.

Это было обидно и несправедливо! Он заслуживал большего!

Но «принцесса-амазонка» на его сбивчивое предложение «встретиться вечерком» надменно дернула бровью и, сославшись на дела, вежливо отказала.

И все-таки он дождался своего часа!

Три месяца ходил он кругами вокруг ее дома и, однажды, будто случайно столкнулся с ней в магазине. Столкнулся и, увидев ее погасшие, отрешенные глаза, тут же понял — его время пришло! Он решительно забрал из ее безвольных рук сумки с продуктами и уже ни на минуту не покидал ее.

К сожалению, он поздно понял, что это была уже другая девушка: потухшая, безразличная, со сломанной, как у заводной куклы, пружиной внутри, хотя управлять «сломанной куклой» было легко и приятно. Он очень быстро (даже сам удивился как быстро) уговорил ее выйти за него замуж, но, получив в жены «принцессу-амазонку», место того счастливого, сероглазого «принца» в той странной спортивной жизни он так и не занял — «принцесса-амазонка» покинула племя «кентавров» и уже больше никогда не садилась в седло.

И он за это ей мстил… жестко, больно, преодолевая слабое сопротивление, обвиняя ее во всем, добивая морально, ломая волю и топча самооценку… Мстил за то, что он не первый — он хотел быть первым, что бросила спорт — он хотел стоять на месте ее «принца» и по-хозяйски обнимать ее, гордясь ее успехами, мстил, что она его не любит — ни капельки, что лежит под ним, как бревно, кусая губы и глядя в потолок, мстил за свои неосуществленные мечты и комплексы лимитчика, мстил, мстил, а когда она поняла, что беременна, молча ушла спать в другую комнату, он смирился и после рождения дочери попытался наладить сексуальные отношения, начинал ласкать ее, целовал с языком, пытаясь возбудить, старался не делать ей больно, раз, два, три… но она все равно лежала под ним «бревном», и он понял, что ей все равно! «Все равно» на себя, «все равно» на него, «все равно» на то, что он с ней делает… И тогда он снова попытался ее… Но она не далась — влепила ему пощечину и пригрозила полицией. Больше близости у них не было, но цели своей добился — у них родилась вторая дочь и в армию его не забрали…

А брак — для его пользы — он умолил ее сохранить (работал то он под началом ее отца), ей было по-прежнему «все равно»… ведь с разбитым сердцем не живут… а существуют.

И вот недавно он взглянул на жену и испугался, увидев те же самые обжигающие, медовые глаза, горящие счастливым возбуждением. Испугался того, что сломанная пружина в его «Сломанной кукле» каким-то чудом исправилась и без его ведома заработала, воскрешая к жизни своевольную, бесстрашную девчонку, так восхитившую его однажды. Испугался того, что эта очнувшаяся от сна «принцесса-амазонка» посмотрит на него удивленно и оценивающе и начнет оглядываться по сторонам в поисках своего счастливого, сероглазого «принца», не понимая, куда он делся, и почему рядом с ней он — Анатолий Меркулов. Испугался лошадиного запаха, исходящего от ее рук, самостоятельно принятого — без него! — решения устроиться на работу и попытался надавить, сломать ожившую вдруг пружину, поставив жесткое условие жене: «Либо семья и машина, либо работа с конюшней, развод и нищета!». Надавил по привычке, хотя сердце его болезненно сжалось от нехорошего предчувствия — его покорная жена, пятнадцать лет жившая в добровольном, семейном рабстве, изменилась, снова превратилась в непокорную, своевольную гордячку, которая, не задумываясь, обязательно выберет работу и конюшню, перешагнув через него и его интересы. Перешагнет и, не оглядываясь, пойдет своей дорогой, уводя с собой дочерей и семейное, стабильное благополучие. Он понимал, что должен себя вести по-другому: поддерживать, помогать, разделять ее интересы и, возможно, спустя годы ему все же удастся занять место сероглазого «принца» в мире «кентавров». Но по-другому он не умел, а переделывать себя было слишком хлопотно и обременительно, да и любви — «большой и светлой», из-за которой он буквально заставил свою избранницу ценой собственной свободы «отомстить» неблагодарному «принцу», уже не было.

Так ради чего суетиться?

Даже лучше, если они сейчас разведутся. У него теперь есть все, о чем он мечтал: и московская прописка, и собственная квартира в Измайлово, и машина, и даже собственная дача, записанная на мать, о которой жена ничего не знает.

Что-то он задержался на этой ступеньке — пора двигаться дальше. Надо помириться с Лариской, она его давно ждет и была согласна поделиться доходом от своего процветающего дизайнерского агентства, а он все медлил, сомневался…

А может, и правильно медлил, сомневался?!

Он хорошо помнил свои прежние страхи, как вздрагивал первые годы брака от каждого звонка в дверь, ожидая увидеть на пороге «своего» дома раскаявшегося «принца». Помнил, как радовался переезду в квартиру бабушки жены — теперь «принц» не придет, не разрушит его с таким трудом налаженное семейное счастье. Он хорошо помнил его внешность и, когда увидел рядом с женой высокого, сероглазого мужчину, удивительно похожего на «принца», запаниковал, рассердился и стал совершать ошибки. Одну за другой! Он стал следить за ними, выяснять, выспрашивать и забыл о собственной осторожности…

А этого делать было нельзя!

…И вот теперь они стояли на пороге развода, ему нужно было сделать правильный выбор, чтобы не пожалеть о нем в дальнейшем.

Так звонить или не звонить, поздравлять почти бывшую жену с днем рождения или сделать вид, что ему до нее нет никакого дела, и они давно уже чужие люди…