Птичка в клетке или Клетка с птичкой

36

Ведя Дебби на конюшню, Кира обернулась и помахала всем рукой, счастливая улыбка сияла у нее на лице, в глазах вспыхивали искорки радости — она довольна была собой и Дебби. Но через секунду улыбка исчезла с ее лица — Кира увидела, как Павел побледнел, стал заваливаться на бок и к нему бросились Дмитрий Викторович и Арсен.

Передав лошадь сторожу Михалычу, Кира побежала к гостям.

Павел уже пришел в себя и на все вопросы отца отвечал одно и тоже:

— Все в по-орядке…

— Не надо было ехать… — Дмитрий Викторович попытался пристыдить Киру, но она его не слушала.

— Скорее в госпиталь!

И они с Арсеном быстро покатили коляску с Павлом к микроавтобусу.

Всю дорогу до госпиталя Кира держала Павла за руку, виня себя за ухудшение его состояния — не надо было спешить с поездкой на конюшню, надо было дать ему время привыкнуть, окрепнуть, но ей так хотелось порадовать его, показать другую, не больничную жизнь, вселить в его душу желание жить и стремиться встать на ноги.

Павел кривил губы улыбкой, прилагая неимоверные усилия, чтобы удержать Кирину руку в своей, безумно хотел поцеловать ее руку и мечтал, чтобы эта дорога никогда не кончалась..

— Ты молодец, — похвалила его Кира, глядя на него с долей восхищения — меньше чем за день этот человек проделал огромный путь от уныния и безразличия ко всему и в первую очередь к себе, до борьбы за свое здоровье и саму жизнь. — Я тобой горжусь, Павел!

Через полчаса Инна Валерьевна уже осматривала своего пациента.

— Не вижу причин для паники, — с уверенностью произнесла она, глядя на взволнованные лица «родственников». — Сон для него сейчас лучшее лекарство.

— Что это было? Обморок? — допытывался Дмитрий Викторович. — Почему так произошло? Большие нагрузки или что-то серьезное?

— Возможно, нагрузки, — пожала плечами профессорша, — надо понаблюдать за пациентом, а потом делать выводы, но основываясь на своем опыте, могу предположить, что причиной всему эмоциональный всплеск, а теперь наблюдается спад — пациент снова не хочет ни с кем разговаривать.

— Ничего, заговорит, — Кира была уверена в том, что профессорша ошибается и что обморок Павла всего лишь «кислородное отравление» — посиди, ка, столько дней без свежего воздуха, у любого голова закружится на прогулке. — Мне бы переодеться, — взглянула она на Инну Валерьевну и по привычке сострила: — во что-нибудь не столь ароматно пахнущее.

Профессорша улыбнулась и достала из шкафа запечатанный пакет с пижамой:

— А я все думаю, чем у меня в кабинете пахнет. Надевайте!

— Вот и подарок ко дню рождения, спасибо.

— Кстати, Кира, — Дмитрий Викторович подошел ближе и понизил голос, — у меня для вас есть еще подарок. Вернемся в Синьково я вам его передам.

— Нет, я останусь, — Кира прижала к груди пакет с желтой в белую клеточку пижамой. — В палате большое кресло, подремлю там…

Спорить с решительно настроенной «родственницей» никто не стал.

И, переодевшись, Кира в больничной пижаме и носках осторожно вошла в палату Павла.

Она сразу же увидела на подоконнике в пластмассовом ведерке розы, а под потолком несколько воздушных шаров и улыбнулась.

Павел спал или делал вид, что спал.

По крайней мере, глаза при появлении поздней гостьи он не открыл.

Плотно закрыв дверь палаты, Кира осторожно на носках подошла к окну. Подергала шарики за веревочки, обняла руками пластиковое ведерко и склонилась к цветам.

Пьянящий малиновый аромат маленьких бледно розовых чуть раскрывшихся роз заполнил легкие.

«Ах, что за чудо эти розы!» — невольно шепотом произнесла она и, улыбаясь, поблагодарила: — Спасибо, Павел, мне очень приятно, что вы не забыли о моем дне рождении! Люблю розы

Кира немного подышала упоительным, сладким ароматом цветов и, переставив ведерко с розами на пол к креслу, устроилась в массивном, глубоком кресле с высокой спинкой, блаженно вытянув ноги.

Физическая нагрузка постепенно делала свое дело — все тело ломило после тренировки, и хотелось только одного: принять горячую ванну с молоком, выпить сладкого-пресладкого какао и лечь в кровать под теплое одеяло, но ей пришлось снова мириться с неудобными обстоятельствами, хотя глаза от волнений и усталости закрывались сами собой.

Мысли путались, не желая выстраиваться в четкие, лаконичные «шеренги».

Их нынешние отношения с повзрослевшим «больным» Павлушей Шубиным были сложны и болезненны, с кучей прошлых обид и претензий, но оба, не сговариваясь, закрыли для себя опасную тему прошлых отношений, избегая воспоминаний и разговоров о будущем. О будущем они мечтали отдельно — молча и отстраненно друг от друга. Но снова расстаться, потеряться в переплетении жизненных дорог не хотели — это было бы повторением ужасной ошибки, когда-то уже разлучившей их. У каждого были свои планы на будущее, каждый отводил другому в этой жизни определенную роль, но роли эти разительно отличались одна от другой.

Если бы они не расстались тогда в юности и поженились, то все у них в жизни было бы по-другому: Кира не бросила бы конный спорт — заниматься любимым делом с разбитым сердцем она не смогла: сердце обуглилось и развалилось на части, они растили бы дочь, и работали и отдыхали бы всей семьей… Тогда бы они, возможно, были бы счастливы… Так думала Кира…

«Мечты! Мечты! Где ваша сладость?..»

Но у Судьбы свои причуды!

Судьба развела их на пятнадцать лет и снова свела вместе, но погасшая любовь не вспыхнула вновь, по крайней мере, в сердце Киры она не ожила, хотя долгие годы любовь и тоска по этой любви, переплетаясь с обидой и невосполнимой утратой, жила в самом потаенном уголке ее разбитого сердца.

Но так было до сегодняшнего «открытия» — с этим Павлом Шубиным она не знала, как себя вести.

Кровать скрипнула, и Кира тут же открыла глаза.

— Ты спишь? Вы… нет, ты, — тихо спросила она, едва различая очертания лежащего мужчины.

— Гово-ори мне «ты»…

— Попробую… Инна Валерьевна говорит, что у… тебя эмоциональный стресс, а я думаю — кислородное голодание: сидишь в палате, как сыч, а на улице лето, солнышко…

— Расска-ажи о себе… я тебя со-овсем не знаю.

Кира говорила долго, рассказала о дочерях, что они любят и чем увлекаются, о родителях, о Ларионе и Пончике и, конечно же, о Капитане Флинте, который повторяет целые фразы, смешно копируя прежних хозяев.

— Теперь твоя очередь…

— У меня все про-осто, — хмыкнул Павел, — инсти-итут, рабо-ота, рабо-ота, рабо-ота…

— А друзья? Женщины? — Кира поняла, что ревнует и тут же добавила: — Дмитрий Викторович рассказывал, что чуть ли не всем миром подыскивали тебе невест…

— Заба-авно…

— А как вы думаете… ты думаешь, почему тебе стало хуже?

Но на вопрос Павел не ответил.

— Ты меня ко-огда-ни-ибудь про-остишь? Того… про-ошлого Павла, — тихо спросил он, вспоминая, что там на плацу, видя счастливые глаза «своей бывшей», вдруг ясно понял, что они с матерью тогда сделали с этой молоденькой, влюбленной в него девушкой-спортсменкой: разбили ей сердце и разрушили ее спортивную карьеру — именно от этого осознания ему стало совсем худо… — Своими со-омнени-иями я сло-омал тебе жи-изнь…

— Да, — после небольшой паузы просто согласилась Кира. — Павлуша Шубин разбил мне сердце, а карьеру… видимо, я была не такая уж сильная спортсменка — не сумела собраться, чтобы дальше заниматься любимым делом.

После того, как Кира выплакала на груди у Валентина свою обиду и злость на «коварного обманщика», она, с высоты своих прожитых лет, по-другому взглянула на произошедшее с ними, не снимая, однако, вины с Павла и его матери. Просто она поняла, что ее первая девичья любовь была слишком большой, слишком доверчивой, слишком эмоциональной, сотканной из девичьих грез, восхищения и безграничного доверия. Возможно, она сама наделила своего сероглазого «принца» несуществующими у него качествами, и сама же потом пострадала от этого заблуждения.

— А зачем вам… тебе мое прощение? Ты же стал другим человеком: серьезным, ответственным, властным … — после долгого молчания спросила Кира, глядя в невидимый потолок палаты. — Что от этого изменится? Прошлого же не вернешь. Ну, прощу я того Павла или не прощу… какая по большому счету тебе разница. Ты что, будешь сомневаться, принимая ответственное решение? Не будешь. Может, перестанешь решать за других и научишься выслушивать их мнение? Вряд ли: «я начальник — ты дурак»… Знаешь, у конников есть правило: «упал с лошади, вставай и снова в седло» — это делается для того, чтобы страх перед новым падением и неуверенность не остались бы в твоем сердце — ты должен сесть в седло и закончить тренировку. А тот молодой Павлуша Шубин тогда струсил, «в седло» не сел и не закончил начатое дело… не пришел, не объяснил, не защитил… Кто знает, как бы мы жили, если бы поженились, но мы хотя бы попробовали бы быть вместе… Он нам такой шанс не дал.

— Тогда я ду-умал, что так для тебя бу-удет лу-учше.

— Не надо думать и решать, что для меня лучше — надо было просто спросить, что для меня лучше.

Встав с кресла, Кира на носочках подошла к кровати, нащупала край и присела на краешек.

— Поймите, Павел, прошлого не вернуть и ничего в нем не исправить! И все обиды, и ошибки надо оставить в прошлом, забыть и жить дальше — вы другой, я другая. У вас была своя жизнь, в которой вы меня, скорее всего, и не вспоминали, у меня своя, в которой забывать о вас мне не давали. Моя девичья любовь к Павлуше угасла, и не надо ворошить прошлое: простишь-не простишь… Настоящее лучше прошлого, а будущее еще лучше — новые знакомства, новые отношения…

— А ты у ме-еня есть? В на-астоящем…

— Конечно, и в настоящем, и в будущем, вы… ты отец нашей дочери — ты часть нашей жизни…

— Нет, ты у ме-еня в на-астоящем есть? У меня есть шанс, что ты бу-удешь моей?

— Вы про любовные отношения? — догадалась Кира и улыбнулась — ей было приятно его волнение по поводу любовных отношений.

Павел кивнул, говорить он не мог — горло пересохло от волнения, и Кира скорее почувствовала этот кивок, чем увидела.

— Надо подумать… — облокотившись на спинку кровати, она закрыла глаза и задумалась.

Может быть, если не видеть реальность, то она и не существует?!

Нет больничной железной кровати, от скрипа которой мороз пробирает по коже!

Нет у окна черной удручающей инвалидной коляски с блестящими ободами колес!

Нет болезненно-изнуряющей жалости, от которой перехватывает горло и слезами застилает глаза, и от которой хочется выть и бежать без оглядки из этой больничной палаты!

Нет клетки, сотканной из жалости, обязательств, милосердия и благодарности, в которую она добровольно без чьей-либо помощи забралась и, похоже, уже никогда из нее не выйдет!

Если не открывать глаз, то можно говорить и слушать тихий, тягучий голос когда-то любимого человека, не задумываясь ни о чем и не ища в себе силы взглянуть горькой правде в глаза.

Если не открывать глаз, то не видно болезненной худобы и впалых щек Павла. Не видно его жадных глаз, следящих за тобой с тоской и надеждой, которую ты не имеешь права ему дать, потому что, не хочешь обманывать, ибо тогда дверца собственной клетки обязательно захлопнется, и ты навсегда останешься в ней — жизнь твоя будет посвящена прикованному к инвалидному креслу человеку.

Нет! Такое уже было однажды — пятнадцать лет назад, отказавшись от своей мечты и собственных желаний, она согласилась на брак с нелюбимым человеком и стала жить только ради своей семьи. И что из этого вышло? Принесла ли ее жертва кому-то радость? Нет, никому! Лично она потеряла очень многое… К тому же жертва оказалась напрасной — ее брак, считавшийся окружающими счастливым и почти идеальным, был только липкой, убийственной паутиной, в которую она по недомыслию попала, ее обмотали паучьими сетями и подвесили в темном чулане. И вот теперь она опять оказалась перед выбором: посвятить вторую половину жизни любимому когда-то мужчине, попавшему в безвыходное положение и ожидающего ее добровольную жертву или остаться верной себе и строить свою дальнейшую жизнь так как хочется ей.

Как ей поступить в этой ситуации?

Еще раз совершить ту же ошибку? Жить жалостью и милосердием, упиваясь собственным благородством и жертвенностью?.. Терпеть вспышки ревности парализованного человека, клятвенно уверять его, что счастлива с ним и не желаешь другой доли?

Зачем?

Во имя чего?

Любви то нет!

Или есть?

Если бы она его любила, то, не задумываясь, связала бы с ним свою жизнь…

После их неожиданной встречи ей приходилось заново узнавать Павла, приноравливаться к сложному сложившемуся без нее мужскому характеру, внимательно следить за своей речью, одергивать себя и заботиться, как выглядят ее слова и поступки со стороны — а это очень утомляло и угнетало ее энергичную натуру. К тому же надо было все время помнить о болезни Павла, чтобы не сказать лишнего, не предложить невозможного, в общем, держать себя в определенных границах, а как раз этого Кира теперь и не умела. Разрушив жесткие рамки ответственной добропорядочности, в которые добровольно загнала себя во время брака, она вновь почувствовала свободу и легкость общения, но эта появившаяся открытость в отношениях с людьми в общении с Павлом ей мешала — он мог истолковать ее сердечность и искреннюю заботу совсем по-другому и принять желаемое за действительность. Она же боялась ранить его правдой, боялась и злилась на себя за мягкотелость и податливость. Злилась на себя, злилась на Дмитрия Викторовича, сидящего в палате сына со скорбным выражением лица и внимательно следящего за ней. Злилась на врачей и медсестер с их предписаниями и дурацкими правилами. Злилась на Павла, постоянно ждущего ее, как будто у нее не было других дел и забот, злилась, но все равно приезжала в госпиталь, понимая, что без ее поддержки Павлу не выбраться из унылой больничной палаты и не начать жить по-настоящему.

Находила время и приезжала, хотя Павел часто разочаровывал ее — прошлые обиды она попыталась забыть, что оказалось весьма не просто, но речь шла не об этом, а о его теперешнем отношении к ней. Он мог часами с ней не разговаривать, закрыть глаза и сделать вид, что спит, пытаясь таким образом воздействовать на нее, или обидеться на что-то, не желая разговаривать, или попытаться заставить ее остаться в больничной палате подольше, не считаясь с ее планами. Кира быстро разгадала эту уловку — если было время, оставалась, занимаясь своими делами (читала журналы по строительству и дизайну, звонила дочерям), если нет, уезжала, громко хлопнув дверью на прощанье, но всегда неизменно возвращалась к нему.

Вспомнив о дочерях, Кира открыла глаза и вздохнула — как просто все было бы, если бы прежняя любовь вернулась в ее сердце: она, не задумываясь, связала бы с любимым человеком вторую половину своей жизни и, возможно, была бы счастлива…

Но прежняя любовь не вернулась, значит, и говорить о ней нечего!

А этот серьезный, состоявшийся мужчина, с которым она только сегодня познакомилась и который ей очень понравился, не завоевал еще ее доверия и любви — вдруг, она ошибается в своем чувстве, и говорить о серьезных отношениях еще рано…

Или не рано?

Она увидела в его глазах достаточно, чтобы дать ему шанс завоевать ее любовь, почувствовала в нем сильного, властного и в то же время ранимого и влюбленного мужчину… но тот ли это единственный мужчина, с которым она захочет связать свою судьбу…

Парализованный мужчина на железной кровати смотрел на нее с ожиданием и надеждой.

— Когда-то давным-давно, когда я была молодой и красивой, — словно сказку, начала Кира трудный разговор со своим «новым знакомым», — я влюбилась в сероглазого «принца». Он был умный и смелый, упрямый, нет, целеустремленный и серьезный, добрый и заботливый. Он всегда был рядом со мной, стоило мне протянуть руку — моя рука оказывалась в его руке, стоило сделать шаг назад, и я спиной чувствовала его грудь, я могла спрятаться от неприятностей и страхов за его спиной, он верил мне и никогда не отказывал в помощи. Я любила его, но… ничего не получилось в прошлой жизни, а в настоящей… если в моей жизни мне встретится такой мужчина, то возможно, я полюблю его и соглашусь связать с ним свою жизнь.

— Ты го-оворишь обо мне-е?

— Ты часть моей жизни — есть и будешь ей, но на мужчину моей мечты вчерашний Павел совсем не похож — я не дам ему шанса быть со мной.

— Поче-ему?

— Он упрямый, капризный, трусливый, не добрый, не заботливый, он больше думает о себе, а не обо мне.

— Не пра-авда, я о тебе ду-умаю…

— Может он о ком-то и думает, но явно не обо мне, — фыркнула Кира. — За все это время ни одного цветочка не подарил, чтобы сделать приятное. Мне такая любовь эгоистичная не нужна.

«— Похоже, я совсем забыл, что за женщинами надо ухаживать, дарить подарки и заботиться, и оберегать, и говорить о своей любви…»

Павел ненадолго замолчал.

— А Ва-алентин? — «наступив на горло» своей ревности, спросил Шубин, с отчаянием глядя, как при этом имени «расцветает» на губах его «бывшей» загадочная улыбка.

— Валентин… он каждый день дарит мне цветы, говорит красивые слова, спасает меня и верит… — Кира замолчала, боясь ранить чувства нового Павла перечислением достоинств ее «милого, славного Ланселота».

— Вы по-оженитесь? — ревность сделала Павла жестким, даже к самому себе.

— С чего ты взял? — усмехнулась она. — Я не заглядываю так далеко в будущее. Валентин мое настоящее, а что будет завтра никто не знает.

— А что де-елать мне? У меня есть шанс быть с тобой? — отчаяние его стало таким очевидным, что сердце Киры дрогнуло от жалости и сострадания.

— Тебе… — Кира вздохнула и на секунду закрыла глаза — она должна дать им обоим второй шанс — пусть призрачный, крохотный, один из миллиона — шанс обрести новую, взрослую любовь, возможно, это и ее единственный шанс быть счастливой. — Вы мне очень понравились, Павел Павлович Шубин… И, если вы говорили серьезно о ваших чувствах ко мне, то, пожалуйста, постарайся стать мужчиной, без которого я дышать не смогу, и мы будем вместе…

Павел не сразу поверил в услышанное — так долго он мечтал об этом…

— А Вале-ентин? — хрипло спросил он.

Сегодня, восхищаясь его мужеством и решимостью бороться с болезнью, она видела перед собой такого слабого и одновременно сильного и целеустремленного, не сломленного болезнью человека, пытающегося выкарабкаться из бездны отчаяния и, ради своей любви к ней, стремящегося стать любимым и необходимым для нее мужчиной.

— А ты возьми и отбей меня у него!

Сердце ее готово было разорваться от сомнений, страха ошибиться в этом человеке и едва теплящейся надежды на чудо.

Поддавшись порыву, Кира встала, наклонилась над Павлом…

— Если ты меня любишь… и изменился… у нас есть шанс снова быть вместе… Я так устала жить без тебя и твоей любви…

И она поцеловала его в губы… сначала робко, боясь быть отвергнутой и непонятой, а потом все настойчивей, ожидая ответа и его решения…

Павел замер. Губы его испуганно дрогнули от прикосновения ее губ, не веря сбывшейся мечте, а потом ожили, поверив, стали трепетными и настойчивыми, как и ее…

— Я тебя люблю… — зашептал он, — и никогда не отпущу… Поверь мне!

С трудом Павел обнял ее, усадил рядом на кровать и положил ее руку себе на грудь. Стал целовать… Под ее рукой билось его сердце, билось так сильно и так отчаянно, что Кира не решилась прервать их поцелуй, а только улыбнулась и прижалась к его груди.

Она сразу поняла, что этот взрослый мужчина ее действительно любит, поняла, как только он ответил на ее поцелуй. Ответил всем сердцем, всей душой, всем телом, доверяясь ей…

И Кира приняла его дар и поверила его обещанию, давая им обоим шанс на новую любовь, на общее счастье, на жизнь вместе. Сердце ее наполнилось радостным волнением — она теперь знает, что он ее любит, очередь за ней — полюбить его… взрослого.

Когда их губы устали от поцелуев, Кира отстранилась, встала с кровати, решив перебраться на кресло и дать возможность Павлу отдохнуть.

— Не ухо-оди, — попросил он, держа ее за руку.

— Тебе надо отдохнуть, — улыбнулась Кира, — я посплю в кресле, рядом.

— Нет, — Павел потянул ее к себе, — теперь я не могу… без тебя ды-ышать…

Она легла на краешек кровати, положила голову к нему на плечо и нежно начала гладить его по груди, пытаясь успокоить его заколотившееся от ее «прижиманий» к нему сердце.

— Спокойно, Павел, иначе мне придется уйти. Вам, наверно, вредно так реагировать на мои объятия…

— Не думал, что в моем положении от твоей близости у меня снесет башню, — с хрипотцой доверительно прошептал Шубин, крепче прижимая ее к себе. — Я справлюсь, Кирочка, только не уходи…

Перестав его успокаивать, Кира просто обняла Павла, чувствуя, как постепенно успокаивается его сердце, восстанавливается дыхание и порадовалась, что, даже не смотря на инвалидность, ее близость и ее простые успокаивающие поглаживания вызвали столь бурную, ответную реакцию в его теле — в его исхудавшем, измученном болезнью теле жила не только любовь к ней, но и всепоглощающая страсть…

Осознав это, она уже по-другому стала обнимать своего мужчину, открывая ему свое сердце для его любви и отдавая свое тело во власть его страсти.

— Пал Палыч Шубин, прошу меня не соблазнять! — улыбаясь, зашептала Кира, приподнимая голову и заглядывая в его довольное лицо. — Вы мне очень нравитесь, и я искренне восхищаюсь вашим мужеством и желанием побороть болезнь, поэтому я вас первая и поцеловала, но это ничего не значит: вам придется очень постараться, чтобы заслужить еще один поцелуй: подобиваться, поотбивать, позавоевывать и поухаживать…

— Я поста-араюсь, — пообещал Павел Павлович Шубин — крутой бизнесмен, отставной «военный» и наследник «маленькой империи» своего отца, получивший шанс на жизнь вместе с ней, и искренне улыбнулся — впервые за долгие, одинокие годы своей жизни он был по-настоящему счастлив, целуя и обнимая свою «Жар-птицу».