Птичка в клетке или Клетка с птичкой

5

Бурный роман Киры и Валентина продолжался уже больше месяца.

Они встречались почти каждый день, выкраивая пару часов из своих рабочих графиков и наслаждались друг другом.

Он был сильный и нежный, (высокий с литыми мускулами, квадратным подбородком и синими глазами) она страстная и трепетная (стройная, с русыми волнистыми волосами и карими, лучистыми глазами).

Им было хорошо вместе, и они были влюблены…

Они не скрывали своих отношений (да и что скрывать, когда за Кирой постоянно ездила машина охраны), но и не выпячивали на показ: работа есть работа, а амурные дела должны уйти на второй план, только глаза их все время искали друг друга, а губы невольно улыбались своим мыслям.

Первые дни «неожиданно случившегося» романа Кира чувствовала себя неудобно: во-первых, потому что фактически она была еще замужем (хотя Анатолия этот факт не останавливал от походов налево), а во-вторых, Валентин был на три года моложе ее, а для мужчины тридцать лет это не то, что для женщины.

Их страстный роман вызывал у одних зависть, у других недовольство, у третьих ревность, но им было «наплевать» на мнение других — Кире уж точно.

Она не думала, что будет потом — через две недели, когда вернутся с моря дочери и родители — она просто наслаждалась своими чувствами: ОНА ЛЮБИМА! ОНА ЖЕЛАННА!

Еще в самом начале отношений они заключили почти шутливое соглашение: «никаких обязательств, никакого обмана, никаких отношений на стороне, и главное, никакой жестокости, боли и унижения»… Валентин с радостью согласился, и они скрепили договор «улетным» (по его словам) сексом, а потом, когда она пристроившись на его плече и нежными пальчиками ласкала его… уставшее и разгоряченное тело, сквозь растекающуюся по телу истому, подумал, что он совсем не знает свою «ненасытную и нежную (вот такое несовместимое сочетание) любовницу», потому что, за ее открытостью, сердечностью и чувственностью, скрывается много чего «очень непростого» и очень «личного», о котором рассказывать ему она не собирается… Например, почему сразу предупредила его, хоть и в шутливой форме (но глаза у нее при этом стали жесткими и ледяными, как у Снежной Королевы), что не потерпит в отношении себя никакой жестокости, унижения и специально причиненной ей боли… С чего бы это? Многие его «партнерши» любили, когда их шлепали по попке (его то ручищей) и трахали «по жестче» (его то внушительным хозяйством), но каждому нравится свое, и он старался быть нежным (с его то габаритами шкафа) и «не переходить границы дозволенного», хотя порой, забывая о своей «медвежьей силе», причинял ей боль (случайно), но тут же извинялся, видя ее закушенную губу или чувствуя «отрезвляющую боль» от впившиеся в него ногтей (не пушистой, белой кошечки, которая ласкала его тело нежными пальчиками и мурлыкала от удовольствия, а когтей яростной, дикой, независимой пантеры, решившей «поучить» забывшегося медведя), и всегда получал «прощение» в виде нежного поглаживания по щеке и такого же нежного поцелуя в губы… Ежедневный «многочасовой вечерний» и «одноразовый утренний» секс выматывал его получше любых тренировок (после тренировок он не получал столько удовольствия), расслаблял, он становился «сытым и довольным медведем-увальнем, а не грозным хозяином леса» и уже не так грозно распекал подчиненных, не так яростно гонял их на тренировках и (даже мысль такая никогда не приходила к нему в голову), стал заботиться о своей «Королеве» (его сто двадцать против ее шестидесяти): сам старался приготовить или привозил сытный ужин, чуть ли не силком заставлял есть такую же порцию, как у него, и радовался, когда она прибавляла килограмм, но она тут же спохватывалась и переходила на салатики, добавляя, под его строгим взглядом, и кусок мяса. Безусловно, как у всякого мужика, у него был и свой «тайный интерес» в этой заботе…

Она называла его Ланселот, и это ему нравилось — еще ни одна женщина не называла его «мой герой» и «милым, славным рыцарем»…

— Почему ты называешь меня Ланселотом? — спросил Валентин, сажая на колени свою возлюбленную.

— Ну, как же, — удивилась Кира его недогадливости, — ты появился тогда в квартире Павла, как странствующий рыцарь в помятых доспехах и окровавленной футболке…

— Нет, нет, футболку я переодел, — не согласился Валентин, пытаясь поцеловать Киру в шею.

— Я тебя запомнила в окровавленной футболке… — уточнила Кира, не очень-то сопротивляясь его поцелуям.

— Влюбилась ты в меня в окровавленной футболке, — настаивал Валентин и Кира сдалась:

— Ладно, ладно, признаюсь: ты мне понравился.

— Очень?

— Очень… не перебивай! Так вот, ты явился в квартиру, как рыцарь и всех нас спас от этого грабителя и не попросил награды. Ты мой герой — поэтому ты «милый, славный рыцарь Ланселот»!

— Ну, что я «славный» это понятно, а почему «милый»? — расплываясь в довольной улыбке, продолжал спрашивать посвященный в рыцари Ланселот.

— Потому что ты… — она нежно погладила его по щеке и так же нежно поцеловала в губы, — большой и глупый — несколько дней мне не звонил, а я ждала…

С ее неопытностью в сексе она давала ему много больше, чем опытные партнерши, умеющие быстро возбуждать, беспрекословно подчиняться и удовлетворять любыми способами, научила быть ласковым, а не грубым, и настойчивым, а не жестким с партнершей, самому получать удовольствие от ласк (не только мужского достоинства)… они могли разговаривать о чем-нибудь, а ее пальчики «бродили» по его телу в поисках эрогенных зон, «чеша» за ушком, обводя соски, нежно «погружаясь» во все «дырочки» и изучая и наглаживая все «выпуклости»… А он, как развалившийся на спине и млеющий от почесываний котяра, подставлял брюшко (и не только) и просил «почесать (и не только) за ушком» посильнее и поэнергичнее… Наконец-то, в свои тридцать с хвостиком он «узнал», что женщина тоже человек! и хочет ласк и красивых слов до и после секса! и что тоже хочет получать удовольствие от близости с мужчиной! (а не так: грудь помял, соски пощипал, по попке похлопал — сунул-трах-трах-трах-(хорошо если так, а то просто — трах) — вынул — свое дело справил и на выход). В общем, он много интересного узнал о женщинах (например, что грудь не надо мять, как тесто, а сначала нежно, а потом энергично ласкать и слегка сжимать «беря в руки», что соски не надо щипать, а посасывать, и «дразнить» языком, и легко сжимать двумя пальцами — от этого женщины заводится и становятся страстными), а раньше он об этом совсем не задумывался…

Летели минуты, часы, дни, а им было все так же хорошо вместе, как в первый «безумный» день их страстного романа.

Страсть их не угасала, но уже не так безоглядно затуманивала и кружила голову непреодолимым желанием обладать друг другом, как в первые дни, они более спокойно стали относиться к вынужденным расставаниям и больше доверять друг другу, чтобы не терять драгоценное время «любви» и омрачать ревностью их встречи.

Июль заканчивался, и Валентин все чаще задумывался о том, что будет дальше с их отношениями — дочери и родители Киры скоро вернутся, и она уже не сможет уделять ему столько же времени, как сейчас, и если они хотят быть вместе, то надо что-то решать, но Кира даже слышать об этом не хотела — жила одним днем, не задумываясь о будущем.

К тому же, у него очень осложнились отношения с его другом и начальником Павлом Шубиным — Валентин руководил агентством на время болезни Павла и его лечения в Германии, а что будет дальше, когда тот вернется, он не знал: похоже, Павел серьезно ревновал к нему «свою бывшую» и считал его предателем…

Они «прятались» от всех на ее дачке под Солнечногорском, называя «нейтральной территорией», на которой случались серьезные разногласия (не в сексе — здесь у них было все «восхитительно» — по ее словам)…

Разговор о Шубине с Кирой чуть не закончился настоящей ссорой, и Валентин решил больше не обсуждать эту тему — пусть Павел сам разбирается в своих отношениях.

— Давай поговорим, — расслабленно предложил Валентин, закидывая руки за голову.

Потянувшись, как кошка, Кира закрыла ему рот ладонью и затрясла головой, поудобнее устраиваясь у него на плече.

— Хватит пустых разговоров, я выбрала тебя и мне все равно кто что говорит.

Мужские губы под ладонью дрогнули, расплываясь в улыбке. Валентин поцеловал мешающую разговаривать ладонь и переложил ее к себе на грудь.

— Давай поговорим, — настаивал он.

Но Кира накрылась с головой простыней и, зажав уши руками, громко запела:

— «По ниточке, по ниточке ходить я не желаю. От ныне я, от ныне я — жива-а-я»!

Она не хотела больше говорить о Павле Шубине.

В прошлый раз, когда Валентин завел разговор о ее бывшем женихе (пятнадцать лет прошло, а они все «бывший жених» — она была замужем долгих пятнадцать лет, у нее двое детей, а они все о прошлом: «Ты же его любила»!), они чуть не поссорились.

…- Он же не виноват, что ваша свадьба не состоялась, — как мог защищал Валентин своего друга. — Это его мать постаралась…

— И чё? — Кира встала в позу соседки Татьяны Ивановны — «руки в боки». — Мне ему что в ножки теперь поклониться? Или памятник поставить? Не виноватый он! Что же он не пришел ко мне, когда вернулся, не рассказал, что случилось? Не объяснил все? Струсил?

— Ты вышла замуж.

— И чё? — Кира заметалась по комнате, опрокидывая стулья. На шум прибежал Ларион, но она только топнула на него ногой, что случалось очень редко, и пес послушно потрусил по лестнице вниз подальше от хозяйского гнева. — Бросил молоденькую девчонку одну в чужом доме, а сам ушел «по-английски». Не разбудил! Не объяснил! Не попрощался!

— Он же не знал, что его мать придет в его квартиру и заберет записку с кольцом…

— Должен был надеть мне кольцо на палец, прежде чем соблазнять невинную девчонку, а уж потом сматываться! Он на два года был старше — значит, умнее и должен был нести ответственность за меня! — Кира стукнула кулаком по столу, словно припечатывая свои слова.

— Он не сматывался — он тебя любил…

— Нет! Это я его любила! — в отчаянии крикнула Кира, щеки ее пылали, глаза метали молнии. — Преданно! Беззаветно! Полностью отдаваясь этому чувству! Я им восхищалась, думала, что он умный, честный, смелый, заботливый — лучший на всем свете! Я без него дышать тогда не могла! Слышишь? — дышать не могла! когда его не было рядом — вот до какой степени я его любила! А он? Он сделал мне предложение, переспал со мной, а потом испугался ответственности и уехал ни слова не говоря о своем отъезде. Разве так поступают любящие мужчины?

— Он хотел, как лучше, романтичнее что ли… — не сдавался Валентин.

— А чего хочу Я — он спросил? Он решил, он не знал, он уехал, а мое мнение его что не интересовало? Почему? Я, что тварь бессловесная, что за меня он все решает? Уехал! Бросил! И даже не понимает того, что натворил!

— Но…

— Он разбил мне сердце, и я не смогла дальше жить без него!

— Нет, Пашка тебя не бросал, он…

— Он! Он! Он! — все время ОН! — яростно кричала Кира, уже не сдерживая захлестнувшей ее злости (такой Валентин ее еще никогда не видел). — А как же Я? Как же Я??? Кто защитил меня, восемнадцатилетнюю девчонку, когда его мать называла меня проституткой и грозила полицией, говоря о его свадьбе с генеральской дочкой? Он должен был встать между нами и закрыть меня своей спиной! А он? Что сделал он? Сбежал!!! Кто пожалел меня, МЕНЯ, когда я лежала в полуобморочном состоянии целую неделю??? Кто? Кто меня пожалел? Он? Нет! Его опять не было рядом! Кто в ответе за все случившееся? Его мать? А что сделал он? Он, для, того, чтобы все исправить? НИЧЕГО! Он жил себе припеваючи все эти долгие годы — ни ответственности, ни сожаления! А я страдала, мучалась! Меня целый месяц муж… — Кира задохнулась от жутких воспоминаний и со всей силы швырнула на пол вазу с цветами, принесенными Валентином. — Меня тогда в психушку хотели забрать, потому что, я неделю ни на что не реагировала и не разговаривала… Вот в каком состоянии я выходила замуж…

Она упала на кровать и зарыдала… так горько и безутешно, словно по покойнику, что Валентин не выдержал: подошел, сел рядом и начал гладить ее по голове, как маленькую…

Кира прижалась к его груди и все плакала и плакала…

Слезы ее были горьки и бесконечны…

Плакала от обиды, что Пашка Шубин — ее первая и последняя любовь — не пришел, не взял в ладони ее лицо, не заглянул в глаза, не рассказал, не прижал к груди, не увел, не пожалел, не позвал, еще тысячу «не» не сделал, главное же, не стал бороться за их ЛЮБОВЬ, а просто трусливо отошел в сторону — сломав ей и себе ЖИЗНЬ!

Когда Кира отрыдалась и немного успокоилась, не глядя на Валентина, тихо попросила:

— Не говори мне больше про Пашкину любовь и всякую такую лабуду… Слишком много обиды осталось… Нет, он меня предал! Бросил, ничего не объяснив! Отдал другому мужику и даже не попытался побороться за нашу любовь! Если бы он меня позвал тогда… я побежала бы к нему, не оглядываясь! А он… он не пришел и не позвал… значит, я была ему не нужна… И точка! — Кира прижала руки к груди, успокаиваясь и загоняя внутрь вновь подступающие слезы. — Тот Пашка Шубин, которого я когда-то очень любила — умер, а этого взрослого, зацикленного на своей болезни, похожего на него мужчину, я просто не знаю…

…- Не хочешь слушать — не слушай, — не повышая голоса, продолжил Валентин, — а я хотел поговорить о подарке…

— О каком подарке? — Кира тут же вынырнула из-под простыни.

— О твоем. Что тебе подарить на день рождения?

— Щас подумаю… — повернувшись на бок, она игриво стала загибать пальцы, — новенькая машина у меня есть? — есть, кулончик с брюликом есть? — есть, колечко с брюликами есть? — есть, часики с брюликами (слышишь какой я делаю намек?) есть? — есть… а вот сережек что? — нет!

— Будет сделано, моя госпожа, — закивал головой улыбающийся Валентин.

— Нет, я передумала! — оскалившись и сделав «когтистые лапы», зарычала Кира, перевоплощаясь в ненасытную, дикую пантеру, охотившуюся на выбранную добычу, набросилась на свою «добычу», страстно поцеловала в шею и даже слегка прикусила плечо (чтобы понял, что «просто так»» она его живым не отпустит — только за «улетный» секс). — Подари мне себя…