Пушкин и пустота

Книга и ТВ: грани полемики, области конкуренции

Гуманитарная общественность полемизирует по широчайшему спектру вопросов, исповедует самые противоречивые идеи, находит точки схождения в пределах часто несуразных и давно устаревших доктрин, но при этом любые слова защиты в адрес ТВ мобилизуют единодушное негодование и новую волну разоблачительного пафоса. С массовым распространением ТВ защита книги – тот самый продукт, на котором созидаются социальные и культурные репутации.

Защитники книги предлагают выставить санитарный кордон перед ТВ. Доказательства строятся по принципу – один факт, другой, третий: духовность книги, труд и гений, вложенный в ее написание, древняя история книги, ее привычность и т. д. Адепты словесности угрюмо пророчат невеселый проект будущего, из которого окончательно уйдет живительное печатное слово. При всей помпезности и раздутости бюджета обвинений в адрес ТВ, они весьма тщедушны по качеству идей и аргументов.

Не стоит цитировать записных критиков ТВ, пусть прозвучит проникновенное, обобщающее слово Ф. Феллини: «Телевидение апеллирует к вам и к тем, кто с вами рядом, не заботясь о том, кстати это или некстати, склонны вы прислушиваться к нему или нет, апеллирует, когда вы даже не подозреваете о его существовании. Вываливает на зрителей поток псевдоценностей и сальных сентенций, пока те говорят по телефону, выясняют отношения друг с другом, молча поглощают пищу. Пожалуй, лучший способ переваривать его стряпню – спать, не выключив телевизора.

Мне думается, эта всепроникающая мощь телевидения, отягощенного коммерческим интересом, чревата прямой угрозой для поколения, с видимой охотой уступающего ему собственную способность мыслить и воспитывать своих детей.

Телевизор избавил нас от потребности разговаривать друг с другом. Он может избавить нас и от потребности думать – иными словами, вести тот неслышный разговор, какой каждый из нас ведет в собственном мозгу. Очередная область его вторжения – наши сны. Ведь и пока спим, мы вполне можем стать участниками какой-нибудь телеигры и даже, не просыпаясь, выиграть холодильник. Беда лишь в том, что поутру он растает вместе со всем содержимым».

Критики ТВ, рассуждая о писательском труде, обычно подразумевают, что, когда художник брался за перо, им руководили самые опрятные настроения и гуманные мысли, направленные на воспитание некоей отборной читательской аудитории, нуждающейся в слове праведника. Когда же речь заходит о тележурналистах или рекламистах, ниспровергатели ТВ почему-то убеждены, что труженики эфира, иронизирует Бегбедер, ориентируются на умственно отсталую «домохозяйку моложе пятидесяти».

Апологеты ТВ упрекают своих противников в том, что те занимают удобную архаическую позицию, родственную противникам технического прогресса в XIX веке, которые, поэтизируя лошадку, не желали признавать, что человек въедет в будущее не в потертом седле, а на пыхтящем механизме.

Ассортимент упреков ТВ велик: ТВ информация вытесняет и выхолащивает знания; классический приоритет книги нарушен; ТВ ориентирована на развлечение и порождает зависимость; на ТВ работают люди, часто не имеющие специального образования. Как всегда к месту звучит ирония Натали Сарро: «Телевидение подняло производство банальности из сферы ручного ремесла на уровень крупной индустрии».

При этом возникает парадокс логики: критика ТВ не подразумевает жест его отторжения. Как правило, все самые страстные защитники книги стремятся на ТВ, отчасти руководствуясь ерническим принципом Ноуэла Коварда: «ТВ существует для того, чтобы выступать по нему, а не для того, чтобы его смотреть».

Потенциал проекта «Радикальная защита книги и категоричная критика ТВ» давно исчерпан, однако серьезная философская проблема «ТВ и книга» по инерции решается с помощью зычного голоса осуждения, озвучивающего козырные карты хрестоматийных цитат. Основными критериями оценки ситуации и способами организации аргументов против ТВ становятся отсылки к авторитету Гёте или Толстого, очень симпатично высказавшихся по поводу книги. Далее идут апелляции к антиутопиям Оруэлла и Брэдбери, чья очевидная громкость обвинительных заявлений, по мысли апологетов книги, едва ли требует новых доказательств.

В результате любая попытка придать идеям живительности книги добротное философское качество превращается в какую-то ностальгически-сентиментальную калинку-малинку из усталых мыслей и омертвелых идей, многим из которых исполнилось более двадцати пяти веков, когда и книги-то самой еще не существовало.

Любое обсуждение предполагает диалог, как формат речи, создающий культурную среду для спора, для оттачивания формулировок, подбора равноценных аргументов, спокойной полемики и равноправной дискуссии.

Как нельзя кстати придется цитата Мао Цзэдуна: «Если дует сильный ветер, можно строить стены, а можно – ветряные мельницы». Ветер философских проблем, исходящий от ТВ, настолько сильный, что более оправданно строить мельницы размышлений, чем кидаться обломками стен.

В контексте обозначенной темы конфликта книги и ТВ чрезвычайно важно отойти от грустных размышлений о судьбах литературы в век ТВ и раздвинуть границы полемического поля до попытки спокойного выяснения места книги и ТВ в современную эпоху.

Голая правда об обнаженных буквах

Ведомственных, профессиональных, искренних защитников книги наберется много. Библиофилов, которые мечтают, чтобы их похоронили с любимой книгой, но их останавливает то, что «было бы жестоко лишать мир столь редкостного произведения», тоже достаточно.

А сейчас прозвучит самый непотопляемый довод в защиту книги.

Т. Бенаквиста в романе «Комедия неудачников» приводит очень важное доказательство мысли о незаменимости книги: «… однажды я нашел книгу на греческом. Хотел бы я знать, о чем там говорилось. Этой книжки хватило на шестнадцать месяцев. Это была единственная книга, которую я держал в руках за всю мою жизнь, и я ее всю искурил».

Риторический вопрос: а телевизор он бы искурил?

У противников книги найдется с полдюжины доказательств недостатков печатного издания.

Ну, во-первых, критика библиотек. Нет, безусловно, это достойные всяческих похвал места интеллектуального времяпрепровождения и все же…

Преимущество места, в котором прописаны книги, по мнению Ларри Бейнхарта, очевидны: «За вход в библиотеку не надо платить. Когда за окном дождь, в библиотеке всегда чисто и сухо. Здесь можно найти множество самых разных идей и самой разной информации…» При этом не все так славно: «…туда приходят и психи, и юродивые, и люди, чьи головы заняты покупками, и те, чьи головы переполнены интригами».

Стоит прислушаться к мнению полиглота, филолога, героя С. Фрая, который относится к книгам крайне неодобрительно.

Первый довод весьма актуален, так как продиктован модной заботой об экологии: «Пустая трата деревьев. Дурацкие, некрасивые, неуклюжие, тяжелые штуковины. Чем скорее техника отыщет им надлежащую замену, тем лучше».

Второй резон – критика сакрализации и фетишизации книги: «Книги – это не святые реликвии. Слова могут быть моей религией. Но, когда дело доходит до богослужения, я предпочитаю церковь самую низкую. Храмы и кумиры мне не интересны. Суеверное идолопоклонство, присущее буржуазной одержимости книгами, досаждает мне до чрезвычайности».

Третий аргумент связан с издержками заботы о книге: «Подумайте, сколько детей забросило чтение лишь потому, что какой-то ханжа выбранил их за слишком небрежно перевернутую страницу».

Четвертый мотив – намеренное неразличение вещи и ее сути: «Мир полон людей, любящих повторять, что к книгам „следует относиться с уважением“. Но говорил ли нам кто-нибудь, что с уважением следует относиться к словам ? Нас с ранних лет учат почитать лишь внешнее и видимое. Совершенно жуткие литературные типы бормочут нечто бессвязное о книгах как об „объектах“… Однако книга – это всего лишь продукт технологии».

Пятое: критика коллекционеров: «Если людям нравится собирать их и платить за ту или иную немалые деньги – тем лучше. Пусть они только не притворяются, что это призвание более высокое и разумное, чем коллекционирование табакерок или картинок из упаковок жевательной резинки».

Финальный выпад против книги может трактоваться не в качестве критики, а как утверждение ее универсального применения: «Я могу читать книгу, могу использовать ее в качестве пепельницы, пресс-папье, дверного стопора или даже орудия, которое можно метнуть в глупого юнца, отпустившего бессмысленное замечание…»

Пьер Байяр в трактатике «Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали», выдвигает очередные доказательства вредоносности книг. По мнению француза, книга заставляет человека концентрироваться на точке зрения автора, в результате чего отсекается даже какой-либо намек на наличие альтернативных взглядов или идей. Книга также мешает увидеть всю картину мира целиком, при этом она непременно настаивает на собственной истинности, читай, говорит, правда, говорит, только здесь. Ошибается книга, правда не только в ней и не в миллионах ей подобных. Культура человека ведь не сводится к накоплению отдельных фрагментов знаний, а книга настойчиво предлагает читателю осколочки провокаций, претендующих на всеобщность.

Еще одно немаловажное утверждение Байяра: обязательность чтения книг – не более чем шаблон, созданный в эпохи, когда книге не было альтернативы как источнику знаний о всегда тайной сфере человеческой души.

Пожалуй, самый важный упрек в адрес книги, точнее, выпад против тех, кто с помощью книжного слова предстает в образе безупречной образованности. Вот оно! Читатель, вспомни, сколько раз на вопрос: а вы читали Джойса, Данте, Басё и т. д.? – ты с некоторым испугом в глазах торопился ответить: «Да!» Хотя и слыхом не слыхивал, кто это такие, но торопился ответить положительно, потому что знал: правила культурной коммуникации подразумевают лишь знак положительного намека на коммуникацию и не более.

Легче всего упрекнуть человека, смущенно сказавшего: «Да, читал…», в том, что он обманщик. Но мы не будем упрекать, потому что человек, присваивающий себе нечто, не исполненное им, пытается утвердить себя в клише норм и требований книжной культуры, которые навязываются обществом последние три столетия. «Как можно не читать Джойса?!» – полыхают негодованием некоторые идеальные почитатели культуры. Что тут ответить? Ответ на поверхности: книга давно перестала быть единственным паролем культуры, идеей общности убеждений, знаком принадлежности к единому бытийному контексту. Время меняет формы и инструменты коммуникации. Формы и инструменты коммуникации изменяют нас.

Инвективы в адрес книги исчерпать очень сложно. К прозвучавшим можно присовокупить следующие: подача материала в книге неадекватна способности демократического читателя воспринимать ее содержание; книги, созданные в эпохи имперской мощи и стабильности, опасны для здоровья, психики и самоидентификации читателя, приписанного судьбою к переломным временам; книга не то что не спасает от одиночества, напротив, она культивирует отчуждение человека и т. д.