Пушкин и пустота

Self-heeeeelp

Каждый русский человек не сомневается, что Бог, сотворяя мир, присмотрелся к тому месту, где должна быть Россия, сквозь бифокальные очки и пророкотал громовым басом: «Что ж, пусть будет здесь», – и расплескал сверху на одну шестую часть земли великую классическую литературу.

Сегодня необходимо отказаться от ложного представления о том, что общество живет высокой культурой. На самом деле основной объем тиражей составляет то, что в малотиражных журналах, претендующих на высоколобость, пренебрежительно именуется «чтивом». Так называемое «чтиво» – это сублимация мечты о красивой приватной и выразительной социальной жизни. В реальности подавляющего числа людей таковые отсутствуют. Поэтому не стоит обвинять многомиллионную армию поклонников массовой культуры в отсутствии вкуса или в дурных околокультурных предпочтениях. Тем более что отечественный книжный рынок по ассортименту предлагаемой продукции отстает от западных стран. В маленькой Германии каждый год выпускается более чем миллион наименований, в России – не более 150 тысяч.

Сегодня есть немало людей, которые сохранили любовь к печатному слову. Но не следует обольщаться. Подавляющее число поклонников словесности предпочитают в основном детективы, фэнтези, доморощенную философию и психологию в облегченном жанре self-help. Тенденция красноречива: ассортимент интеллектуальной литературы вымирает. Книжные магазины мало чем отличаются от сетевых продовольственных. Разнообразие велико, при этом оно отмечено качеством эконом-класса. Оборот литературы self-help, к примеру, только в США сегодня составляет более 13 млрд долларов, и рынок этот постоянно растет. В этом нет ничего удивительного – этот рынок в большей степени отвечает на запросы и потребности читателя, чем абсолютизированная в своем величии классика.

Подобная литература сродни первой помощи для современного атомизированного человека, испытывающего потребность в том, чтобы кто-то дал образчик поведения и поддержал его стремление избавиться от вынужденной экзистенциальной приватности.

Читатели хотят верить в чудо самоизменения, они жаждут обольститься чужим образцовым примером – обрести счастье, сохранить его и упрочить. Литература self-help, минуя беллетристические условности и художественные красоты, призывает: делай как я, вот тебе моя убежденность и конкретные рецепты успеха. Безусловно, не обходится без казусов.

Американские домохозяйки Эллен Файн и Шерри Шнайдер написали книгу «Правила (Проверенные секреты завоевания сердца Правильного мужчины)», которая за последние 15 лет была издана по всему миру миллиардными тиражами. Эта и следующая книга «Правила счастливого брака» сделали писательниц миллионершами, правда, одна из них вскоре развелась.

На фоне self-help-литературы серьезное чтение является трудом, на который у среднестатистического человека не хватает ни времени, ни эмоциональных сил.

Пара слов в защиту легкого чтения. Здесь следует процитировать одну героиню-писательницу, которая рассказывала читательницам, о чем они хотели читать: «Она оборачивала взаимное влечение молодого англичанина, жившего, по ее замыслу, двести лет назад, к такой же выдуманной молодой англичанке таким сгустком загадочного пустословия, что читатель, открыв книгу на первой странице, начисто терял чувство времени, забывал о своих личных проблемах до тех пор, пока он или она в конце романа не возвращались в реальность посвежевшими и отдохнувшими».

Что это, если не слезы над хрестоматийным вымыслом!? Если это не чистейшие слезы читателя над собою, над миром, над тем, что было обещано, но так и не случилось…

Конечно, можно упрекнуть массового читателя в том, что он не читает Пушкина или Толстого. Договорились, можно: упрекнули. Что дальше? Дальше на очереди очередная серия упреков. Например, почему человек не читает современную серьезную литературу, не внимает актуальной мудрости? Вот здесь радетеля культуры подстерегает ловушка.

Многие сетуют, что сегодня утрачена связь между утопией художественной мысли и ее критическим анализом, благодаря чему-де раньше лучшие образцы классического искусства доставлялись читательской публике. Где – задаются вопросом наиболее трепетные поклонники изящной словесности – современные Белинские и Добролюбовы? Все есть. И Белинские, и Добролюбовы, только в эру коммуникационных технологий изменился формат их влияния на вкусы и предпочтения. Следует освободиться от стереотипов и понять, что точно отслеживать конъюнктуру не означает творить культуру.

Не менее важное: у критиков, разбитых на лагеря по симпатиям, нет единого мнения, что порекомендовать читателю. Кто-то назовет писателя имярек новым Толстым, кто-то пророчит надвременную славу другому автору «историко-разоблачительной», «интеллектуальной», «социально-детективной» литературы.

Общего мнения не будет. Однозначное объяснение отсутствует. Здесь обнаруживается несколько концептуальных причин.

О том, что вышло из моды

Любые экспертные оценки популярности классики – это даже не оценки, а желательные ощущения. И даже если они называют высокую статистику и оперируют эффектными цифрами (к примеру, процент населения, активно читающего серьезные книги), в масштабе всей страны эти цифры, как бы красивы они ни были, приближаются к нулю. Печальных доказательств не счесть.

Классика и интеллектуальная литература сегодня не в социальной моде – они отпугивают требовательностью к мысли, назидательностью и философским масштабом.

Напротив, массовая литература удовлетворяет и потребности в индивидуальной мечте, и необходимому ощущению быть принадлежностью чего-то большего, чем ты сам, хотя бы через интеграцию твоего частного желания в общее настроение времени, отражаемое культурой. Пусть массовой.

Можно сколь угодно громко и долго ругать массовое искусство за его примитивность и сервильность, потакание дурным вкусам и разжигание бесперспективных надежд, и все же, чтобы снизить пафос правильных пропагандистских лозунгов радетелей высокой словесности, срочно требуется цитата из культовой книги «Галактика Гуттенберга»: «По мере становления, развития и самоопределения рыночного общества литература стала играть роль потребительского товара. Публика превратилась в хозяина и покровителя. Изменилась и роль искусства: из направлявшего наше восприятие учителя жизни оно превратилось в предмет, способный создать нам хорошее настроение или сделать нашу жизнь комфортнее. Это привело к тому, что для людей искусства, как никогда раньше, стало важным понимать последствия его влияния на публику. Человечество столкнулось с новыми измерениями функций искусства. С одной стороны, художник деспотически подавлялся теми, кто манипулировал рынком товаров массового производства, с другой, находясь в состоянии изоляции, прозорливо постигал решающую роль дизайна и искусства как средств упорядочения человеческой жизни и достижении чувства удовлетворения. В своих глобальных притязаниях искусство не уступает массовому рынку, сформировавшему новую перспективу, с позиций которой несложно увидеть новые возможности и размах упорядочения и украшения повседневности во всех аспектах и проявлениях жизни».

Чтение в XX – XXI веках – не только воспитание души, но и приятное времяпрепровождение, отдохновение от социальных тягот. Мы же, следуя примеру «русских мальчиков» Достоевского, продолжаем уподоблять себя тонким ценителям буквы и категорически требуем от окружающих перед чтением книжки надевать мундир, быть душевно разборчивым, привечать истинное слово и быть негодующе неравнодушным к литературным поделкам.

Люди, к примеру, получают от еды удовольствие и заочно не проклинают гастрономические вкусы соседей. Когда же дело доходит до выбора между культом Пушкина (обобщим славным именем классический корпус культуры) и поп-культурой, ссора разгорается нешуточная. При этом эффективность аргументации, базирующейся на запретах и угрозах, совсем невысока. Спорящие забывают, что оппонента не обязательно карать, иногда полезно услышать и чужое мнение. Глухота к позиции оппонентов, культурный фанатизм, убежденность в непогрешимости собственной точки зрения в одинаковой мере характерны как для консерваторов, так и для либералов.

Консерватор, как правило, является защитником имперского образа Пушкина как печки, от которой начинаются все наши танцы-пляски. Либерал верит в грядущее торжество потребительского общества, выступает за всеобщую приватизацию культуры от Пушкина до Буковски.

Писательство сегодня относится к маргинальным типам деятельности, часто философски ненужным и социально излишним, которые увлекают лишь неудачников.

Один из самых ярких парадоксов заключается в том, что писатель, чаще всего, повторимся, ненужный и излишний, по привычке продолжает вписывать себя в модель, по которой строились образы классиков культуры.

Девятнадцатый век создал галерею писателей-кумиров, основанную на феномене легендирования. Пушкин прославился не только стихами, но и дуэлями, и любовным списком. Лермонтов – неземной печалью и дуэлями. Достоевский – нечеловеческими страстями и страданиями. Толстой – дидактическим образом жизни, установкой на следование высочайшим идеям в собственной жизненной практике. Писатели, хотели они того или нет, становились легендами, в тексте которых объединялись культурное, бытовое, потаенно-человеческое, философское. Такова была модель мифологизации художника, сформированная культурой Запада на протяжении нескольких веков неспешной интеграции книги и ее создателя в легенду.

Наша современность не благоволит мифологизации писателя. На фоне действенных персонажей реальности он смотрится вяло и неубедительно. Просто он вышел из социальной моды. Как и военный. Как и крестьянин. Проникновенные разговоры о таинствах поиска слова, о ратной славе, о скромном трудовом подвиге мало кого интересуют.

Как хочется поморщить лоб… Поморщим!

Мы живем в эпоху рекламирования кумиров, продюсированием которых занимаются средства массовой информации. Раньше писатель мог совершить за всю свою жизнь десяток-другой литературных деяний, пяток раз оскандализироваться (и т. д.), и все это активно обсуждалось современниками на протяжении двух-трех поколений. В современном мире герой массмедиа совершает несравнимо больше саморекламных акций за один только ТВ-вечер. Новые кумиры ссорятся, откровенничают, провоцируют, говорят о себе, о вечном, и все это языком, понятным массе, что их ни в коей мере не уничижает, напротив, приближает к поклонникам.

СМИ изменили формат легендирования. Зрителю по нраву сюжет мгновенного возвышения людей: еще вчера мальчик-неизвестно-откуда становится героем экрана. Темы везения, настойчивости, дерзости, случая вытеснили архаические категории творческого труда и таланта.

На фоне певцов, медийных лиц, шоуменов современный писатель смотрится весьма неказисто, он продолжает морщить лоб, рассуждая о бесконечном, скучно и невнятно говорит о скучном и невнятном, давно ушедшем, приказывает любить это ушедшее. Плачет о гибели великой русской литературы.

Стон этот не может быть популярен в ситуации бесконечного ассортимента выборов и разнообразных предпочтений. Интересы сегодняшнего потребителя ТВ-информации включают в себя политику, экономику, развлечения, светскую жизнь. Все учительские интонации писателя, его разглагольствования о вечном, хмурый вид, грозные взоры не воспринимаются чем-то серьезным. Писатель очень хочет популярности, но при этом не собирается обучаться новым правилам игры, адаптировать свою высокую мысль к нуждам потребителя культуры. Напротив, с высоты самовоздвигнутого пьедестала он продолжает вещать, обличать, настаивать и приказывать. В этой позиции, несомненно, просматривается букет комплексов – от желания себя реабилитировать, вписаться в социальную мифологию до неполноценности.

Телевизор не может вместить всех высоколобых, на них отсутствует широкий социальный спрос, на ТВ только дюжина писателей получает свою долю легендирования. Они могут позволить себе иронично относиться к политике и экономике или демонстрировать предельно доходчивую аргументацию, находящую отклик в сердцах миллионов потребителей.

В позиции писателя – радетеля чистоты культуры и нравственности – наряду с искренностью присутствуют рудименты традиционного мышления. Будучи озвученными на ТВ, чей формат основан на плюрализме мнений, хрестоматийные лозунги приобретают весьма сомнительные коннотации.

Сегодня защищать русскую культуру в ее классических параметрах – совсем не смелость, а конъюнктурная, стократ повторенная легитимизация знакомого и не единожды слышанного, уставшего и давно уже нуждающегося в новых методах встраивания в современность. Утверждать приоритет духовного над прагматическим – вовсе не акт альтернативного мышления, это призыв к нелепой борьбе за мир во всем мире.

Куда востребованнее звучат рискованные посылы о стирании границ между традиционными категориями и актуальными переинтерпретациями, об инфицированности морали трансагрессивными явлениями самой культуры. Уже совсем не провокационны мысли о необходимости апологетических прививок самодостаточного смысла прагматическим сферам существования человека и т. д.

Сегодня от культового художника не требуется предлагать на рынок эксклюзивный проект, и он может быть скромным пролетарием художественного труда или высококвалифицированным исполнителем. Этого достаточно. Важнее другое: он должен тиражировать концепты. Достаточно обратить внимание на высокие рейтинги писателей-концептуалистов. Желаем мы этого или нет, рейтинг остается важнейшим знаком востребованности литературного продукта. При этом авторы настоящей статьи не менее других поклонников культуры осведомлены, что рейтинг – инструмент экономически-коммерческого расчета с рекламодателем, а вовсе не содержательный показатель.

Близкая грустная история произошла с современными писателями-реалистами. Писатель, к примеру, может ввести в свой роман реплики классического литературного контекста, усилив им животрепещущие темы, но это не означает, что они будут социально востребованы по причине традиционности их подачи, стилевой хрестоматийности, банальности концепций, лозунговости, которая вуалируется натужным экспериментом либо провокационными трюизмами.

Многие писатели пытались прибиться к современности, но как-то не результативно. Создавались грандиозные художественно-мыслительные проекты, втягивающие в свои истории классические идеи и образы. При первом приближении они заставляли поверить в амбиционные и качественные планы, а на поверку выходило, что их авторы заняты тем, что предъявляют повышенные претензии к современности и закатывают истерики по поводу утраты гражданами морали.

Задача писателя в современном мире не сводится к конструированию концептов, не к транслированию истин, правильных, звонких, не им добытых, а черпаемых из словаря патриархального цитатника. Она – не в декларативных апелляциях к божественной мудрости, не в писательском самоотчуждении в интеллектуальное графоманство, но в попытке прозрачно и убедительно описать потребное соотношение приватного и социального, процесс перехода человека из одного состояния бытия в другое, способы адаптации человека к принципиально бездуховным категориям, суть социального феномена подмены Бога посредством обращения к необъективированному.

В этом есть что-то неприличное и самозванческое, когда в современности, повергшей почти все мраморные репутации, писатель продолжает считать себя владельцем копирайта на все «русские вопросы», и конечно же на «русскую душу».