Пушкин и пустота

Про okumak and biligsayar

Причин небрежения русским литературным языком наберется с полтысячи. Во-первых, на то он литературный язык, чтобы на нем писать, а не говорить. Набокова как-то спросили: какое влияние оказывает литература на реальную жизнь? Никакого – был ответ.

В-десятых, язык расширяется за счет заимствований, связанных с развитием коммуникационной сферы. Появляются новые слова, которым невозможно подобрать русский аналог. К примеру, почти непереводимый гаджет или кидалт, обозначающий людей, не утративших с возрастом способности играть.

Вряд ли кто-нибудь из радетелей русского языка сможет подобрать отечественный синоним слову «эгосфер». А это не что иное, как поиск информации о себе в сети.

Или хит-фикшн – сверхкраткое литературное произведение, содержащее намек на более обширную историю, жанр эпохи web 2.0., состоящий всего из 25 слов.

Или селетоид – человек, получивший известность на короткое время. Специалисты, ау-у, подберите русские аналоги. Быть может, «выскочка»? Полноте.

Не подбираются русские аналоги.

Заимствование – естественный процесс, и не нужно искать злой умысел или глупость в том, что объясняется воздействием цивилизации.

Конечно же хочется занять самую радикальную позицию, врачующим словом очистить конюшни русского языка, изгнать оттуда иноземцев, чтобы в эру Интернета продолжало торжествовать слово Ломоносова-Тредиаковского-Пушкина-Толстого.

Не получится! Ни у кого не получилось! Ни в одной стране!

Обратимся за справкой к писательнице Барбаре Фришмут: «Более столетия назад из турецкого языка выкинули арабские и персидские слова и взяли вместо них древние, из центрально-азиатского лексикона: старотурецкие слова звучали современнее на европейский лад. Например, коньяк назвали kanyak , что означает ни много ни мало „согрей кровь“. Школу обозвали okul (от глагола okumak – учиться), что слегка напоминает ecole . Потом вдруг часть отринутых слов приняли в язык обратно, ибо мусульмане не желали отступать от традиций, а интеллектуалы начали вновь открывать для себя историю Османской империи.

А теперь принялись сочинять новые слова, компьютер у них стал, например, „собирателем знаний“ ( biligsayar ). Каждую придумку турки регистрируют в комиссии по языку, а та решает, какая новация достойна словаря, какая нет. Но даже те слова, что получают официальное одобрение, порой пропадают втуне, потому что люди отказываются их употреблять. Таким образом, словари становятся все толще, а перевод – все затруднительнее».

А как там, в Англии. О! в Англии – как в Турции. Оксфордский словарь, к примеру, периодически пополняется новыми словами, которые прочно входят в оборот. Среди них: cyberbullying – отсылка электронных сообщений запугивающего или угрожающего характера; denialist – человек, не признающий теорию, подкрепленную научными фактами; jeggings – обтягивающие женские штаны, стилизованные под джинсы; retweet – перепечатать сообщение в Твиттере ; sexing – отсылка сообщений сексуального характера через мобильный телефон. Всего в 2011 году в словарь включено 400 новых слов.

А у нас борьба за чистоту русского языка и культуры с неизменной озлобленностью, без каких-либо идей, с помощью патетических криков развивается во всем своем ужасном герасимоподобном величии. Новенькие словечки – фигушки вам, мы и так отступили от святого, сделав кофе всех родов!

Сегодня общение с классикой и особенно ее защита от неразумного населения, от всеобщей деградации нравов – это упражнения в имитационной политике: бесчисленные конференции, бессмысленные заявления, неприложимы ни к какому благопотребному делу, будь то образование, отношения с традицией, взгляд в перспективу.

Нужно ли есть étuvée из овощей?

Хватит говорить на русском, для разнообразия перейдем на испанский, хотя говорить на испанском в наше время так же обидно, как и на русском. Эдмундо Пас Сольдан сквозь слезы констатирует: «Репутация испанского как языка нового века уже находится под угрозой. Тем не менее не стоит бороться с неизбежным». Хотя этот самый Эдмундо мог бы закричать на всю Рамблу: «Язык Сервантеса, Гонгоры, Лорки, да и великого Толстого, переведенного на испанский, в опасности. Спасайте, кто может!»

Но не кричит испанец.

Видимо, потому что понимает, что двадцать первый не будет веком испанского языка. Да и сам испанский не будет прежним.

И русский язык не будет прежним.

Русский язык не будет таким, как был в девятнадцатом веке.

Хотелось бы как-то оптимистически заявить, что все не так плохо, как может показаться, что народ припадет к живительным истокам слова Пушкина и Достоевского, но… Но понимаешь, что это едва ли не самая большая ложь, которую ты сказал между завтраком и обедом, а еще нужно до ужина дожить, что называется, не по лжи, а в соответствии с правилами русского языка.

Официальные радетели чистоты русского языка кричат о своей любви к русскому языку столь громко и столь высоким голосом, что поднимись он еще на октаву, и вопль о защите чистоты услышали бы только собаки.

А народ продолжает говорить так, как продолжает говорить.

Специалисты по русскому языку с профессиональной и человеческой искренностью печалятся о судьбах языка.

А народ продолжает говорить.

В это время другие специалисты и другие честные люди печалятся о судьбах отечественной биологии, математики, географии, бадминтона, мостостроения. Они тоже убеждены, что без их дисциплин, без их знаний, навыков, предупреждений не сумеет Россия обустроиться.

А еще есть много других специалистов – по экономике, транспорту, социалке, строительству, военному делу, ритейлу и т. д. Каждый из них настаивает на первостепенной важности собственного ремесла и по-своему справедливо убежден, что для обслуживания мира и себя в мире можно обойтись профессиональной лексикой, чуть-чуть обогатив ее культурно озвученными словами.

Кстати, чтобы слыть культурным человеком, у нас, на Руси, нужно знать, как правильно ударять в словах «звонит» и «торты».

Выучили – и теперь можно разговоры о погоде и болячках разбавлять осуждающими ремарками: «Не могу смотреть эти фильмы ихние… Слыхали, вчера диктор на ТВ как скажет… Давеча в магазине продавщица…»

Всякие прочие огрехи – пустяки, главное: правильно произносить «звонит» и «торты».

Защитой языка обеспокоены не только мы или испанцы. Такая же хлопота стоит перед французами, немцами. Не нужно думать, что только у нас над языком издеваются.

В 1960-е годы среди интеллигентного народа ходила такая байка. Большой спец-языковед, научаствовавшись в дискуссиях о необходимости упростить русский язык (как слышится – так и пишется) пригрозил: «Я этого зайца есть перестану, если его через „е“ или „и“ писать будут».

Что тут сказать? Многое можно сказать. Например, были времена – кто-то зайцев мог есть и все равно лингвистически капризничал. Еще можно сказать так: мы тут индивидуализировали, индивидуализировали, да не выиндивидуализировали. Или: капризничали, капризничали, да перекапризничали. На связках орем, язык защищая. Вхолостую. На одной ноте. Кричим, негодуем, шантажируем зайцами, а время отправило русский язык в ссылку, в массовку. Будет заяц писаться через «и» или через «е» – проблема, интересная только дюжине специалистов в России.

А тут еще проблема возникла – засилье иностранщины… Что же, как говорится, делать?!

Довольно празднословия. Пора прислушаться к дельным советам.

На досужий вопрос «а что такое étuvée из овощей?» герой одного американского романа дает совсем не разгильдяйский ответ: «Никогда не ешьте блюда, название которых не можете произнести, и ничего такого, в чьем названии над буквами присутствует аксан».

Может, рекомендациями американца воспользуемся? Английский язык в США вот уже 200 с лишним лет деградирует, деградирует, да чтой-то не выдеградирует. Напротив, ХХ век отмечен акцентом этого-самого американо-английского языка. Языка новых технологий, которые мир прилежно копирует.

Если мы хотим сохранить лицо русского языка в мире, мы должны выпускать современные технические игрушки «Ай, Пушкин».

Мы должны заселить весь мир ресторанами «Щи да каша».

Мы должны сделать так, чтобы нас уважали.

Вместо этого мы опять и опять будем объявлять войну за чистоту языка и шипеть-негодовать: «торты», «звонит», «étuvée из овощей».

Говорят, русский язык великий и могучий…

Говорят, в эскимосском языке есть триста определений снега. Все. Вот и вся информация. Эскимосский язык, очевидно, чрезвычайно богат. Но это богатство никому не нужно. Даже самим эскимосам.

Политкорректность и мат

За чистоту языка борются не только у нас. И в Америке встречаются горячие головы. Недавно в США была выпущена книга профессора-лингвиста Дианы Равич «Полиция языка». В эту книгу включены 500 слов и выражений, изъятых чиновниками из школьных учебников. Непримиримые борцы за политкорректность решили, что слово «красотка» оскорбляет феминисток, «глухой» – инвалидов. Если следовать подобной логике, иронизируют журналисты, так можно запретить и слово «апельсин», так как оно неуместно для людей, у которых аллергия на цитрусовые.

Беда современности: матерное слово стало ежедневной языковой практикой нашей молодежи. Кстати, не только нашей. В Англии или США – подобное тоже стало тенденцией.

Кстати, в 2010 году игнобелевскую премию получила группа английских психологов за доказательство того факта, что ругань увеличивает терпимость к боли. «Разрушители мифов» провели испытание на 32 добровольцах, которые держали руку в баке со льдом, они пришли к выводу: чем жестче ругательство, тем дольше можно продержаться. Крик типа «а-а-а-а!» эффекта не дает.

Можно, конечно, допустить, что мат увеличивает терпимость нашей молодежи к социальной боли. Но не будем допускать этой версии. Рассмотрим другие. Например, можно списать деградацию языка на какую-нибудь дурновоспитанную социальную страту. Как бы не так. Не выходит.

Журнал «Forbes» (ноябрь 2010), рассуждая о российских реалиях, которые определили новый язык общения, отмечает, что язык не только «описывал изменившийся мир, но и сам по себе стал орудием обогащения». Делается парадоксальный вывод, что мир «новых русских» хоть и формировался под влиянием американской гангстерской мифологии, но при обилии заимствований «новый русский» стал «островком патриотизма, почти свободным от иностранщины». Оказывается, слов новорусского достаточно для описания жизни, неважно, в жанре легенды или анекдота: «На „бехах“ или „меринах“ крутые пацаны ездили на стрелки, где терли тёрки; наезжали на коммерцев, чтобы стать им крышей, кидали лохов и ставили их на счетчик; порой, быковали и беспредельничали; фильтровали базар». Есть анекдот про цитату из учебника новорусского языка: «Для образования существительного от глагола с ударными окончаниями – ать, – ить, – ять, – еть необходимо к глаголу в прошедшем времени единственного числа добавить окончание – ово: вязать – вязалово , бубнить – бубнилово , стрелять – стрелялово . Следует запомнить глагол, от которого существительное образуется чисто в виде исключения: гнать – гониво» .

«Новый русский» как защитник русского языка звучит не более дико, чем чиновник как защитник русского языка.

Возможно, это прозвучит спорно, но язык «братков на бехах» куда ближе к гоголевской экспрессии, нежели привычный русский канцелярит, который мы пытаемся выдать за вдохновенное слово.

В-стосемидесятых, в метаморфозах русского языка и сознания можно обвинить современную отечественную литературу. Это тоже будет правдой.

Вспомним еще раз данные, приведенные в журнале «Афиша», который провел мотивный анализ наиболее популярных романов десятилетия. Семантическое поле 2000-х определяют следующие понятия: страх, пустота, тоска, смерть, бессмысленность, дерьмо, молчание, ненависть, туман. К этим опорным символам нашей эпохи мы – радетели чистоты языка – с тупой настойчивостью чучельников пытаемся пришить ключевое слово «Пушкин». Это чудовищно!

О могучем русском. Только о могучем! И очень могуче…

Когда кто-либо пишет о русском языке, он непременно обратится к пухлым цитатникам и воспроизведет что-нибудь броское из Ломоносова, Тредиаковского, Гоголя или Толстого. Общий смысл хрестоматийных высказываний заключается в том, что на немецком можно командовать, на английском изобретать, по-французски изъясняться в любви, на австралийском просить бумеранг, чтобы он возвратился, на танзанийском пересказывать сны слонов и т. д. А потом многозначительно произнести: вот все это, вместе взятое, просто великолепнейше передается русским языком! Кульминация праздника – это высказывание иноземца о «великом и могучем». Фридриха Энгельса, например: «Как красив русский язык! Все преимущества немецкого без его ужасной грубости».

Какая нелепая наивность самообольщения.

Во всем громком всегда присутствует наивность вперемежку с гордостью, отчаянным желанием скрыть неубедительность, уязвленное самолюбие. Подобные сборники цитат, восхваляющие родной язык, издаются везде. И в Германии. И во Франции. И в Танзании.

Защищая русский язык, мы до хрипоты готовы отстаивать мужской род слова кофе, а, к примеру, иронию А. С. Пушкина – «Как уст румяных без улыбки, / Без грамматической ошибки / Я русской речи не люблю» – мы не очень привечаем. Вовсе не потому, что мы ненавидим иронию, причина в нашей убежденности: если жизнь у нас неправильная и скотски-плебейская, то хоть что-то должно быть правильным и имперским.

Язык и подавляет нас своей имперскостью. На нем хорошо о вечном думать, а не общаться.

Для русской культуры характерна нехватка нейтральной лексики для осуществления бытовой коммуникации. Зато с избытком половых и эмоциональных обращений: девушка, женщина, мужчина, шеф, мать.

Традиционалисты предлагают нам воспитывать подрастающее поколение с опорой на добротную лексику ушедшей эпохи, к примеру обращаться к коллегам по коллективу – «господа» (вариант: «господа трактористы», хотя «господа полицейские» звучит как-то уже привычно), попутчице в метро – барышня (вариант: «барышня, уступи место, не видишь, старушка еле стоит!»), в очереди – сударь, сударыня («сударь» – обращение к водопроводчику, да хоть к доценту, хоть к начальнику мехколонны, звучит также нелепо). Многие продолжают хранить верность слову «товарищ».

Спору нет, любое слово хорошо, но только проблема в том, что правильные ключевые слова-обращения должны сопровождать и привязываться к опорным символам коммуникации. Каковы сегодня опорные символы, не знает никто.

Сколько бы мы ни сопротивлялись процессу замусоривания нашего языка, мало что получится. Здесь не годятся запреты, ламентации, призывы: язык обслуживает нашу коммуникацию и соответствует образу жизни и мысли.

Как тут не вспомнить Виктора Черномырдина: «Мы ведь ничего нового не изобретаем. Мы свою страну формулируем». Добавим: и личную жизнь тоже.