Пушкин и пустота

МЫСЛИ НА ЛЕСТНИЦЕ

ЕСЛИ БЫ COCA-COLA БЫЛА НЯНЕЙ ПУШКИНА. ПРОСТИ, АРИНА…

О Пушкине привычно говорить – он наша печка, он наше все. Отвлеченные теории, хрестоматийные лозунги подверстываются под почти живую действительность почти живого классического наследия. При этом сама наша действительность – современная хаотичная – игнорируется, но торжествует академическая рассудочность теории и торжественная праздность юбилейных восторгов. Теория и юбилейность с необыкновенной легкостью применяются к Пушкину, к поэту, автору слов нашего любовного чувства – реальности каждого из нас и нашей культуры.

Кризис классики – это не сезонное недомогание, против которого можно бороться домашними средствами, это культурный коллапс идеологии. Пушкин, становясь просветительским, морализаторским, культурно-витаминозным проектом, попадая в особый тип информационного и коммерческого пространства современности, проигрывает консьюмеристским и медийным брендам. Видимо, сегодня нужно смотреть не только на вершины великой культуры. Пора разобраться, что под ногами и вокруг.

Пушкина у нас украли давно и заменили памятником.

Пушкин напоминает циклопическое сооружение, которое в дни круглых дат покрывается юбилейной позолотой, подновляются отпавшие куски, а потом в будни у опекушинского идолища народ ворует цепи, сдает их на металлолом, мэр выписывает деньги, новые цепи занимают свое место. Сплошной официоз, криминал, бытовуха.

При сложившемся отношении к классике, неровен час и очень скоро у бронзового памятника Пушкина обнаружится диарея, бессонница и простатит.

Сомнений нет, когда возникнет вопрос о ремонте нерукотворного памятника, власти пригласят недорогих китайских рабочих…

Все равно, нам есть чем гордиться. Как мы гордимся! А что остается делать… Чем еще гордиться?! В фильме «Реальная любовь» премьер-министр Англии произносит программную речь, в которой перечисляет предметы гордости своей страны: Шекспир, Битлз. Правая нога Бэкхема. Левая нога Бэкхема. Признаться, не густо. Хотя, добавим от себя. Англии есть еще чем гордиться – супербрендами, которые в ХХ веке выглядят похлеще Шекспира – агент 007 и Гарри-тот-самый-Поттер.

У нас будет похуже. Пушкин – да. А о безногих российских футболистах говорить не приходится. Социально и культурно востребованных массовым потребителем литературных героев тоже нет. Ах. Ах. И ах.

И все же… Имперский Пушкин сегодня неактуален. Он был хорош в мире патриархальных ценностей, рядом с советским балетом и цирком, в ситуации явно осознаваемой зависимости человека от семьи, школы, государства.

В наше время Пушкин стал чем-то сверкающим, возвышенным и декоративным. Школьный Пушкин – наследственный грех отечественной ментальности, грех с почтенной родословной, идущий от Белинского. Школа, рассуждая о Пушкине, цитирует прежде всего критика, а не поэта.

Бог с ней, со школой. Несчастная она, недомогающая. Какой с нее спрос: велено делать так, а не иначе – будем делать, как велено. Сегодня в силу государственной близорукости и общественного пофигизма именно школа стала олицетворением нашей общей без-будущности.

Так называемая, культурная общественность? О, эта публика наиболее подвержена обидам непонимания, фантомным болям, обвинениям всех и вся, кроме себя, в безнравственности.

Беда в том, что нам непонятно словосочетание «общественная солидарность», нам неясна мысль, что все мы вместе – это уже хоть какое-то реальное согласие. Мы не умеем договариваться. Мы не хотим слышать друг друга. На каждую проблему у нас найдется сотня более важных. Вот, к примеру, придет человек и скажет: «У меня есть мечта…», а потом ее озвучит – красивую и свежую. Что мы ему хором ответим? А вот что: «Да пошел ты, со своей мечтой, у нас самих этих мечтов хоть задницей ешь, нам бы сначала жилищно-коммунальные проблемы решить, шубку жене на зиму справить, в Турцию съездить».

Зря мы так. Вот в 1950-е годы Мартин Лютер Кинг громко сказал: «У меня есть мечта…» И что? А вот что: через четверть века негров стали называть так, как они этого захотели: афроамериканцами. Захотели бы иначе – назвали бы иначе: мечтами, турциями, шубками. И все это случилось из-за того, что у парня была мечта и все остальные согласились: «Да, согласились, классная какая мечта у парня».

Возвратимся к себе. Очень легко утопить хорошую идею в скептических репликах экспертов, аналитиков и профессионалов. А кто, кстати, в предлагаемом нами проекте может претендовать на звание экспертов, аналитиков и профессионалов? Филологи? Чиновники? Учителя? Члены президентского совета по культуре? Экономисты? Политологи? Скрипачи-виртуозы? Хоровики-песенники? Продюсеры? Академики от культуры? Поп-певцы?

Великий филолог Роман Якобсон, говорят, не желал, чтобы великий писатель Владимир Набоков преподавал в Гарвардском университете, и, в ответ на слова о том, что Набоков – большой писатель, говорил, что слон тоже большое животное, но слона никто кафедру зоологии возглавлять не зовет.

Да пусть кто угодно – хоть Набоков, хоть слон, главное, чтобы они воспринимали идею адекватно, как проект настоящего и будущего.

Так или иначе, нужно понимать, любые инновации и уникальные предложения – преходящи. Все быстро заимствуется, новости мгновенно устаревают, нужно всегда искать новые подходы. Главное, нужны идеи. Новые идеи.

Специалисты хороши на своем специальном месте. Когда они сталкиваются с пограничными областями своих профессиональных дисциплин, способны ли они без карикатуры и ненависти формулировать рациональные аргументы, привлекать необходимые контрдоводы или доказательства, предлагать философский анализ проблемы, классифицировать, приходить к оптимальным решениям, минуя или стирая противоречивые нюансы?

Или всегда готовы лишь к ярлыкам и инвективам?…

Хорошая идея плюс здравый смысл плюс патриотизм плюс желание работать на общественное согласие – пусть под эгидой этого объединяются разные люди и приносят свои лучшие профессиональные качества.

Нет необходимости впадать в депрессию от падения нравов, следует занять мужественно оптимистическую позицию и попытаться предложить горсточку провокационных мыслей.

У следующих идей, как и многих прозвучавших, не хватает эдакого инерционного обаяния, но все равно озвучим их.

Сегодня нам всем нужно понять универсальное и повсеместное торжество рыночного: если товар не берут, значит цену пора снижать. Нужно осознать, что с нами происходящее – не кризис, а перестройка уклада в наших головах, офисах, классике. Государство инвестирует в Пушкина очень немалые средства, с 1937 года видя в нем универсальную культурную валюту. Мессианский проект сделать Пушкина всеобщим достоянием провалился.

Культурные прибыли от классики, если они и были, а они реально были – и немалые – уже не вернутся. Нужно подумать о дисконтных картах для одних потребителей, других, возможно, вычеркнуть из списка клиентов, третьим продать маечку с изображением Пушкина по цене шубки.

Пушкин сегодня находится в двух сферах – социальной агорафобии, то есть когда человек ориентируется на свои собственные ценности, и в сфере социальной клаустрофобии, когда масштаб классики как бренда оказывается слишком ничтожным на фоне мегаломании мировых брендов-монстров.

Возможен упрек, очевиден упрек: «Как можно так обращаться с нашим всем!» Согласны, принимаем упрек. Действительно, от этих идей пахнет шампунем для йоркширов. Но этот запах поприятнее будет, чем запах коммуны бомжей, обосновавшейся недалеко от памятника Пушкину.

Вот если бы няней русской классики была Coca-Cola, а отцом – кто-нибудь из «битлов», дела с вопросом, как нам культурно обустроить Россию, пошли бы значительно лучше.

Если бы Coca-Cola была няней Пушкина, а отцом – кто-нибудь из «битлов», самой популярной песенкой в мире была бы «Пушкин – всегда!» и первым бы ее спел Джон Леннон. На русском языке.

И все же, какая это гадкая идея – превратить Пушкина в бизнес-бренд.

Какая отвратительная идея! Такая же, как если бы на роль отца Пушкина назначить квас «Никола», а на роль матери – кого-нибудь из «Мобильных блондинок».

И все же, какая это гадкая идея…