Развод. В плюсе останусь я

Глава 15 Вадим

Знаете такое выражение — беда не приходит одна? Так вот, у меня проблемы нарастают, как снежный ком. И в какой-то момент я начинаю ощущать, будто стою под лавиной, которая вот-вот сойдёт, и мне уже некуда бежать. В какие-то минуты мне даже кажется, что я не контролирую вообще ничего.

А для меня контроль — это не просто привычка, это способ выжить. Я слишком рано понял, насколько жизнь может быть хрупкой, непредсказуемой. С тех пор держу всё под контролем: здоровье, рацион, сон, работу, даже собственные эмоции. Каждое утро начинаю с пробежки, потом холодный душ, витамин D, B12, рыбий жир — как по часам. Вечером — спортзал, чтобы выгнать из головы всё, что не даёт покоя. Настоящий контрол-фрик, если называть вещи своими именами.

Со стороны, наверное, это выглядит чересчур. Может, даже смешно. Но только для тех, кто не знает, почему я стал таким. Кто не видел, как рушится семья, когда один человек теряет здоровье, а другой бессилен помочь. Кто не лежал ночами, слушая, как у родного человека едет крыша, и ты ничего не можешь сделать, кроме как наблюдать.

Когда Карина сбежала, я сорвался. Поднял на уши всех, кого только мог. Звонил всем, от кого хоть теоретически можно было получить информацию. Первой, конечно, досталось Наде. Я думал, она сдастся после пары звонков. Что поймёт, с кем имеет дело. Но она оказалась крепче. Дала такой отпор, что я на минуту растерялся. Ни угрозы увольнения, ни волчий билет в медицине не подействовали.

Наверное, теперь она думает, что я монстр. Что я, как безумец, желал избавиться от ребёнка. Что я бездушный тип, готовый давить всех вокруг ради собственных принципов.

Но это и близко не так. Я до последнего надеялся, что Карина ответственно отнесётся к приёму таблеток, что я потяну ещё какое-то время, а потом уговорю её на эко от донора или вообще взять ребёнка из детдома. Что угодно, в общем, только не подвергать ребёнка риску.

Я ведь сто раз думал о вазэктомии. То одно мешало, то другое, то дурацкая уверенность, что времени ещё полно. Что завтра всё изменится. Что Карина поменяет свои планы относительно детей. А потом случилось это. Беременность. И я, человек, привыкший всё держать под контролем, почувствовал, что земля уходит из-под ног.

Когда она сказала, что беременна, я будто оглох. Слова не доходили. Голова шумела. Первая мысль — не радость, не страх, а растерянность. Я не знал, что делать. Вот и ляпнул первое, что пришло в голову, про аборт. Самое глупое, что только можно было сказать. Не с того начал. Не так.

А потом было поздно. Я пил. Сел дома, открыл бутылку, налил полстакана — и всё. Не для того, чтобы забыться, а чтобы хотя бы на пару часов перестать думать. Перестать прокручивать в голове всё, что пошло не так. Каждый раз, когда закрывал глаза, видел Карину. Её взгляд — разочарованный, усталый.

И сейчас даже не представляю, что скажу Карине, когда увижу её. Если увижу. Такое ощущение, что она сбежала от меня на Северный полюс. Я заблокирован у неё везде, где только можно. Связаться не получается при всём желании. Наверное, лучшим решением будет рассказать ей всё, как есть. Но это будет равносильно признанию в собственной неполноценности. А я всю жизнь боялся именно этого, показаться слабым.

— Вадим Александрович, извините, что отвлекаю, — в кабинет вбегает администратор Аня. Щёки у неё пылают, глаза растерянные. — Там ваша мама… мне показалось, что она странно себя ведёт.

Я поднимаю голову от бумаг.

— Что значит — странно?

— Не знаю… как-то не узнаёт никого. Сначала стояла у ресепшена, потом вдруг начала искать вас, но не могла вспомнить, зачем пришла.

Я встаю резко, стул со скрипом отъезжает назад.

— Сейчас спущусь.

Быстро закрываю кабинет и иду к ресепшену. Коридор кажется бесконечным.

Неужели мама снова перестала пить таблетки? Или решила выпить «немного вина для расслабления», как она любит говорить? Знает ведь, что нельзя — и алкоголь, и пропуски в терапии для неё смертельно опасны. Но каждая ремиссия делает её самоувереннее. Кажется, что болезнь отступила навсегда. А потом — вот так.

Сразу понимаю, что случилось неладное. Мама стоит у стойки ресепшена, с гордо выпрямленной спиной, с той самой надменностью, которая появляется у неё, когда она что-то доказывает миру. Голос звучит громко, требовательно, с обидой и непониманием.

— Девочки, проводите меня к Воронцову Александру, — говорит она с тем тоном, который не терпит возражений. Видно, что она повторяет эту фразу не первый раз.

— Мария Сергеевна, — мягко отвечает медсестра, — у нас нет такого врача. Но мы можем позвать вашего сына.

— Какого сына? Девушка, вы о чём вообще? Мне всего двадцать, я слишком молода для сыновей, — мама хмурится, поправляет волосы и нервно осматривает холл, будто боится, что её подслушивают.

— Хорошо, я поняла, — кивает администратор. — Но у нас работает только Воронцов Вадим.

— Какой бардак! — возмущается мама, хлопая сумочкой по стойке. — Путаете имена врачей! Я на вас жаловаться буду!

В этот момент она поворачивается — и видит меня. Глаза наполняются теплом и облегчением.

— Саша, ну наконец-то! Только ты мне можешь помочь! — идёт ко мне, обнимает, целует в щёку. От неё пахнет духами и лекарствами. — Я так испугалась, — шепчет, прижимаясь к моему плечу.

— Что случилось, мама?

— Я заметила у нас дома Ваню, — говорит она шёпотом, заговорщицки. — Но он вёл себя очень странно, злился. Говорил, что я плохая мать. И знаешь, что сказал? Это просто ужасно… — её голос срывается, она достаёт из сумки платок и судорожно вытирает глаза.

Ваня. Значит, шизофрения снова дала обострение. Ваня, мой старший брат, умер уже много лет назад. Каждый раз, когда мама начинает видеть или слышать его — это верный признак, что кризис близко. И что она может быть опасна прежде всего для самой себя.

— Ань, — тихо, но чётко говорю администратору, — позвони Телегину, в психиатрию. Узнай, есть ли у них места.

Поворачиваюсь к маме, стараясь говорить максимально спокойно:

— Давай присядем вот сюда, ладно? — подхватываю её под локоть и веду к креслу у окна. — Сейчас я всё выясню и поговорю с Ваней. Попрошу, чтобы он больше тебя не тревожил.

Она кивает, вытирает глаза, а потом вдруг оживляется:

— Да… да… А, кстати! Помнишь, я хотела купить те розы? Такие красивые, с переходом от тёмного розового к светлому? — она говорит торопливо, сбивчиво, с неестественной улыбкой. — Я слышала, что именно такие могут вызывать галлюцинации. В них содержится яд! Он влияет на нервную систему. Наверное, не стоит их брать.

— Ты права, — мягко соглашаюсь. — Давай выберем другой цвет?

— Может, жёлтые? Они солнечные, от них точно ничего не будет, — кивает она с уверенным видом.

— Хорошо, жёлтые. Пить хочешь?

— Не откажусь.

Я поднимаюсь, иду к кулеру. Стараюсь не смотреть на руки, они дрожат. Наливаю воду, стараясь, чтобы ни одна капля не пролилась. Возвращаюсь, подаю стакан. Мама делает несколько глотков и вдруг снова меняет тему:

— Когда вы с Кариной приедете в гости? Я хочу приготовить для вас что-нибудь вкусное. Может, запечь рыбу? Ты ведь любишь, да?

Ком в горле мешает ответить.

— Скоро, мама.

Аня подходит ближе, шепчет на ухо:

— Телегин сказал, через пять минут приедет скорая.

Я киваю. Осталось продержаться немного. Главное, не дать ей снова испугаться.

Но когда в холл заходят двое санитаров в форме, мама напрягается. Её взгляд становится острым, подозрительным.

— Саша, — шепчет, — это кто? К кому они приехали?

— Всё хорошо, мам. Это просто врачи. Они отвезут тебя туда, где помогут. Сделают укол, тебе станет легче.

— Легче? — она вскидывает голову. — Нет! Ни за что! Они ставят опыты над людьми! Я видела!

— Мама… — делаю шаг к ней, но она вдруг срывается с места.

Бежит к лифтам, юбка путается в ногах. В холле недавно мыли пол, и плитка всё ещё блестит от влаги.

— Осторожно, там скользко! — кричу, но поздно.

Она поскальзывается, руки в отчаянном движении тянутся к воздуху, стакан вылетает из пальцев, разбивается о кафель звонко. Осколки разлетаются, как осколки льда. Мама падает прямо на них, даже не пытаясь сгруппироваться.

— Чёрт, мама! — подбегаю, опускаюсь на колени.

Кровь мгновенно расплывается по полу. Её слишком много.