Развод. В плюсе останусь я

Глава 24 Карина

Хоть сам развод назначен на десять утра, уже в семь я на ногах. Просыпаюсь резко. Несколько секунд лежу, вслушиваясь в тишину квартиры.

Я смотрю в потолок и понимаю: уснуть больше не получится. Бессмысленно бороться. Сбрасываю одеяло, ступаю босыми ногами на холодный пол.

Варю новую порцию кофе, крепкого, ароматного, но всего одну чашку. Теперь это мой максимум за день. Сижу у окна, грею ладони о кружку, наблюдаю, как по стеклу скользят редкие капли дождя. Город просыпается. Люди спешат по своим делам, и никому нет дела до того, что для кого-то сегодня конец целой эпохи.

Я пью медленно, растягиваю минуты до того момента, когда всё изменится. Конечно, слово «наслаждаюсь» звучит странно, вряд ли можно наслаждаться утренним кофе в день, когда встречаешься с мужем, чтобы поставить точку. Тем более, если этот муж уверен, что у тебя уже есть другой.

Ставлю чашку в раковину, долго смотрю на отражение в хромированной поверхности крана. Пора собираться. Собираю волосы в аккуратный гладкий пучок. Хочу выглядеть спокойно, уверенно. Косметики минимум: немного туши, лёгкий румянец, нейтральная помада. Без показной красоты, без попытки что-то доказать Воронцову

А вот с одеждой сложнее. Платья и юбки, что раньше так любила, теперь сидят иначе. То тянут в талии, то слишком подчёркивают небольшой животик, который пока только я замечаю. С досадой перебираю вешалки. Всё кажется не тем. В итоге решаюсь на джинсы, удобные, мягкие, не сковывают движений. Сверху красный свитшот. Он выглядит просто, но в нём есть что-то бодрящее, живое. Может, именно это и нужно сегодня.

Перед зеркалом верчу головой, оцениваю отражение. Нормально. Никакая не жертва. Свежо, спокойно. Так и должно быть.

К ЗАГСу приезжаю чуть раньше назначенного. Сначала думаю, что это ошибка, зачем приходить раньше, если можно было подождать лишние десять минут дома? Но, видимо, хотелось поскорее пройти через это. Как сорвать пластырь.

На стоянке замечаю знакомую машину. Отлично. Он тоже решил не опаздывать. Секунду стою, держась за руль, собираясь с мыслями. Возникает детское, нелепое желание развернуться, уехать, спрятаться где-нибудь во дворе и переждать. Но я глубоко вдыхаю и всё же выхожу.

Воронцов поднимает голову, сразу замечает меня. Окидывает взглядом сверху вниз, не нагло, скорее оценивающе, как будто хочет убедиться, что со мной всё в порядке. На нём серое пальто, классика, как всегда.

— Привет, Рина. Как себя чувствуешь? — голос спокоен, чуть хрипловат.

— Привет. Прекрасно.

Он коротко кивает, будто принимает мою ложь за чистую монету.

— Зайдём внутрь?

— Давай. Прохладно будет стоять тут.

Ветер подхватывает подол моего пальто, и я, зябко передёрнув плечами, иду за ним. Он открывает дверь и, как раньше, придерживает её передо мной по привычке. И в этом простом жесте вдруг чувствуется нечто болезненно знакомое: забота, которой уже вроде бы не должно быть.

Внутри ЗАГСа Вадим помогает снять пальто, аккуратно вешает его на плечики, будто и не было всех этих недель холодной тишины между нами. И мне остаётся только сделать глубокий вдох и напомнить себе: сегодня мы не муж и жена. Сегодня мы просто двое людей, пришедших попрощаться.

Не могу удержаться от того, чтобы жадно рассмотреть его. Кажется, он даже стал выглядеть лучше, посвежевший, собранный, будто последние недели провёл не в ожидании развода, а на спа-ретрите. Одет, как всегда, с иголочки: тёмно-синие джинсы, белоснежная рубашка и идеально сидящий серый пиджак. Его любимый смарт-кэжуал, в котором есть всё, и деловитость, и небрежная уверенность.

Я всегда любила, как этот стиль на нём смотрится. Ловлю себя на мысли, что взгляд невольно скользит по знакомым деталям — линии плеч, шее, лёгкой небритости, которая придаёт ему ту самую «мужскую» небрежность. Глаза — серые, внимательные, с тем самым прищуром, в котором смешаны усталость, решимость и нечто ещё, от чего внутри неприятно ёкает.

— Отлично выглядишь, Рина, — говорит он, чуть опуская голос.

Всё так же. Даже тембр не изменился — тот, от которого раньше по спине пробегал ток.

— Ты тоже.

Между нами повисает пауза. Такая густая, что будто можно рукой потрогать. Я смотрю на узоры на полу, он — на меня, и мы оба не знаем, кто должен сказать что-то первым.

— Насчёт твоего мужчины, — начинает он вдруг, не глядя, но я чувствую, как его слова выверены до запятой. — У тебя с ним серьёзно?

Я моргаю, будто не сразу осознаю смысл. Так вот о чём пауза.

— Пока не знаю, — спокойно отвечаю. — Я не тороплю события.

— Ты же понимаешь, что я никуда не исчезну? — продолжает он. — Буду участвовать в воспитании сына, регулярно появляться.

Я усмехаюсь сухо, без веселья.

— Это должно меня напугать? Если ты не собираешься портить мои будущие отношения, то я не буду препятствовать твоему общению с ребёнком. Хотя странно слышать от тебя такое.

— Не вижу странностей, — упрямо произносит он.

— Ты не хотел его, Вадим, — тихо, но чётко напоминаю.

Он смотрит прямо, не моргая.

— Я не хотел, чтобы он родился с такими шансами на шизофрению. Это не то же самое, что не хотеть его совсем.

Вот оно. То самое «разумное объяснение», которым он, наверное, успел сам себя утешить.

— Хочешь сказать, что ты рад? Тому, что у нас будет ребёнок?

Он делает шаг ближе.

— Я рад, что у меня будет ребёнок от тебя, — говорит, и в его голосе впервые нет расчёта. Только честность. Такая пронзительная, что внутри всё сжимается.

Его взгляд застывает на моём лице, потом опускается чуть ниже, к животу. Я неосознанно кладу на него руку, словно прикрываю. Это не страх, скорее инстинкт — защитить маленького от чужих, пусть даже не враждебных, но слишком сильных чувств.

Как бы я хотела услышать это раньше. Тогда, в тот день, когда стояла у его кабинета, дрожа и надеясь, что он просто обнимет. Может, тогда всё сложилось бы иначе. Но история не терпит сослагательного наклонения. Фарш невозможно провернуть назад.

Я отвожу взгляд, делаю вид, что рассматриваю дверную табличку напротив. Секунды растягиваются до бесконечности. Тишина давит, будто стены ЗАГСа впитывают её и возвращают эхом.

Да когда же нас уже позовут?

Дверь наконец открывается, и изнутри выглядывает женщина в строгом тёмно-синем костюме. На бейджике аккуратными буквами написано: "Марина Сергеевна".

— Воронцовы? Проходите, пожалуйста.

Голос у неё спокойный, без лишних эмоций, ведь она за день видит десятки таких пар.

Мы заходим в просторный зал. Свет холодный, от ламп отражается в стеклянных панелях. На стене — герб, на столе аккуратно разложены бумаги, рядом стоит ваза с уже слегка увядшими розами.

Марина Сергеевна усаживается за стол, кивает нам на стулья напротив.

— Итак, Воронцов Вадим Александрович и Воронцова Карина Витальевна, верно?

— Да, — почти одновременно отвечаем.

Она пролистывает документы, ставит галочки в нескольких местах.

— У вас заявление о расторжении брака по взаимному согласию, без имущественных и иных споров, так?

— Так, — подтверждаю.

— Тогда всё достаточно просто. Я обязана лишь уточнить: вы оба подтверждаете своё желание прекратить брак добровольно, без принуждения, осознанно?

Я ловлю себя на том, что сжимаю пальцы. А вдруг он скажет «нет»? А вдруг передумает прямо сейчас, в последнюю секунду? Я чувствую на себе его взгляд, но не поднимаю глаз.

— Да, подтверждаю, — произношу первой, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Пауза. Марина Сергеевна поворачивается к нему.

— Вадим Александрович?

Он медлит. Всего несколько секунд, но для меня это вечность.

— Подтверждаю.

— Хорошо, — кивает сотрудница. — В таком случае подпишите вот здесь и здесь.

Мы по очереди подписываем бумаги.

Марина Сергеевна берёт документы, ставит печать. Звук штампа глухо раздаётся в тишине. Секунда — и всё.

— На основании вашего заявления брак между Воронцовым Вадимом Александровичем и Воронцовой Кариной Витальевной расторгнут. Вот ваше свидетельство о расторжении брака.

Она протягивает лист, и я принимаю его в руки. Бумага плотная, чуть шероховатая.

— Поздравляю, процедура завершена. Всего доброго, — добавляет она, не глядя, и уже тянется за следующей папкой.

Мы выходим в коридор.

— Береги себя, Рина. И его, — кивает на живот.