Развод. В плюсе останусь я

Глава 4 Карина

Поверить не могу в то, что слышу. Словно слова Вадима повисли в воздухе ядовитым облаком, и я не в силах вдохнуть.

Первая реакция — выставить его за порог, пригласить хоть за все деньги мира мастера и сменить замки. Убрать из своей жизни мужчину, который посмел угрожать моему ребёнку, моей крошечной бусинке, ради которой я уже готова на всё.

А вторая реакция — растерянность. Ещё большее непонимание. Что вообще происходит? Мы столько раз обсуждали тему детей. Да, каждый раз откладывали — работа, карьера, ипотека, удобный момент… Но ни разу Вадим не говорил, что вообще не хочет детей. Ни намёком, ни интонацией. И вдруг — это. Холодное, безжалостное: «сделай аборт».

Что могло измениться за пару месяцев после последнего разговора? Это Женя, что ли, его надоумила? Только при одной мысли о ней грудь сводит огнём. Словно кто-то изнутри выжег меня каленым железом.

Я не отвечаю. Просто скидываю туфли, босыми ступнями чувствую прохладный пол и иду на кухню. Шумно наливаю воду в стакан, глотаю жадно, большими глотками. Ставлю стакан в раковину, и звук стекла о металл отдаётся колоколом в голове.

Подхожу к окну, раскрываю створку, впуская прохладный воздух. Подставляю лицо ветру. Глаза сами собой закрываются. Дышу. Вот так. Уже легче.

— Карина, ты собираешься просто молчать? — его голос за спиной режет слух. Я чувствую его раздражение шестым чувством: Вадим не выносит, когда на него не обращают внимания.

Поворачиваюсь к нему медленно.

— Вадим, что ты хочешь от меня услышать?

Он делает шаг вперёд.

— Что ты думаешь по этому поводу? — спрашивает, словно ожидает простой, удобной формулы, которая всё уладит.

— Я в шоке от того, что ты мне сказал, — выдыхаю я. — От любимого человека как-то не ожидаешь такого. Как у тебя вообще язык повернулся желать нашему ребёнку смерти?

Его лицо на секунду дергается, как у человека, которого поймали на вранье. Но потом он, напротив, расправляет плечи и начинает защищаться:

— Не переворачивай! Если бы мы планировали…

— Так мы планировали! — напираю я, и слова вырываются уже с обидой. — Разве не твои слова: «Кариш, давай через пару лет»?

Он вздыхает и смотрит так, будто ему тяжело со мной спорить:

— Ну и где противоречие? Прошло всего два месяца. Ты же на таблетках, как это вообще произошло? Или… — и тут в его голосе появляются обвинительные нотки.

— Ты блин в своём уме, Воронцов? Только не говори, что хочешь меня обвинить сейчас! — вырывается из меня, и я сама удивляюсь резкости.

Я отшатываюсь от него, недоверчиво разглядывая. Боже, у меня сейчас полное ощущение, что я с каким-то незнакомцем говорю. Не мог мой Вадим так хладнокровно со мной обсуждать нашего малыша. Будто это проблема какая-то, а не счастливое событие.

Он пытается опереться на какие-то общие мифы:

— Ну знаешь, вокруг куча историй, как жёны таблетки на аскорбинку меняют, а мужу лапшу вешают, что они на гормонах.

Я прохожу мимо него к двери и распахиваю её настежь.

— Вон пошёл, Вадим! Видеть тебя не хочу. — Голос дрожит, но я придаю ему твёрдость.

Держусь из последних сил, жуть как хочется просто остаться одной, чтобы переварить всё это.

Он делает шаг и рукой перекрывает мне путь, огибает и закрывает дверь.

— Стоп, мы не договорили. Остынь.

— Остыть? Издеваешься! Начни с себя, а потом поговорим. Я пока что никакого конструктивного предложения не услышала, ни одного объяснения.

— Пойдём, сделаю тебе чай. Или лучше кофе? — спрашивает, как будто у нас просто мирная беседа.

— Мне нельзя кофе, — отвечаю коротко.

— Вообще-то беременным можно всё.

— Не хочу рисковать.

На этом лицо у мужа становится таким сложным, что я перестаю понимать, он злится или волнуется? Или ему вообще плевать на всё?

— Так ты хочешь сказать, что это всё случайность?

— Именно, — говорю тихо, но твёрдо. — Я точно так же не ожидала подобного. Но ты же в курсе, что ни у одного метода нет стопроцентной гарантии. Хотела с тобой поделиться, думала, ты обрадуешься.

Мы пристально смотрим друг на друга — два человека, которые когда-то строили планы на будущее, теперь теперь находятся так далеко, что шансы найти компромисс ничтожны.

Слёзы предательски подкатывают, и голос начинает дрожать. Я осекаюсь, стискиваю зубы, потому что если сейчас дам волю эмоциям, то вылью на него всё, что накопилось, причём с таким набором крепких выражений, что сама себя потом испугаюсь. Нет уж, лучше промолчать. Я слишком хорошо знаю: стоит мне скатиться в крик и базарные перепалки, — и это буду уже не я, а какая-то чужая, тёмная версия меня. И пусть она так и останется в тени.

Да, иногда я думаю матом. Исключительно внутри своей головы. Такое у меня маленькое guilty pleasure. Не скажешь ведь какому-нибудь неприлично богатому пациенту, что у него мозг с перепелиное яйцо? Или проверяющему, который лапает тебя сальным взглядом, не скажешь прямо, куда ему стоит пойти. Так и живу, на лицо приличная, дерзкая внутри.

Не может же человек быть идеальным. У всех свои тараканы, свои маленькие грехи.

— Рина, — морщится, словно от зубной боли, — я, конечно, не оправдываю твоих ожиданий, но моё мнение не изменилось.

— Почему? — у меня почти истерика. — Что такого сделал тебе невинный малыш, что ты его ненавидишь? Неужели ты настолько чёрствый? Получается, я тебя вообще не знаю?

— Причём тут «ненавидишь»? — он морщится сильнее, словно я давлю на больное место. — Откуда такие громкие слова. У меня есть свои причины. Поверь, они очень веские.

— Так поделись ими со мной! — повышаю голос, чувствуя, как дрожат пальцы. — В чём проблема? Может, я пойму.

— Не могу.

Всё. Одно это «не могу» ставит точку. В груди холодом оседает понимание: он и не собирается мне ничего объяснять. Сколько лет вместе, а в самый важный момент я остаюсь один на один со своими мыслями.

— Уходи, Вадим. Я справлюсь без тебя. Может, ты просто хочешь детей от Жени?

— Что? — он даже отшатнулся, будто я его пощёчину отвесила. — Рина, как тебе вообще такое в голову пришло?

— А что мне думать? — шиплю я, срываясь. — Ты устраиваешь тайны мадридского двора. Ты имеешь секретаршу прямо в своём кабинете, а потом заявляешь, что своего собственного ребёнка готов отправить на аборт. Ты в своём уме, Воронцов? Это твои слова были, не мои.

— Я никого не имел в кабинете, — огрызается он.

Отворачиваюсь к окну, чтобы не видеть этого театра. Ну да, святой человек. Ангел во плоти. Ещё нимб протри — и картинка сложится. Только вот от его оправданий мне легче не становится.

Я поворачиваюсь к нему, слова рвутся наружу с холодной решимостью.

— Скажу тебе кратко, ладно? Нет сил больше говорить с тобой. Я ни за что не пойду на аборт. Твоё мнение меня больше не интересует. Мы разведёмся через месяц. В свидетельстве я оставлю прочерк. Ты свободен, Вадим.

Его лицо темнеет, глаза сверкают так, что я даже на секунду теряюсь.

— Твою мать, Рина, ты не понимаешь, что творишь!