Развод. В плюсе останусь я

Глава 35 Вадим

— Вадим Александрович, я к вам с новостями.

— Слушаю.

Пауза длится всего пару секунд, но мне кажется, что во всём мире на этот миг перестаёт существовать звук.

— Карина Витальевна пришла в сознание.

Я закрываю глаза. Воздух выходит из лёгких так резко, словно меня ударили между лопаток. Это же хорошо. Это великолепно. Это то, чего я боялся даже желать слишком сильно, чтобы не сглазить.

Теперь она обязательно пойдёт на поправку. Один только вопрос… когда я смогу увидеть её.

— Она уже в палате?

— Нет, — голос врача мягкий, деликатный. — Пока оставили под наблюдением в реанимации ещё на сутки. Но показатели стали гораздо лучше. Давление стабилизировалось, дыхание ровное, реагирует на речь. Ваша жена… очень сильная.

Ещё бы. Она прошла через такое, что другим и не снилось. И я уверен: наш сын держал её там, где я уже не мог.

— Могу я её навестить?

— Давайте дождёмся перевода в палату.

— Я не видел её десять дней, — голос дрожит, и я ненавижу себя за это, но не могу скрыть. — Всё понимаю, у вас правила. Но… всего пять минут.

Врач молчит. И даже через телефон я ощущаю, как он борется между должностной инструкцией и нормальным человеческим сочувствием.

— Хорошо, — выдыхает он. — Только если что, я вас не видел и разрешения не давал.

— Конечно.

Я уже на ногах, даже не помню, как поднялся. Миша сонно моргает из слинга, не понимая, почему я внезапно превратился в ходячую молнию.

Быстро собираюсь, наскоро хватаю всё, что может понадобиться: бутылочку, смесь, запасной бодик. Натягиваю на сына шапочку, поправляю слинг.

И еду в больницу.

Меня проводят по коридору, где постоянно пищат мониторы, и у меня ноги становятся ватными. Запах антисептиков, стерильности и чего-то металлического бьёт в нос так, что хочется развернуться и выбежать, лишь бы не видеть Карину в таком состоянии.

Но я иду.

Врач останавливается у одной из палат, открывает дверь, кивает мне:

— Коротко. Пять минут. Не трогаем катетеры, ничего не двигаем, не пытаемся поднять. Она сейчас отдыхает, поэтому лучше не будить. Хорошо?

Я даже не сразу понимаю, что он говорит мне. Только киваю, потому что голос пропал.

Захожу.

Карина лежит неподвижно, только грудь чуть поднимается под кислородной маской. Лицо бледное, будто кто-то выключил из неё весь цвет. Волосы растрёпаны, лоб блестит от липкой испарины. На мониторе — пульс, стабильный, количество вдохов тоже.

Стабильный. Мне цепляются за эту цифру, как за спасательный круг.

Подхожу ближе. Аккуратно беру её за руку, она холодная, но живая. Я накрываю её своей ладонью, грею.

— Рина… я здесь, слышишь? Всё под контролем. Ты справилась. Ты просто… поспишь чуть-чуть, ладно?

Она не реагирует, только дыхание слегка сбивается, как будто ей тяжело. И от этого мне разрывает грудь.

Уголком глаза замечаю, как медсестра следит, чтобы я ничего не трогал.

— Состояние тяжёлое, но динамика хорошая, — тихо говорит она. — Она сильная. Такие держатся.

Я киваю. Даже не ей — себе.

Провожу большим пальцем по её пальцам.

— Живи, — шепчу так, чтобы никто не услышал. — Пожалуйста. Мне без тебя никак.

Через минуту приходит врач, мягко касается моего плеча.

— Время вышло. Завтра придёте снова. Отдыхайте. Вы тоже сильно перенервничали.

Отдыхайте. От этого слова хочется рассмеяться. Я выхожу из палаты, и только тогда чувствую, как дрожат руки.

Увидеть лично, что Карина идёт на поправку, оказалось для меня чем-то вроде спасательного круга, который бросили в тот момент, когда я уже начинал захлёбываться. Это действительно было терапевтично. Появилась энергия, которой не было уже давно. Я начал вставать по утрам с другим ощущением, не пустоты, не бесконечной тревоги, а какого-то упорного, тихого движения вперёд. Работалось легче. С Мишей тоже стало проще — меньше паники, больше уверенности, будто я не один всё тащу.

Я ведь даже Шапина и Балтмед поставил на паузу. Полностью. Зная себя, это почти нереально. Но в этот раз не было ни злости, ни желания немедленно сражаться. Я мог бы подать иск, собрать документы, начать давить, заходить с разных сторон. Уже было достаточно информации, чтобы закрутить процесс. Но я хочу услышать Карину. Хочу понять, чего хочет она, когда придёт в себя.

За эти дни я много прокручивал в голове её слова, её реакцию, то, что она делала и чего не делала. И чем дольше думал, тем яснее понимал: она не могла участвовать во всей той грязи, что устроили конкуренты. По крайней мере — сознательно. Она бы не стала. Но если её использовали? Втянули, скрыли часть фактов, подали всё так, что она и не поняла, что делает? Я ведь знаю, как это бывает. И как умело некоторые умеют манипулировать.

В тот день, когда мы ругались на кухне, я был настолько на грани, что элементарная мысль не уложилась в голове. Я видел перед собой только злость, обиду, обвинения, и больше ничего. Не до анализа было. А сейчас, когда пелена немного спала, всё выстраивается совсем иначе.

Но я не буду грузить её этим сразу. Первые дни… нет, даже недели — они не про выяснения. Ей предстоит привыкать к новой реальности, к сыну, к тому, что случилось. И я сделаю всё, чтобы ей было легче, чтобы она хотя бы чувствовала, что рядом безопасно.

— Миш, наша мама скоро будет с нами, слышишь? — говорю ему тихо, пока он лежит у меня на груди.

Он поворачивает голову и смотрит прямо на меня. Глазами, в которых, казалось бы, не может быть понимания — неделю от роду всего. Но что-то в этом взгляде есть. Как будто он слушает. Как будто отвечает по-своему. И, чёрт, это действительно помогает, говорить с ним вслух, пусть он и не понимает слов. Мне становится спокойнее.

На следующий же день мы приезжаем в больницу и навещаем Рину в палате.