Развод. В плюсе останусь я

Глава 41 Вадим

— Вадим Александрович, вам не нужно на это смотреть. — Медбрат из частной скорой психиатрической лечебницы аккуратно, но настойчиво разворачивает меня спиной к дороге, направляя к подъезду.

От его голоса у меня будто трескается терпение. Психую, стряхиваю его руку с плеча резко.

— Сам знаю. Скорую надо.

— Вася уже вызвал. Едут, — отвечает он, оглядываясь туда, где за машинами мерцают мигалки припаркованной их же «психиатрички».

— Надо проверить, как она.

— Я сам, стойте тут, — он делает тот самый профессиональный жест — открытая ладонь вниз, как будто удерживает меня силой мысли.

Я стою, вцепившись пальцами в холодный металл перил, и понимаю, что если сейчас сделаю шаг в ту сторону, психика у меня правда покатится под откос. Мир и так смыкается, будто кто-то затянул на шее тугую петлю. Мне нужно вернуться к сыну и Рине не в состоянии полу развалившегося человека, а хотя бы в виде функционального.

Лёша возвращается быстрее, чем я успеваю додумать очередную катастрофу в голове. Но по его выражению лица, которое он старается сделать нейтральным, сглаженным, ясно, что новости такие, что их проще не говорить вслух. Дерьмовые, в общем.

— Пульс слабый, дыхание поверхностное. Жива, но похоже, внутренние травмы серьёзные. Ждём скоряков, пусть везут её в травму.

У меня внутри всё сжимается. Воздух становится вязким, как будто я им давлюсь.

— Насколько всё плохо? Я видел, что она отлетела метра на два от машины. Не может там быть ничего хорошего.

— Вадим… — он хмурится, но спокойно продолжает: — Я вас пугать не хочу. Да и всё будет зависеть от результатов осмотра, я же в другом специалист.

— Хреновый ты специалист, Лёш, — бросаю зло, — раз не проконтролировал выход из квартиры.

Он вскидывает брови, но голос почти не меняется:

— Ты на меня бочку не кати. Всё по инструкции. И вообще, я сейчас с тобой спорить не буду, ты всё равно не в адеквате.

Он прав. Головой понимаю, но злость всё равно рвётся наружу, ищет, куда бы вцепиться. Ищу виноватого, потому что самому себя винить уже невыносимо. Хотя факт есть факт: я снова запустил ситуацию. Расслабился. Забыв, что у меня хоть и взрослый под опекой, но в плане ответственности всё равно что ребёнок. Нельзя ждать, что она сама разрулит. Не настолько она понимала, что происходит вокруг. Да и вообще, чужая голова, особенно человека с психиатрическим диагнозом, потёмки.

А если она умрёт?

Мысль вспыхивает и обжигает так сильно, что ноги на секунду подгибаются.

Прибывшая скорая подъезжает к маме быстро. Фельдшеры не теряют времени: проверяют состояние мамы, переговариваются между собой короткими, чёткими фразами. Лёша помогает им, но уже молча, профессиональный режим включён полностью.

Её на носилках поднимают в машину.

— Вы с нами? — спрашивает фельдшер, и я киваю автоматически.

— Да.

Запрыгиваю на свободное сиденье, хлопает дверь, и машина трогается резко.

Достаю телефон, пальцы дрожат. Быстро набираю сообщение Рине, чтобы не потеряла меня: «Маму сбила машина. Еду с ней в больницу. Со мной всё ок».

Она тут же перезванивает, но я выключаю звук, говорить не могу, потому что горло сжато до боли. В груди как будто льют раскалённый металл, и он растекается по рёбрам.

Чудовищное чувство вины ширится внутри. Разрывает меня на куски. Кажется, что я не способен нормально сделать вообще ничего из того, за что берусь.

Куда ни посмотри — проблемы. Мама. Ринка. Альфамед.

В больнице время снова превращается в густой сироп, в котором застревают секунды. Сижу на жёстком стуле, впившись взглядом в серую плитку, и чувствую себя так же, как тогда, в тот проклятый день, когда ждал новостей о Рине и Мише. Те же стены, те же бесстрастные лица врачей, те же коридоры, где воздух будто фильтруют от эмоций.

Когда хирург выходит, я поднимаюсь так резко, что стул скрипит за спиной.

— Операция сложная, долгая. Будет длиться ещё часов пять минимум. Мы делаем всё возможное.

И всё. Идёт дальше, будто сказал что-то про задержку автобуса, а не про мою мать.

Я выдыхаю и понимаю, что если останусь здесь, просто взорвусь. Ноги сами несут меня к выходу. Даже не думаю, тело работает в режиме «лишь бы не умереть внутри прямо сейчас».

Холодный воздух снаружи приводит в чувство ровно на три секунды. Потом снова пустота.

Иду куда-то по памяти, поворачиваю не глядя. На автопилоте впечатываюсь в двери ближайшего бара.

Сажусь. Даже не выбираю. Просто киваю на первое попавшееся.

Стакан — глоток — провал. Ещё, и мир мутнеет. Третий, и я перестаю понимать, кто я, где я, и почему всё так мерзко болит.

Но даже когда всё плывёт, когда язык еле ворочается, а мысли перестают складываться в слова… внутри всё равно ноет какая-то чудовищная, ржавая пустота. Такая, которую не зальёшь ни одной бутылкой.

Я пытаюсь сбежать, раствориться, как сахар в горячем чае. Но вместо этого просто разваливаюсь на молекулы.

Телефон вибрирует. Беру сразу. Даже не глядя на экран.

— Да…

— Вадим Александрович, к сожалению, Мария Сергеевна скончалась.

Я сижу, держу телефон у уха, а вокруг бар шумит, кто-то смеётся, льётся музыка, официант ставит кому-то коктейль со льдом.

Жизнь идёт. А моя — нет.

Я пытаюсь вдохнуть, но воздуха не хватает. Слышу только свой собственный пульс, тяжёлый, медленный.