Развод. В плюсе останусь я

Глава 38 Карина

Как только Вадим появляется в палате снова, я уже не лежу овощем. Приподнимаюсь сразу, перехватываю Мишу у него нетерпеливо, прежде чем кто-нибудь передумает и скажет, что мне нельзя. Сажусь, укладываю малыша удобнее, прижимаю к себе так, что чувствую каждое его движение, каждый тёплый вдох.

Он сопит, тыкается носиком в мою рубашку, сжимает кулачок — и меня накрывает волной тихого счастья. Потому что я знаю, что через пару часов Вадим снова заберёт его. И снова палата станет пустой.

Но сейчас он здесь. И пока он здесь, я дышу легче.

Вадим садится рядом, что-то рассказывает о том, как Миша спал, как ел, какие подгузники у них закончились. Я слушаю, киваю, улыбаюсь, но в какое-то мгновение слова начинают плыть мимо. Потому что внутри меня всё утро копилась мысль, которую я отогоняла, но которая не уходит.

Я выдыхаю, собираясь с силами.

— Вадим… — он поднимает глаза. — Мне нужно спросить. Тогда, в «Альфамеде». Слухи… разговоры… Что с этим было? И… при чём там Денис и Лёша?

Его взгляд меняется мгновенно. Тепло остаётся, но поверх него — настороженность. Не ко мне. К теме. К тому, что стоит за ней.

— Ты это вспомнила? — спрашивает тихо.

— Обрывками. Ничего чёткого. Но… — я нервно обводя большими пальцами ладошки Миши, — там явно что-то было не так. Ты же неспроста пришёл с этим вопросом именно ко мне.

Меня пробирает холодок, как и утром. Потому что если хотя бы часть того, что я слышала тогда, — правда, то мне угрожало не только состояние здоровья. И не только беременность была под вопросом.

Ни Дениса, ни Лёшу не заботило то, что будет со мной. Будущее Балтмеда для них в абсолютном приоритете.

Я смотрю на Вадима и почти шёпотом:

— Только скажи честно… Мне действительно что-то грозило?

Он не отвечает сразу. Поджимает губы, проводит ладонью по затылку. Миша начинает ворочаться у меня на руках, будто чувствует напряжение, и я инстинктивно покачиваю его.

Вадим делает длинный вдох. Так он делает, когда внутри у него всё кипит, но он старается держать себя в руках.

— Карина… — наконец говорит он. — Да, было кое-что. И… кое-кто. Но я не хочу, чтобы ты сейчас об этом беспокоилась. Ты только после реанимации. Я расскажу. Всё. Но не сегодня.

— Но это важно, — сдавленно выдыхаю я.

— Важно, — соглашается он. — Поэтому я и хочу подойти к этому спокойно. Ты должна быть в нормальном состоянии, чтобы слушать. А я — в нормальном, чтобы рассказывать. И поверь… — его челюсть напряжённо двигается, — я не собираюсь это оставлять. Ни Дениса. Ни Лёшу. Ни тех, кто был над ними.

Меня снова прошибает холодом. Но теперь он смешан с каким-то странным чувством… безопасности. Потому что я вижу: Вадим в это впрягся серьёзно.

Он не отмахивается. Не уводит тему. Он явно уже чем-то занимается, и это пугает, но и успокаивает одновременно.

Он смотрит на меня мягче.

— Ты поправляйся. Это сейчас главное. Всё остальное — на мне.

Я киваю, прижимая Мишу крепче. Потому что знаю: это не конец разговора. Это только начало.

Но сейчас, пока малыш тихо посапывает у меня на груди, я позволяю себе на мгновение поверить, что мы выберемся.

Первые дни в больнице тянутся мучительно медленно, будто кто-то растянул время, размазав его тонким слоем между капельницей, уколами и редкими минутами, когда я могу хоть немного повернуться без ощущения, что швы вот-вот лопнут.

Но каждый день у меня есть главный якорь, единственный смысл — время, когда Вадим приносит Мишу.

Я ловлю эти часы как можно крепче. С самого утра жду сообщение: «Мы скоро будем». Считаю минуты. Слышу шаги в коридоре, и сердце срывается в галоп. Иногда кажется, что я узнаю их — шаги Вадима, быстрые, но очень уверенные.

Когда он входит, я вижу только одно — сына в его руках. Вадим осторожно вынимает малыша из слинга. И у меня в груди каждый раз что-то сжимается: я в который раз замечаю, как ловко он со всем справляется.

Я-то думала, что материнство — это инстинкт. Ага. Инстинкт… Я с трудом держу Мишу, пока не найдётся удобная поза. Он может орать у меня на руках минуты три, а сто́ит Вадиму его взять — сразу успокаивается.

Это раздражает и одновременно вызывает бесконечную благодарность. Такая странная смесь, от которой кружится голова.

Каждый день я учусь чему-то новому — как правильно переодевать его, как подхватывать поддерживая головку, как укачать. Руки ещё дрожат от слабости, швы ноют, грудь наливается так, что иногда её трогать больно.

Но я упорно сцеживаюсь, скрипя зубами, потому что врач сказала: если хочу кормить — нужно терпеть. Порой кажется, что этот молокоотсос — мой персональный враг. Жужжит так, будто издевается.

Вадим смеётся:

— Кажется, вы там с ним не ладите.

— Он мерзавец, — бурчу. — Но полезный.

Он помогает мне собрать всё, подаёт бутылочки, стерилизует их у себя дома и приносит обратно. И я впервые вижу в нём не партнёра, не бывшего мужа, не человека, с которым мы ругались до хрипоты… а просто папу.

Папу нашего сына.

Дни становятся почти одинаковыми: процедуры, сцеживание, еда, ожидание, Миша. И всё. Больше ничего не существует.

Я привыкаю к тому, что маленькая тёплая головка лежит на моём плече. Что он сопит. Что иногда морщит лобик так серьёзно, будто решает важный вопрос вселенского масштаба. Что может схватить мой палец и держать так крепко, что я забываю, как дышать.

Он растёт. Меняется. И я тоже.

И теперь, когда Вадим приходит, он иногда находит меня не лежащей опухшим тряпичным существом, а сидящей, бодрствующей, читающей. Я уже могу дойти до санузла сама. Могу поднять Мишу без того ужаса, что уроню его.

Каждый день я чувствую силы чуть-чуть больше. Совсем по граммам, но всё же.

И в какой-то момент утром врач, просматривая мои анализы, произносит фразу, которая словно освещает всё вокруг:

— Думаю, через пару дней мы сможем вас выписать.

Я сначала не верю. Смотрю на неё, будто она сказала что-то невероятное.

Два дня. Всего два.

Когда она уходит, я зажмуриваюсь и прижимаю руки к лицу. Горло сдавливает от облегчения.

Наконец-то. Наконец-то я смогу быть мамой по-настоящему, а не на часы в больничной палате.

Наконец-то заберу своего сына домой.

И впервые за всё это время мне кажется, что жизнь не просто вернулась, она начинает собираться заново, с нуля.