Развод. В плюсе останусь я

Глава 44 Карина

Эта информация для нас означает только одно, что все наши страхи можно оставить позади. Ни Вадим, ни тем более Миша не имеют никакой генетической предрасположенности к шизофрении. Моё облегчение сложно описать словами. Оно накрывает меня медленно, осторожно, как тёплая вода, которой кто-то аккуратно поливает ледяной куб — сначала он трескается, а потом начинает прогреваться изнутри. Ведь всё это время страх за сына висел надо мной огромной грозовой тучей. И каждый миг жил во мне, даже если внешне я делала вид, что справляюсь.

Много бессонных ночей и слёз было в момент, когда я была одна против всех, кто советовал мне сделать аборт. Я помню те разговоры до сих пор: шёпоты, взгляды, «будь разумной», «представь последствия». Помню, как ложилась на левый бок, гладила живот и просила хоть что-то, хоть малейший знак, что я поступаю правильно. И ведь всего этого, всей этой муки, можно было избежать. Одного честного разговора было бы достаточно.

— Вадим, твоя мама никогда не намекала тебе, что ты не родной?

— Никогда в жизни. Наоборот, не делала никаких различий между мной и братом. У меня и мысли такой не возникало никогда.

Он говорит это с таким растерянным удивлением, будто сама мысль о том, что Мария Сергеевна могла что-то скрывать, только сейчас просачивается к нему в голову.

— Тебе повезло, что они принимали тебя как родного.

— Знаешь, сейчас, когда у меня на руках это свидетельство об усыновлении, я понимаю, что для нас с тобой эта информация могла бы всё поменять. Рина, если бы я только знал… Я просто не хотел своему сыну такой судьбы. Прости меня, если сможешь.

Прикусываю язык, чтобы не начать обвинительную речь, в которой обязательно выскажу ему, что он тоже хорош. И как он умудрился избрать самый тяжёлый путь. И как он толкнул меня в одиночество именно тогда, когда я нуждалась в поддержке больше всего.

Но я молчу. Потому что сейчас он и так стоит, словно опустошённый человек, у которого из-под ног выбили опору. В конце концов, кто из нас не ошибается? Его ошибка стоила ему семьи. И думаю, что у него было достаточно времени, чтобы осознать это, прожить каждую свою глупость на повторе, раз за разом.

Добивать лежачего я точно не стану, это не по-человечески.

Конечно, у меня всё равно остались вопросы к Марии Сергеевне, она ведь знала причины нашего развода. И если с секретаршей всё понятно, то про болезнь она могла не молчать. Неужели ей было важнее сохранить свою тайну? Хотя… чего я вообще хочу от больного человека? Кто знает, что было у неё в голове, что она считала правильным, кого пыталась уберечь — себя, Вадима или нас всех.

— Прощаю, Вадим. Тем более, что свой выбор я всё равно сделала, как видишь, — приподнимаю Мишу, который тихо сопит у меня на плече, будто подтверждая мои слова.

— Ты очень храбрая, знаешь?

Он говорит это негромко, искренне. Без пафоса. Просто констатирует факт, и в его глазах такое восхищение, от которого внутри становится чуть теплее. Он поднимается на ноги, подходит ближе, осторожно, будто спрашивая взглядом разрешения, и обнимает нас обоих.

И в этом объятии нет ни обязательств, ни чужих ожиданий, только усталость, пережитое горе и странная, тихая благодарность друг другу за то, что мы всё это выдержали.

Я не сразу понимаю, что именно меняется между нами. Это не происходит в один вечер, не происходит за одну сказанную фразу. Просто с каждым днём между нами что-то постепенно оттаивает, как лёд на стекле, который сначала лишь трескается тонкой сеткой, потом начинает плавиться, пропуская немного света, и наконец исчезает совсем.

Мы больше не ходим по кругу старых обид. Не осторожничаем в словах. Не давим друг на друга, боясь задеть за больное. И если раньше каждое наше взаимодействие было как минное поле, теперь наоборот — словно ровная поверхность под ногами, по которой можно идти спокойно.

Вадим держится за меня, но не удушающе, не требовательно. Просто… ему действительно нужен кто-то рядом, чтобы выдержать всё. И я понимаю, что могу быть этим «кем-то». Может, впервые за все годы без ожиданий.

Мы приезжаем в его мамину квартиру почти каждый день первые недели. Он достаёт вещи, перебирает документы, вызывает службы, ищет варианты, куда всё разбирать. Я сижу рядом, иногда держу Мишу, иногда просто подаю бумаги. Но чаще просто присутствую.

Однажды он сидит за столом, опершись локтями о поверхность, и молча смотрит перед собой. Так долго, что я уже не понимаю, видит он меня или нет.

— Вадим, — тихо зову. — Ты опять уходишь в себя.

Он моргает, словно возвращаясь в комнату.

— Я думаю, что бы она сказала. Если бы увидела, что я… — он делает жест рукой, идущий по всей квартире. — Всё это. Что я так без неё.

Я кладу ладонь ему на плечо.

— Она бы сказала, что ты должен жить. Ты — не продолжение её болезни, не продолжение её судьбы. Ты — отец. И Миша тебя ждёт.

Он закрывает глаза и делает глубокий вдох.

— Рин… я, наверное, никогда тебе не говорил… Ты мне сейчас… — он ищет слово. — Ты меня собираешь. По частям.

— Значит, собирайся, — улыбаюсь без попытки шутки. Просто тепло. — У тебя впереди много дел.

Он морщится.

— Какие ещё дела? У меня ощущение, что я в пыль рассыпался.

Я поднимаю взгляд, задерживаюсь.

— Ты говорил, что Альфамед и тот чёртов Балтмед тебя достали.

Он криво улыбается.

— О да.

— Так вот, — я чуть наклоняюсь к нему. — Вадим, ты же сам знаешь, что они нарушали законы. Не только по части давления на сотрудников, но и по документам. Ты же этим занимался. Ты же видел эти нарушения.

— Видел, — хмурится он. — Но я тогда не мог ничего сделать.

— А сейчас можешь.

Он долго молчит. Очень долго. Я уже думаю, что переборщила, что это слишком рано, но он вдруг хмыкает тихо.

— Ты думаешь, я способен сейчас на что-то? На войну? На суды?

— Способен, — говорю уверенно. Даже больше, чем чувствую. — Просто пока не веришь в себя. Но у тебя есть я. И Миша. И мы тебя вытянем.

— Месяц. Дай мне месяц, — выдыхает он. — Чтобы собраться.

— Хорошо.

И вот этот месяц становится для нас точкой сборки.

Мы вместе ходим к юристу. Вадим часами перебирает документы. Он пишет жалобы. Созванивается со свидетелями. Перепроверяет контракты.

А я — рядом. С Мишей на руках, с чаем в термосе, с простыми словами поддержки, когда он в очередной раз обесценивает себя.

И когда он наконец ставит подпись под заявлением в суд, он смотрит на меня как-то по-новому.

— Если бы не ты… — он качает головой. — Я бы никогда этого не сделал.

— Ты сделал сам, — поправляю.

Он улыбается впервые за долгое время. Настоящей, живой улыбкой.

И в этот момент я понимаю: наши обиды умерли вместе с теми страхами, которые мы носили годами. Мы больше не враги, не бывшие, не люди с больной историей.

Мы — просто два человека, которые снова могут смотреть друг на друга без иллюзий.