У меня закрадывается ощущение, что после того краткого разговора Вадим перестал мне доверять. Потому что теперь, даже если мы и разговариваем, то исключительно о ребёнке. Про работу ни слова. Хотя раньше он делился какими-то событиями, которые происходят в клинике.
С одной стороны, я могу понять его подозрительность в свете происходящего. С другой, разве я хоть раз давала повод сомневаться во мне? Иногда, перечитывая его короткие, сухие сообщения, я ловлю себя на мысли, что в каждом слове чувствую холод, как будто между нами выросла стена, за которой осталась прежняя я, та, которой он доверял.
Повлиять на него я не могу, да и оправдываться тоже не хочется совершенно. Как только я начинаю думать об этом, настроение неизменно ползёт вниз, и слёзы копятся в уголках глаз. Приходится напоминать себе, что моей вины нет. Что я не обязана постоянно кому-то что-то доказывать. Просто больно, когда тебя ставят в один ряд с чужими.
Я наконец-то договорилась сама с собой, что тридцать шесть недель — достаточный срок для того, чтобы уйти в декрет. Иначе я рискую поехать в роддом прямо с приёма. Да и сон стал хуже, концентрация внимания никакая. Ночью просыпаюсь по нескольку раз, то неудобно, то ребёнок толкается, то просто не спится от навалившихся мыслей.
Буду заниматься гнездованием. Как раз хотела навести порядок в комнате, которую определила под детскую. Обои там уже переклеены, но вот кроватка не собрана до сих пор, коробки лежат в углу, пылятся и словно укоризненно смотрят на меня. Может, справлюсь сама? Надо посмотреть схему сборки. В конце концов, в инструкции всё должно быть по шагам, даже для беременной в слоновьих размерах.
Когда наведываюсь в клинику в последнюю свою рабочую неделю, замечаю, что сотрудники стали держать дистанцию. Не зовут пить чай в ординаторскую, не делятся сплетнями, не заглядывают в кабинет просто так, как раньше. Воздух будто стал плотнее, натянутее, а взгляды — настороженнее. Неужели уже отправили меня досрочно в декрет?
Решаю спросить у администратора Вали, с которой общаюсь больше, чем с остальными.
— Валь, а что происходит? Меня все сторонятся, как чумную.
— Так вся клиника на ушах стоит, Дениска-то наш Юрьевич выбирает в новый офис руководство.
— Это понятно, что выбирает. А я тут каким боком?
— Ты же знаешь, что Ольга Матвеевна давно метит на повышение? Хотела заведующей отделением офтальмологии стать в новом филиале.
— Она хороший врач, не вижу в этом ничего такого.
Валя наклоняется к моему уху и быстро-быстро шепчет, пока остальные не увидели, что она сдаёт мне информацию:
— Главный ей отказал. Сказал, что место уже занято.
— Кем?
— Карин, ну ты совсем с беременностью отупела что ли? Для тебя бережёт.
— Да ну, он со мной об этом не говорил ни разу. Да и какой из меня руководитель? Пузо на лоб лезет. Да и даже когда выйду из декрета, с ребёнком постоянно отвлекаться буду.
— Слушай, я тебе сказала как есть. Что знаю, за то и продаю. А поскольку Ольга Матвеевна у нас работает лет десять, на её стороне большинство сотрудников. Считают, что ты её подсидела.
Я ошарашенно моргаю. Как будто кто-то вылил на меня ведро холодной воды.
— Почему все вокруг знают то, чего не знаю я? Только мне кажется это странным?
— Сходи к Денису Юрьевичу, поговори с ним.
— Так и сделаю. Сделал меня какой-то персоной нон-грата…
Вместо своего кабинета решаю наведаться к Шапину. Не стуча, захожу, и вижу, что там ещё и Лёша.
— Карин, присоединяйся. Кофе, чай?
— Ничего не надо. Лучше объясни, почему сотрудники вовсю обсуждают моё назначение и точат зубы, а я узнаю об этом последней?
— Да мы сами долго думали, как будет лучше, хотели сегодня с тобой поговорить.
— Говорите. Я, кстати, если вы меня вообще собирались спрашивать, считаю, что не справлюсь с такой должностью. К тому же, я не знаю, когда смогу вернуться в строй.
Не похоже то, что происходит, на нормальные рабочие отношения. Какие-то подковёрные интриги, полунамёки, недомолвки. Всё вокруг вдруг стало вязким, будто воздух в кабинете наполнился напряжением. Я чувствую, что мной вертят так, как нужно в их интересах. Вот только какова цель?
Эти мысли давно крутились в голове, но оформились во что-то осязаемое только сейчас, уж слишком много тревожных звоночков было за последнее время. Как будто кто-то постепенно, шаг за шагом, подвёл меня к какому-то решению, в котором не осталось места моему выбору.
Не сглупила ли я, когда под влиянием эмоций устроилась сюда? Когда поверила обещаниям о свободе и развитии, а в итоге оказалась в чьей-то игре? И тем более — не ошиблась ли, когда поддалась тщеславию, позволяя себя втягивать в управленческие решения Балтмеда?
И последнее, что мелькает в сознании: интересовался ли Лёша мной искренне, или это тоже часть какого-то плана? Его доброжелательность, участие, помощь — всё ли это было настоящим? Или просто способ держать меня под контролем?
Шапин обменивается коротким взглядом с Лёшей, и тот откидывается на спинку кресла, сложив руки на груди. Воздух в кабинете будто густеет, напряжение висит между нами, а тишина только подчёркивает, насколько неловкой вышла ситуация.
— Карин, ты зря так сразу в штыки, — спокойно начинает Денис, поигрывая ручкой. — Мы просто оценили твой потенциал. Ты — сильный специалист, с отличной репутацией. Пациенты тебя любят, коллеги уважают. Это логичное решение.
— Логичное? — я чувствую, как внутри всё закипает. — Логично не поставить человека в известность, прежде чем сделать из него руководителя?
Лёша встаёт и подходит ближе, опираясь ладонью о край стола.
— Мы не хотели тебя подставлять. Просто ждали, когда будет понятна ситуация с твоим декретом. Думали, что обсудим всё спокойно, без слухов. Но, видимо, кто-то оказался слишком разговорчив.
Я сжимаю пальцы на подлокотнике. Голова начинает гудеть то ли от злости, то ли от чувства, что снова за меня решили, не спросив.
— Вы даже не представляете, как это выглядит со стороны. Вся клиника уже судачит, что я заняла место человека, который ждал его десять лет.
Шапин поднимает глаза от бумаг и впервые за разговор чуть напрягается.
— Мы не собирались устраивать цирк, Карин. Просто думали, что это временно. Чтобы ты могла совмещать административные вопросы дистанционно, пока будешь в декрете. А дальше — посмотрим.
— А Ольга Матвеевна “посмотрит” вместе со всеми, да? — не сдерживаюсь я. — Вы вообще понимаете, что происходит? Люди злятся, мне неловко даже в ординаторскую зайти.
Лёша закатывает глаза и говорит с той снисходительной интонацией, которая всегда действовала на нервы:
— Не принимай всё так близко к сердцу. Зависть — нормальная реакция.
— Спасибо, — холодно отвечаю. — Очень ценный совет.
Он усмехается, но не отвечает. Шапин делает вид, что не замечает напряжения, и снова переключается на документы.
— Карин, ты пойми, это решение ещё не финальное. Но нам нужно было внести твою фамилию в проект, чтобы не терять время с оформлением бумаг. Всё можно обсудить и скорректировать.
Я глубоко вздыхаю, пытаясь совладать с эмоциями.
— Знаете, я, пожалуй, действительно схожу в декрет. С завтрашнего дня. И пока не разберётесь, кто у вас там “потенциальные руководители”, оставьте меня в покое.
Я разворачиваюсь и направляюсь к двери. В спину слышу голос Лёши:
— Карин, не горячись. Мы же на одной стороне.
— Сомневаюсь, — бросаю через плечо и выхожу.
Из кабинета я выхожу с тяжёлым сердцем. Коридор кажется длиннее обычного, шаги отдаются гулко. Не могу радоваться, хотя раньше бы, наверное, прыгала до потолка, ещё полгода назад я бы сочла это признанием заслуг, успехом, карьерным ростом. Теперь же только тревога и горечь на языке. Что-то тут не чисто.
У выхода меня уже ждёт Вадим. Стоит, опершись о машину, руки скрещены на груди. На лице ни следа мягкости, одни острые линии.
— Карина, мне нужно с тобой поговорить.
Я сразу напрягаюсь вся, будто внутренне выпрямляюсь. В его тоне слишком много металла и ни грамма теплоты.
— Может, в машине сядем? — пробую сгладить.
— Предлагаю доехать до дома.
— Но это же далеко.
— Разговор предстоит долгий.
Я чувствую, как под ложечкой неприятно тянет, и ребёнок внутри будто откликается на моё волнение, толкается сильно, настойчиво. Ладонью машинально глажу живот, стараясь успокоить нас обоих.
Вадим открывает передо мной дверь.